Висенте Бласко-Ибаньес - Винный склад Страница 36

Луисъ находилъ еще новое, неиспытанное имъ удовольствіе, разыгрывая хозяина обширнаго имѣнія; ему искренно казалось, что онъ выполняетъ великую соціальную функцію, созерцая изъ своего тѣнистаго убѣжища работу столькихъ людей, согнувшихся и задыхающихся подъ огненнымъ дождемъ солнца.

Дѣвушки виднѣлись всюду на склонахъ холмовъ, сь своими цвѣтными юбками, словно стадо голубыхъ и розовыхъ овецъ. Мужчины, въ рубахахъ и штанахъ, двигались на четверенькахъ, точно бѣлые козлы. Они переправлялись отъ однихъ лозъ къ другимъ, ползая на животѣ по пылающей землѣ. Лозы разбрасывали красноватые и зеленые гроздья свои въ уровень съ почвой, и виноградныя ягоды покоились на извести, передавшей имъ до послѣдней минуты свою производительную теплоту.

Другія дѣвушки поднимали по холмамъ вверхъ большія корзины срѣзаннаго винограда, чтобы сложить его въ виноградныхъ давильняхъ, и проходили постоянной вереницей передъ сеньоритомъ, который, лежа въ растяжку на буковомъ диванѣ, покровительственно улыбался, размышляя о красотѣ труда и извращенности сволочи, претендующей перевернуть міръ, столь мудро организованный.

Иногда, наскучивъ молчаніемъ, онъ звалъ къ себѣ приказчика, ходившаго съ холма на холмъ, надзирая за работой.

Сеньоръ Ферминъ садился на корточкахъ передъ нимъ, и они говорили о забастовкѣ и о свѣдѣніяхъ, получаемыхъ изъ Хереса.

Приказчикъ не скрывалъ своего мрачнаго взгляда на вещи. Упорство рабочихъ все усиливается.

– Голодъ очень великъ, сеньорито – говорилъ онъ съ убѣжденіемъ сельскаго жителя, считающаго желудокъ побудителемъ ко всѣмъ дѣйствіямъ. А кто говорить голодъ, подразумѣваетъ безпорядки, палочные удары, стычки. Прольется кровь и въ тюрьмѣ готовится помѣщеніе для многихъ… Будетъ чудо, если дѣло не кончится тѣмъ, что плотники возведутъ эшафотъ на площади de la Carcel.

Старикъ, казалось, чуялъ катастрофу, но смотрѣлъ на приближеніе ея съ эгоистическимъ спокойствіемъ, такъ какъ двое людей, которымъ была отдана его любовь, находились вдали.

Сынъ его уѣхалъ въ Малагу, по порученію своего принципала, въ качествѣ довѣреннаго лица, по дѣлу одного банкротства, и находился тамъ, занятый пересмотромъ счетовъ и спорами съ друтми кредиторами. Пусть бы онъ не возвращался годъ! Сеньоръ Ферминъ боялся, чтобы вернувшись въ Хересъ, онъ не скомпрометировалъ бы себя, покровительствуя забастовщикамъ, побужденный къ тому наставленіемъ своего учителя Сальватьерры, привлекавшимъ его на сторону уничиженныхъ и мятежниковъ. Что же касается дона-Фернандо, уже долгіе дни онъ выбылъ изъ Хереса подъ охраной жандармеріи.

Когда началась забастовка, богатые дали ему косвенно знать, это ему необходимо какъ можно скорѣй удалиться изъ всей губерніи. Онъ одинъ отвѣтственъ за все то, что происходитъ. Его присутствіе возбуждаетъ рабочій народъ, дѣлая его столь же дерзкимъ и мятежнымъ, какъ во времена «Черной руки». Главные агитаторы рабочихъ союзовъ, относившіеся съ благоговѣніемъ къ революціонеру, просили его бѣжать, одпасаясь за его жизнь. Указанія власть имущихъ равнялись угрозѣ смерти. Рабочіе, привыкшіе въ репрессіямъ и насилію, дрожали за Сальватьерру. Быть можетъ его убьютъ гдѣ-нибудь ночью на улицѣ, такъ что правосудіе никогда не откроетъ убійцу. Могло случиться, что власть, пользуясь далекими загородными экскурсіями Салъватьерры, подвергнетъ его смертельнымъ пыткамъ, или упразднитъ палочными ударами, какъ это дѣлалось не разъ съ другими, болѣе незначительными людьми, чѣмъ онъ.

Но донъ-Фернандо отвѣчалъ на эти совѣты упорнымъ отказомъ. Онъ здѣсь по своему желанію и останется здѣсь… Наконецъ власти открыли одинъ изъ многихъ судебныхъ процессовъ, еще подлежащихъ разбирательству за его пропаганду соціальной революціи, судья вызвалъ его въ Мадридъ, и донъ-Фернандо былъ силой вынужденъ предпринять путешествіе въ сопровожденіи жандармовъ, словно ему на роду было написано путешествовать всегда между двумя ружьями.

Сеньоръ Ферминъ радовался такому рѣшенію вопроса. Пусть бы Сальватьерру держали подольше въ Мадридѣ! Пусть бы онъ вернулся не раньше, какъ черезъ годъ! Онъ зналъ дона-Фернандо, и былъ увѣренъ, что, еслибъ онъ остался въ Хересѣ, не замедлилъ бы вскорѣ послѣдовать взрывъ возстанія голодныхъ, за которымъ вслѣдъ явилась бы жестокая репрессія, и для дона-Фернандо тюрьма быть можетъ на всю жизнь.

