Неизвестно - Александр Поляков Великаны сумрака Страница 4

— Понимаете, насколько нам важно, чтобы в экспеди­ции служил наш агент? — продолжил нахмурившийся Двор­ник. — Партия несет большие потери. Необходимо обезопа­сить себя от шпионов. Нужно, чтобы нас предупреждали за­годя о готовящихся арестах и репрессалиях. Вот ваше место в боевом строю. Надеемся на вас.

Николай Корнеевич задрожал, как осиновый лист. Одно дело мгновенная гибель в пламени динамита, другое. Он представил, как его, разоблаченного, месят на пыльном полу тяжелыми жандармскими сапогами. Это невыносимо. Даже отец, гневаясь на сына, ни разу и пальцем его не тронул.

— Нет. Не знаю. — с трудом зашевелил Капелькин оне­мевшими губами. — В этом вместилище сыска. Они все прочтут в моих глазах.

— Ничего они не прочтут! — воскликнул Дворник. — Это же ограниченные людишки. Где уж им додуматься, что вы подосланы нелегальной партией! К тому же вас порекомен­дует сестра самого Кириллова.

Что же делать? Быть может, вернуться в Симферополь и на пыльной Дворянской самоубиться на глазах у Дашеньки Поплавской? Капелькин закашлялся, вынул платок. На платке увидел точечку крови; совсем маленькую, почти не­заметную.

— Согласен. Но если меня заарестуют. Если. Позволи­тельно ли будет сказать, что я работал на вас за деньги? Это понятнее. Не сразу убьют.

Дворник и Тигрыч переглянулись.

— Хорошо. Обольщайте несравненную Анну Петровну. И почаще проигрывайте ей. Она это любит.

За месяц новый жилец проиграл хозяйке почти триста руб­лей. Дворник озадаченно наморщил широкий нос, но денег добавил. Спросил только: во что играете? Капелькин про­бурчал что-то невнятное.

А играли все больше в ландскнехт. Эту игру обожала ма­дам Кутузова. Ей нравилось думать, что в ландскнехт пере­кидывался еще Людовик XIII, нравилось быть банкометом, и когда по обе стороны вдруг выходили одинаковые карты, она громко вскрикивала «плие!», снимала деньги и переда­вала колоду Капелькину, норовя коснуться горячими паль­чиками его руки.

Деньги Капелькин проигрывал с легкостью и неповтори­мым изяществом (и это нравилось вдове!). Почти как ее по­койный супруг, пять лет назад насмерть поперхнувшийся на Троицу куском свежайшего пармезана. Но Николай Корне­евич еще и пел под гитару:

Я ее не люблю, не люблю...

Это — сила привычки случайной!

Но зачем же с тревогою тайной

На нее я смотрю, ее речи ловлю?

Однажды понтировал сам Кириллов, и не без успеха. Ухо­дя с хорошим выигрышем, мурлыча что-то из Аполлона Гри­горьева, он неожиданно посетовал: мало, ох, как мало слу­жит преданных Отечеству и престолу молодых людей.

Это и поторопило Николая Корнеевича. Когда остались с хозяйкой одни, он вздохнул:

— Как же хочется найти место в каком-нибудь почетном учреждении! Дело не в деньгах. Я обеспечен вполне. Одна­ко. Нерастраченные силы. (После слов про силы Анна Петровна со значением посмотрела в его глаза).

— Вы очень благовоспитанны, Николай Корнеевич! — порывисто подалась к нему. — Но непозволительно скром­ны. Сказали бы моему братцу... Впрочем, я поговорю с ним сама. Думаю, все устроится. Согласны ли послужить в III Отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии? — вопросила она.

— Я?.. Безусловно. — залепетал новоявленный конспира­тор: он и ждал и одновременно страшился этого момента. — Почел бы за честь.

Он разволновался вконец. И от волнения проиграл Анне Петровне на целых три рубля больше обычного (как отчи­таться перед Дворником?), чем растрогал ее до предела.

— Завтра сыграем в мушку. Прелестная игра. — пропела она загадочно.

Канцелярия III Отделения — это не то учреждение, куда попадают с бухты-барахты. Об искателе места наводились подробнейшие справки. И только 25 января 1879 года в свет­ло-серое здание на Фонтанке вошел стройный молодой чело­век, одетый в двубортное пальто с меховым воротником. Это был Николай Корнеевич Капелькин, сын пензенского архи­тектора, бывший служащий Симферопольского окружного суда, ныне секретный агент, коллежский регистратор с жа­лованьем 30 рублей в месяц. Он тотчас же поразил началь­ство аккуратностью и каллиграфическим почерком: так уж выписывал ферты и ижицы, что каждая напоминала гатчин­ского гвардейца в парадном строю, а завитки иных букв по­ходили на размашистые крылья альбатросов; и поскольку сам Кириллов прежде служил в гвардии, а в юности мечтал о мореплавании, то все и решилось: уже в марте Капелькина назначили помощником делопроизводителя с окладом 900 рублей в год. Но самое главное — ему вскоре выдали ключи от ящика конторки, где хранились секретные бумаги. Тиг­рыч и Дворник ликовали: лучшего и придумать было нельзя!..

