Галина Сидорова - Под крышей МИДа Страница 4

Прилетели в столицу Молдовы. Козырев встретился с президентом Снегуром, договорились, что он гасит страсти со своей стороны, а мы отправились в Тирасполь. Там я впервые увидела Козырева в деле – не просто на переговорах или специально организованной встрече, а перед взвинченной толпой, еще не остывшей после выступления Руцкого. Распаленные женщины, потерявшие всякую надежду на нормальную жизнь для своих семей и мужей-военных, требовали вернуть Советский Союз и привлечь к ответу предателей в Москве. А тут какой-то "мальчик в розовых штанишках" – уничижительное прозвище министров-гайдаровцев, о которых им накануне вещал Руцкой. Охрана предупредила, что бессильна в такой обстановке, надо улетать. Козырев пошел в толпу. Как потом признался, не очень понимая, что он им скажет. Поднялся на импровизированную трибуну – все орут. Как-то он привлек их внимание и говорит: "Знаете, женщины, вот вас тут большинство, поднимите руку, кто готов сейчас своих детей отправить на войну, на гражданскую?".

И они притихли, растерялись. Не ожидали такой постановки вопроса. И тут, к счастью, выскочила какая-то громкая митингующая: "А что, он правильно говорит. Вот вы, бабы, подумайте, о чем мы тут орем? Мы что, хотим войны?".

МАСТЕРА ЭКСПРОМТА

Сильной стороной Козырева, которую многие, даже симпатизирующие ему эксперты считают его недостатком, по-моему, была как раз его вовлеченность во внутренние дела. Она позволяла бороться за свою линию во внешней политике, что он и делал с большим или меньшим успехом.

​​К тому же дипломатию начла 90-х невозможно рассматривать в отрыве от событий внутри страны – попытка антиельцинского путча в 93-м, разгон мятежного Верховного Совета, постоянное перетягивание каната между сторонниками демократии. Поддаться логике этой борьбы было легко – достаточно вспомнить ощущения, которые мы испытали, находясь на борту самолета министра при заходе на посадку в правительственной зоне Внуково на следующее утро после залпов по взбунтовавшемуся Верховному Совету 4 октября 1993 года. Нас отозвали с ежегодной сессии Генассамблеи ООН, сообщения из московского секретариата министра ясности не добавляли, приходилось ориентироваться на кадры CNN, передававшего страшноватую картинку из Москвы, и было совершенно непонятно, кто встретит нас при приземлении – повстанцы Руцкого, охрана Ельцина?

Профессиональные дипломаты до сих пор считают непростительным эпатажем так называемый "стокгольмский демарш" Козырева, ставший, между прочим, пророческим. Меня до сих пор подозревают в подкидывании шефу этой "гениальной" идеи. А дело было так. На пути в Стокгольм на декабрьскую 1992 года конференцию совета министров иностранных дел СБСЕ (с 1995 года – ОБСЕ. – Г. С.) Козырев, уединившись в министерском отсеке самолета и никому ничего не сказав, набросал некий лжетекст, с которого и собирался начать свою речь. Затем в его план входила сорокаминутная пауза, пока выступают другие участники, и продолжение выступления, которое бы разъяснило первую его часть. А в первой были следующие тезисы, которыми сегодня мало кого удивишь: нам с НАТО не по пути, не то что мы считаем натовцев врагами, но нам они не нужны, как и в целом Запад. А что касается бывшего соцлагеря, в особенности СНГ, то это наша сфера влияния и хотелось бы, чтобы вы поменьше сюда совали нос. Эти мысли Козырев позаимствовал из программы "Гражданского союза" – весьма умеренной по нынешним меркам политической силы.

До сих пор не могу простить ему эту "подставу". Казалось, все находившиеся в кулуарах журналисты и члены официальных делегаций, включая российскую, ринулись ко мне – министр-то был еще в зале, где продолжались официальные выступления. А я стояла совершенно обалдевшая, не понимая, что случилось и как мне, собственно, из этого выгребать. Единственное, что мне оставалось, пообещать, что немедленно постараюсь выяснить, что происходит в Москве. А в Москве происходил съезд, на котором снимали Гайдара. Видимо, моя растерянность, в планы Козырева тоже входившая, призвана была усилить эффект.

Минут через сорок российскому министру снова дали слово – позже он рассказал, что заранее договорился с председательствующим об этом нарушении регламента. Козырев объяснил, что зачитанное им ранее – это те внешнеполитические шаги, которые намерена предпринять рвущаяся к власти оппозиция.

