Саймон Лелич - Разрыв Страница 36

Но он не спускается. Где встал, там и стоит. Я же вам говорил, не дурак.

Ты, кричит она. Зачем ты это сделал?

Кто это, пап? О чем она говорит?

Она говорит, что ты на ее сына напал. В автобусе. Говорит, ты на него поссал. Я думал, Донни рассмеется или еще что. Понимаете, это же смешно, на хер. Но нет. Не смеется и не говорит ничего. В пол смотрит.

Донни, говорю я.

А эта психованная, она, типа, видите! Видите! Это он сделал, он признается.

Нет! говорит Донни. Это не я. Клянусь, пап, это не я.

Я просто смотрю на него.

Честно, пап, поверь. То есть, я там был. Видел, как все было. Видел, что они делали, но это не я.

Он врет! — вопит женщина.

Заткнитесь, говорю я. Заткнитесь, вы. Так кто это сделал, Донни? Что ты видел?

А Донни ни гу-гу. Язык проглотил. И все становится ясно, так? Не надо быть, как его там, каким-то там херологом, чтобы понять — кто.

Донни, опять говорю я. Что ты видел?

Я не могу сказать, пап. Ты же знаешь, не могу.

Это был он! Мне сын так сказал!

Это не я. Клянусь вам, не я!

Он видел его. Он тебя видел!

Может, он меня и видел, но я ничего такого не сделал. Там полно народу было. Куча. Может, он меня спутал с кем. Может только подумал, что это я.

Ничего он не спутал! Раз он говорит, что ты, значит…

Вы ошиблись, говорю. Ошиблись мальчиком. Идите в школу, расскажите, как и что. Пусть они этим занимаются.

Я была в школе, отвечает она. Разговаривала с директором. Он сказал, они ничего сделать не могут. Значит, ничего и не сделают. Вот я и пришла к вам. Поговорила с моим сыном, а теперь говорю с вами!

Тут Карен пищать начинает. Говорит, там же камеры есть. Ведь так? В автобусах.

Точно, говорю. Вы с автобусной компанией поговорите. Пусть они посмотрят в их камерах.

Они залепили камеры бумагой! И она опять орать начинает. Ваш сын и залепил! Закрыл объективы бумажными носовыми платками! И снова мимо меня рвется, пытается до Донни добраться, но тут уж я решаю, что с меня хватит. И делаю то, что надо было с самого начала сделать. Хватаю ее за руки и выталкиваю на улицу. И говорю, вали отсюда. И дверь перед ней захлопываю. Возвращаюсь в дом и доедаю обед.

Ну и конец. Тем все и кончилось. И не видел я ее больше, и не слышал. Что и доказывает, правильно? Ну, то есть, если она была так уж уверена, что все сделал Донни, то не уползла бы обратно в свою нору после того, как здесь бесилась. А она вернулась домой, потолковала еще разок с сынком, а тот, типа, э-э… ну… ладно… может, я и ошибся. Может, это и не Донован сделал. И что, извинилась она передо мной? Или перед Донни? Хрена лысого.

Так что, можете сидеть тут сколько влезет и наговаривать на него. Я все это и раньше слышал. Слышал раньше и ни слова правды в этом нет.

Знаете что, я вообще не понимаю, зачем мне с вами разговаривать. Вы же как все они, я по лицу вашему вижу. Вам не важно, что я говорю. Только воздух зря сотрясаю. Верьте, во что хотите, черт с вами. Какая теперь, на хер, разница.

Все, закончили. Сейчас.

Ну-ка, дайте мне эту штуковину.

Как она выключается?

Где, к чертям собачьим, эта кноп…

Я хочу попросить у вас прощения за мужа, инспектор.

Да нет, не беспокойтесь. Конечно, ему не понравилось бы, что я разговариваю с вами, но он теперь домой не скоро вернется. Только когда проголодается. Мама моя говорила, что мужчины похожи на собак. Они лают, иногда даже кусаются, но, пока их кормят, далеко от дома не убегают.

Вы не думайте о нем плохо. Он просто очень расстроен, вот и все. И злится, — он всегда злится, когда у него душа болит. Временами я думаю, что только так он себя выражать и умеет. Понимаете, его беда в том, что он человек вспыльчивый. Очень вспыльчивый. Ну и по сыну тоскует. Ведь это же неправильно, когда родители переживают своих детей, верно? Кто-то сказал так однажды, в новостях, по-моему, или, может, в «Корри», — знаете, постановка такая на радио есть? — ну, я и запомнила, но только никогда не думала, что… что мы… что…

Не обращайте внимания. Все в порядке. Я даже не плачу. Видите?

Я вам скажу то, о чем никому еще не говорила: я не плакала. Ни разу. С тех пор, как погиб Донни. Не знаю, почему. Вы только не поймите меня неправильно, мне очень больно. И я знаю, они еще придут. Слезы. Так же было, когда папа умер. Мне было всего семь лет, но я это запомнила. Запомнила, что не плакала, и старалась заплакать, и переживала — вдруг все подумают, что я не любила папу и станут винить меня в его смерти? Боялась, что люди скажут: если бы она посильнее любила его, он и сейчас бы еще жив был.