Вообще, Петербург Капелькин не любил, боялся этого «са­мого умышленного» города. Ему казалось, что все эти ту­манные острова, все перекинутые к ним мосты зыбки и не­надежны, и стоит лишь чуть нарушить соединения, как гор­деливые дворцы и прокопченные фабрики, улицы и переул­ки с доходными домами, летящими санями и беспечными людьми, вся слишком тяжелая для островов самодержавная столица стронется с места, а после медленно пойдет ко дну, чавкнет болотиной напоследок, сгинет навек в глубине, и вскоре сомкнутся над былым угнетающим великолепием лиловые невско-ижорские волны, уносящие последние вос­поминания в пучину хмурой Балтики.

Он подошел к окну. Продышал дырочку в причудливых ледяных узорах. Морозный пар плыл над Фонтанкой.

— Ваше служебное усердие достойно похвалы, — вздрог­нул Капелькин от голоса Кириллова. — Но и отдыхать на­добно.

— Простите, Георгий Георгиевич. Нижайше прошу позво­лить задержку в присутственном месте сверх положенного срока. Ибо. Дома меня не ждут, а для дела бы поспешество­вать.

— Хорошо, хорошо, — добродушно улыбнулся Кириллов. — Но как не ждут? А Анна Петровна? Сидит, поди, с кохырями из новой колоды. А?

И снова заскрипело перо. Одна бумага переписана, дру­гая. Но что это? «Довожу до Вашего внимания. Уже извест­ные Вам субъекты. Вышеназванные Степан Халтурин и Александр Михайлов. Первый считает, что рабочие сами организуются на бунт, безо всякой интеллигенции. Михай­лов (Дворник) спорит с ним. Его поддерживает Тихомиров (Старик, Тигрыч). «Северный союз русских рабочих». Гла­вари — Халтурин, Обнорский, Моисеенко. Свержение са­модержавия.»

В канцелярии было прохладно: печи успели остыть. Но Капелькин взмок. Выходило, что рядом с Дворником, Тиг- рычем — шпион. Кто? Подпись под донесением вызывала лишь недоумение: Резец. Какому агенту в канцелярии могли дать такую кличку? Дантисту, если предположить, что резец — это зуб? Николай прижался горячим лбом к ледяному стеклу. От напряжения застучало в висках, пробила голову зубная боль. Чушь! Разве встречаются дантисты-революционеры? Нет, конечно. Скорее, это заагентуренный землеволец—стру­сивший, дрогнувший, а теперь из кожи лезущий, чтобы до­казать свою верность охранке; впивается, вгрызается зуба­ми: а вдруг простят, сыпанут в потную ладонь горсть иуди­ных серебреников? Отсюда и — Резец. Так? Вероятнее всего. Потрясенный Капелькин провел рукой по горлу, словно и впрямь ощутил вонзившиеся предательские резцы. «Прочь, наваждение! Подумаем спокойно.»

Он перебрал окружение Дворника, Тигрыча — всех, кого знал. Баранников, Колодкевич — это связные на случай, если возьмут Дворника. Тигрыч не в счет: он — мысль организа­ции, а конспиратор никудышний. Две Аннушки — Якимова и Прибылева-Корба. Обнорский, Халтурин. Со Степаном Халтуриным, неизменно одетым в клетчатую косоворотку, нередко приходил веселый рабочий Матвей Остроумов. Ка­залось, парень и спал с гармоникой: слушал товарища, а сам нежно поглаживал затертые басы, и вдруг рвал мехи, оглу­шал прокуренное собрание и, ослепляя всех улыбкой на изъеденной железной пылью лице, безудержно кидался в спор. И спорил со всеми. Даже с напористым Степаном.

— Беда с вами, умствующими людьми, — приступал Хал­турин к Дворнику. — Едва рабочее дело чуть наладим, как шарах — пошли клочки по закоулочкам! Швырнула интел­лигенция бомбочку, а у нас провалы.

— Остуди резцы, Степа! — кидался защищать Дворника гар­монист Матвей, не задумываясь, ждут ли от него защиты. — Взорвем царя, взорвем и царизм. Тогда и воспылает заря сво­боды:.

Больше Николай Корнеевич никого не знал: конспиратор Дворник берег его от лишних связей. Сегодня вторник, сви­дание с Дворником вечером в четверг. Впереди целых два дня! А если полиция ударит раньше? Вдруг уже по адресам несут­ся сани с вооруженными жандармами?

Ничего не придумав, Капелькин вышел из канцелярии. На Невском вскочил в конку, поехал домой. Поужинал, не помня чем, прямо в комнате, а вскоре горничная, потупив хитрова­тые глазки, пропела: «Анна Петровна ждут-с.» «Подождут- с!», — чуть было не сорвался, но вспомнил строгие глаза Двор­ника, да еще вспомнил (как же забыл!), что сегодня вечером приглашен играть в какую-то неизвестную ему мушку.