Собственно, дерзкий демарш, вызвавший ступор у некоторых холеных европейских дипломатов, не привыкших к подобным коленцам, был рассчитан не столько на привлечение внимания западной общественности, сколько на главного слушателя и зрителя – Бориса Ельцина. Тому, по горячим следам, пришлось отвечать на вопрос корреспондентов, действительно ли в Москве происходит тот поворот, о котором говорил Козырев. В ответ президент назвал своего министра "паникером" и заверил, что "ничего такого не происходит; как была политика, так и осталась, и хоть Гайдара и сняли, экономическая политика тоже не изменится".

Думаю, Ельцин в тот момент был страшно зол на Козырева. Но быстро остыл – пророчество министра вскоре начало сбываться.

К тому же Ельцин и сам был мастером эпатажа, в том числе умел удивить собственный МИД. Один из самых "заковыристых" его экспромтов с точки зрения дипломатии – это внезапное озарение, поразившее его в Польше в том же 1993 году. После прогулки с президентом Валенсой Ельцин заявил, что Россия не видит угрозы в расширении НАТО на Восток. И подписал совместную декларацию, где утверждалось, что Польша обладает суверенным правом обеспечивать собственную безопасность. И если она предпочтет вступить в НАТО, российским интересам это не противоречит.

КОНЕЦ ИГРЫ

Главная ошибка, по мнению Колосовского, была в том, что тогда, в самом начале не договорились о правилах игры с Западом. Кунадзе видит проблему в том, что не удалось четко сформулировать и сделать официальной международной доктриной тезис о том, что Россия в холодной войне победила, а проиграл Советский Союз, советская идеология и политика. А Россия, отказавшись от советского наследия, найдя в себе силы его преодолеть и сделать выбор в пользу цивилизованного мира, демократии и прогресса, такой же победитель в холодной войне, как все остальные. Это общая победа.

Еще одна "претензия" к Козыреву состояла в том, что он не заботился о выстраивании отношений с российской внешнеполитической элитой и, хотя время от времени собирал экспертные советы, не прислушивался к мнению различного рода специалистов по внешней политике. Жесткая козыревская риторика вызывала отторжение в "элитарной" среде.

И все же, на мой взгляд, то была позиция скорее вынужденная – внешнюю политику приходилось вести в условиях жесткой политической борьбы внутри страны, одновременно обеспечивая для нее благоприятные внешние условия. К тому же эта элита, вполне обласканная на том же Западе, который она в скором времени начнет крыть почем зря, просто не была готова к радикальному повороту, который предлагал Козырев.

Раздражение накапливалось с двух сторон – либералы были разочарованы, что Запад не идет навстречу, не прислушивается, а в рядах консерваторов, жаждавших вернуть все назад, зрело раздражение тем, что Запад пользуется так называемой слабостью России.

Изменения в стенах МИДа начались еще при "позднем Козыреве". Я просто физически ощущала, как сгущались тучи, ростки нового, свежего буквально засасывала старая, все и всех удушающая бюрократия. И это естественным образом сочеталось с происходящим в так называемой большой политике.

​​Для меня поворотным моментом стало 31 декабря 1994 года, ночные кадры разрушенного Грозного, который утюжила российская бронетехника. Первая чеченская. Мы спорили об этом с Козыревым – он пытался убедить меня, что необходимо предотвратить распад страны, распространение экстремизма и насилия на другие регионы: в начале 90-х слово "терроризм" еще не вошло в обиход. Но убедить меня в том, что война против собственных граждан, в собственной стране допустима, он не смог. Мне даже казалось, что таким образом он больше пытается убедить самого себя. Начало первой чеченской стало началом конца российской демократии, а значит, и новой российской дипломатии, всего, за что мы так трудно и упорно боролись. А для меня – осознанием, что продолжать работу на правительство, транслировать эти дежурные оправдания происходящего на Кавказе иностранным коллегам и оставаться собой я не смогу. Ну, это уже моя собственная "маленькая история". А в большой истории МИДа уже тогда наметились перемены. Козырев с середины 95-го готовил собственную отставку, решив баллотироваться в Госдуму по одномандатному округу в Мурманске. Осенью он пришел с этим к Ельцину. Сначала ему все равно полагалось уйти в отпуск, на время избирательной кампании, как того требовал закон. Ельцин предложил еще подумать и окончательное решение принимать после 17 декабря (день выборов). Козырева избрали в Госдуму, и в январе 1996-го он покинул высотку на Смоленской. Даже будучи в статусе депутата Козырев, как мне казалось, избегал публичности. Подозреваю, что существовало некое джентльменское соглашение с Кремлем, что он не будет высказываться по темам внешней политики.