И только после похорон. Недели через две, может быть, три. Мы с мамой ходили по магазинам, и вернулись домой, и мама отпирала дверь, а у нее столько пакетов в руках, и если бы все было, как раньше, то папа вышел бы из кухни, или из сада, или спустился бы сверху, в общем, вышел бы к двери, взял у мамы пакеты и занес бы их в дом, и при этом жаловался бы, что они тяжелые, что мама опять много денег потратила. А он не вышел. Мама открыла дверь, а за ней только пустой дом. Она пыхтела, затаскивала с крыльца пакеты, и мне вдруг показалось, что ничего печальнее этого на свете просто нет. Того, что папа не заносит покупки в дом. И я заплакала. Плакала и остановиться не могла. А мама обнимала меня. Бросила пакеты на крыльце, горох размораживается, масло тает, а она прижимает меня к себе.

Наверное, и теперь так будет. Только мамы со мной уже нет. И Донни больше нет. А Барри, даже когда он рядом, до него ведь не все сразу доходит, понимаете? Но ничего. Я справлюсь.

Я что-то отвлеклась. Я не собиралась вас надолго задерживать. Я только вот что хотела сказать: Барри не был неправ. Насчет Донни. О нем всякое говорили, но доказать никто ничего не мог. А Гидеон, конечно, он плохо влиял на него. Тут и сомневаться не в чем. Просто… я к тому, что на самом деле…

На самом деле, Донни жилось не легко. У его отца были определенные ожидания, правила. И потом, Барри, он же не всегда был с ним рядом. У Барри работа, друзья, а время же не резиновое, верно? Особенно у некоторых. У мужчин определенного типа. Я хочу сказать, пеленки, сказки на ночь, футбол в парке. Это просто не для них. Вы понимаете, о чем я? Так что Донни жилось не легко.

Я же ведь тоже работаю. И меня тоже большую часть дня дома не бывает. А братика для Донни мы так и не завели. И сестрички тоже. Мне бы хотелось иметь девочку, даже двух девочек, сестричек, которым Донни стал бы защитником. Но Барри был против. И мы их не завели. Поэтому Донни большую часть времени был предоставлен самому себе. А это не всегда хорошо для мальчика, правда? Мальчики нуждаются в каком-то занятии, даже умные. Особенно умные. А Донни был умным, это Барри верно сказал. Хотя, знаете, что я думаю? Я думаю, он этого стыдился. По-моему, так. И скрывал свой ум. Либо скрывал, либо, уж если и показывал, то такими способами, что… В общем, предосудительными.

Потому что, из-за того, что нас рядом с ним не было, возникала еще одна проблема. Мальчику же нужна дисциплина, так? А Барри, он не то чтобы все ему спускал. Но дисциплина это ведь не только что-то плохое, так? Не один только крик и, ну, и все остальное. Это ведь и еще кое-что. Вещи вроде… не знаю. Наставлений, наверное. Да, наставлений, это правильное слово. Я иногда пыталась давать их, но ведь они должны исходить от отца, так? Я не говорю, что Барри тут в чем-то виноват. Я сама виновата, я знаю. Я же помню, как вел себя Барри, когда Донни был помладше, когда у него были неприятности в школе, и нам приходилось переводить его в другую, мы три раза его переводили, и я помню, как воспринимал это Барри. Вот с тех пор, тем более, что в этой школе все, вроде бы, шло хорошо, я стала рассказывать Барри не обо всем. Ну, знаете, о том, что Донни сделал что-то, чего делать не следовало. Потому что боялась реакции Барри. И думала, что Донни в этой школе освоился, теперь все пойдет лучше, чем прежде.

Честно говоря, я не знаю, что пытаюсь вам объяснить. Все это так сложно. Наверное то, что у Донни были свои трудности. То, что сказал Барри, это не неправильно, но было же и другое. Другая сторона вещей. И я уже говорила, виноват тут не Барри и не Донни, если кто и виноват, так это я. Просто, я хотела бы, чтобы мне кто-нибудь помогал. Хотя бы иногда, хоть кто-то. Потому что воспитывать ребенка это так тяжело. Нет, конечно, у меня есть Барри. Я не одинока, как некоторые. Так что, может быть, все дело во мне, но я вам честно говорю, это очень тяжело. А теперь, после того, что случилось… ну. Теперь мне еще тяжелее.

Конверт стоял на ее клавиатуре, засунутый между двумя рядами клавиш, так что Люсия увидела его еще издали.

Первым, о ком подумала Люсия, был директор школы; она решила, что конверт содержит некое официальное порицание. Однако официальным конверт не выглядел. Без прозрачного окошечка, простой белый конверт, да и напечатано на нем было — большими заглавными буквами — только ее имя. И если в официальном обычно содержался сложенный вдвое листок А4 с одним-двумя убористыми абзацами, этот выглядел пухлым.