– Это кончится кровью, сеньорито, – продолжалъ приказчикъ.

– До сихъ поръ бастуютъ одни лишь виноградари, но подумайте о томъ, милость ваша, что теперь какъ разъ самый тяжелый мѣсяцъ для полевыхъ работниковъ. Вездѣ кончена молотьба, а пока еще начнется посѣвъ тысячи и тысячи поденщиковъ со скрещенными руками готовы плясать подъ какую угодно дудку. Сеньорито увидитъ, что они и тѣ и другіе – не замедлятъ соединиться и тогда пойдетъ исторія. На мызахъ начались уже пожары сѣноваловъ, а виновники ихъ такъ и остаются не раскрытыми.

Дюпонъ воспламенялся. Тѣмъ лучше: пусть они соединяются всѣ, пусть скорѣе возстаютъ, чтобы проучить ихъ и принудить вернуться къ повиновенію и спокойствію. Онъ желаетъ мятежа и столкновенія еще сильнѣе, чѣмъ работники.

Приказчикъ, удивленный его словами, качалъ головой.

– Плохо, очень плохо, сеньорито. Миръ съ кровью – плохой миръ. Лучше сговориться по хорошему. Пусть вѣритъ его милость старику, который самъ былъ очевидцемъ пронунсіамента и революціи.

Въ другія утра, когда Луисъ Дюпонъ не чувотвовалъ желанія бесѣдоватъ съ приказчикомъ, онъ шелъ въ домъ, отыскивая Марію де-ла-Лусъ, работавшую въ кухнѣ.

Веселость дѣвушки, свѣжесть этой здоровой смуглянки вызывали въ Сеньорито нѣкоторое волненіе. Добровольное цѣломудріе, хранимое имъ въ уединеніи своемъ, значительно увеличивало въ его глазахъ прелести поселянки. Онъ всегда чувствовалъ нѣкоторое расположеніе къ дѣвушкѣ, встрѣчая въ ней хотя и скромныя, но пикантныя и здоровыя прелести, словно благоуханье полевыхъ травъ. Теперь же, въ его уединеніи, Марія де-ла-Лусъ казалась ему превосходящей Маркезиту и всѣхъ пѣвичекъ и веселящихся дѣвушекъ Хереса.

Но Луисъ сдерживалъ свои порывы и скрывалъ ихъ подъ личиной искренняго довѣрія, воспоминанія дѣтскаго братанія. Когда онъ позволялъ себѣ какую-нибудь дерзость, возмущавшую дѣвушку, тотчасъ же онъ прибѣгалъ къ воспоминанію дѣтскихъ лѣтъ. Вѣдь они все равно, что братъ и сестра? Вѣдь они росли вмѣстѣ?…

…Ей не слѣдуетъ видѣть въ немъ сеньорито, хозяина своего жениха. Онъ для нея то же, что и брать ея Ферминъ: она должна смотрѣть на него, какъ на члена семьи.

Луисъ боялся скомпрометировать себя какой-нибудь дерзкой выходкой въ этомъ домѣ, принадлежавшемъ его строгому двоюродному брату. Что сказалъ бы Пабло, изъ уваженія къ отцу своему смотрѣвшій на приказчика и его семью, какъ на смиренное продолженіе собственной своей семьи? Къ тому же, знаменитый ночной кутежъ въ Матансуэлѣ причинилъ ему немалый вредъ и онъ не желалъ скомпрометировать другимъ скандаломъ только что зарождающуюся свою славу серьезнаго человѣка. Это была причина его робости съ многими сборщицами винограда, которыя ему нравились, и онъ ограничивалъ свои удовольствія интелектуальнымъ развратомъ, напаивая дѣвушекъ по ночамъ, чтобы видѣть ихъ веселыми, безъ предубѣжденій стыдливости, болтающими другъ съ другомъ, щиплющими и преслѣдующими другъ друга, точно онѣ были однѣ.

Съ Маріей де-ла-Лусъ онъ также велъ себя очень осгорожно. Онъ не могъ ее видѣть, не обдавая цѣлымъ потокомъ похвалъ за ея красоту и веселость. Но это не пугало дѣвушку, привыкшую къ шумному взрыву мѣстной галантности.

– Спасибо, Луисъ, – говорила она смѣясь. – Что за разлюбезный сеньорито! Если ты будешь продолжать такимъ образомъ, я влюблюсь въ тебя и мы кончимъ темъ, что убѣжимъ вмѣстѣ.

Иногда Дюпонъ, подъ вліяніемъ уединенія, подстрекающаго къ наибольшей смѣлости, а также аромата дѣвственнаго тѣла, которое, казалось, курилось жизнью въ часы дневного жара, – позволялъ себѣ увлечься своими инстинктами и коварно прикасался руками къ этому тѣлу.

Дѣвушка вскакивала, сдвинувъ брови и сурово сжавъ губы.

– Прочь руки, Луисъ, это что такое, сеньорито? Кушай пряники съ другой, а я угощу тебя пощечиной, которую услышатъ даже въ Хересѣ.

Враждебнымъ своимъ жестомъ и угрожающей рукой она показывала твердое свое намѣреніе дать эту сказочную пощечину. Въ этакія минуты онъ указывалъ, въ видѣ извиненія, на воспоминанія дѣтства.

– Но, глупышка ты, злюка этакая? Вѣдь я безъ всякаго дурного намѣренія; только чтобы пошутить, чтобъ посмотрѣть на миленькую твою мордочку, когда ты сердишься!.. Ты знаешь, что я тебѣ брать. Ферминъ и я – одно и то же.