Замок Пастыря - Demonheart Страница 4

– Если он действительно экспериментировал с Противосилой – не удивительно. Кстати, как его звали?

– Не знаю, увы. Никаких сведений найти не удалось.

– Вообще никаких? – Георгий с сомнением покачал головой, перевернул еще несколько страниц, и вопросительно взглянул на Липницкого. – Вы позволите?

– Только без всяких молний, пожалуйста, здесь же бумага кругом.

– Не волнуйтесь. Моя магия внешне не заметна.

Георгий коснулся пальцами страниц и приготовился терпеть боль. Та не заставила себя ждать. Зародившись напротив сердца, она в мгновение ока тысячами раскаленных терний оплела тело мага и принялась терзать – безжалостно, методично, в такт мысленно произносимым словам заклинания.

«К свету из тьмы протянись ручейком.

Мудрости алчу превыше всего,

Жажду узнать, что скрываешь в себе.

Гласом своим просвяти вопрошателя».

Чары растравленной гончей скользнули в небытие, по незримому следу, оставленному рукописью в ткани мира. Они искали все, что было связано с этой книгой, и находили эхо тех, кто прикасался к ней прежде, и след пути, которым она попала в Россию, но Георгий, тихо шипя от боли, отбрасывал ненужные сведения. Ему нужно было хоть что-нибудь об авторе – имя, лицо, голос, хоть самый тусклый отсвет души – но небытие не сохранило даже такой малости.

– Да что же за чертовщина-то… – прошипел он, и для верности повторил заклинание.

Еще полминуты мучительной боли не принесли никакого результата, и маг изо всех сил старался не выдать недоумения. Это было полным нонсенсом. Узнать что-то о человеке по принадлежащему ему предмету вообще было несложным делом. Особенно имея целый манускрипт, написанный собственной рукой, в который вкладывалась душа. Особенно с теми возможностями, которые были в распоряжении мага его профиля. Но заклинания приносили лишь пустоту, будто все, связанное с автором книги, было кем-то вырезано из самого Космоса.

– Занятно, – пробормотал он. – Так сколько вы хотите за эту нечитаемую стопку бумаги?

– Сущую мелочь, господин Летичев. Сто двадцать рублей.

– Сто двадцать? – Георгий приподнял бровь. – Петр Аркадьевич, вы меня не боитесь, так Бога побойтесь! Сто двадцать рублей! Да я на перевод вдвое больше потом потрачу!

– Жадничаете, господин Летичев! Я-то вижу, что вы заинтересовались! Вы за сто двадцать не купите – другие купят!

– А сами-то жалуетесь, что такой труд – и уже сколько лет лежит, никому не интересный. Восемьдесят рублей – полновесными золотыми червонцами! От сердца отрываю.

– Вы надо мной смеетесь, позвольте поинтересоваться? Восемьдесят рублей! Ха! – Липницкий упер кулаки в бока и явно приготовился торговаться насмерть. – Я, между тем, сам могу ее перевести. И продавать перевод буду уже по полтыщи. Единственный в своем роде, прошу заметить. Так и быть, уступлю пять рублей по старой памяти. Я же вас еще мальчишкой безусым помню.

– Вот она – благодарность мещанского сословия честным офицерам! – иронично отозвался Георгий. – Пока мы, лучшие люди Империи, не щадя своих жизней проливали кровь в жестокой битве с азиатскими ордами, столичные лавочники копили барыши! А теперь наживаются на нас! Восемьдесят пять рублей, господин Липницкий! Пенсия штабс-капитана скудна, и мне теперь придется неделю питаться хлебом и водой, но вы-то, наверное, порадуетесь растущим богатствам.

– Если вы там так храбро сражались – отчего же проиграли войну-то, а? А сколько гонору поначалу было – мы, дескать, всех косоглазых одной левой, одними шапками закидаем! А потом ррраз, и оказывается, что у японцев – Того, а у нас – никого. И не надо мне тут сказки рассказывать, какое у вас мизерное жалование. Вам за только двух Станиславов с мечами двести рублей полагается(2). Сто десять.

– Двести рублей в год. Что в пересчете на месяцы меньше, чем жалование дворника. И вообще, горазды вы деньги в чужих карманах считать, я погляжу, да только об одних деньгах и думаете. А о истинной ценности и не помышляете. Эта книга будет лежать у вас мертвым грузом еще лет сто, пока не рассыплется в пыль от старости. А между тем в моих руках она поможет совершить что-нибудь великое и полезное. Девяносто.

Букинист набрал было воздуха, чтобы продолжить, но тут за его спиной задребезжал стоящий на окне телефон. Чертыхнувшись, он схватил его за ножку и поднес к уху наушник.

– Липницкий у аппарата! – прокричал он в трубку. – Да, он у меня! Хорошо, ваше сиятельство, немедленно.

«Не мог подождать несколько минут?», – раздраженно подумал Георгий и тут же затолкал эту мысль подальше. В личных владениях князя думать нужно было очень аккуратно.

– Господин Еропкин просит вас поскорее подняться к нему, – деловито сказал Липницкий, отставляя телефон в сторону.

– Ну, если поскорее… сто и по рукам?

– По рукам, по рукам, – вздохнул букинист. – Ох, разорите вы меня…

Георгий сложил книгу в саквояж, отдал букинисту десять десятирублевых ассигнаций и откланялся. На душе у него, однако, скребли кошки. Уж больно странной казалась книга, и странной оказалась судьба ее автора. Стереть память одному человеку легко. При должном мастерстве и силе можно заставить исчезнуть не только память о чем-то, но и сделанные рукой записи. Но просто взять и выдрать какое-то знание так, что магия, обращающаяся к концепции «того, чего нет», оказывается бессильна… нет, это нельзя оставлять без внимания.

За такими размышлениями он снова вышел в вестибюль и принялся подниматься по центральной мраморной лестнице. Краем глаза он заметил уже откровенно скучающего камердинера, и махнул ему рукой – мол, скоро заканчиваем. Тот скорчил унылую физиономию, и вернулся к журналу, который читал до этого. Что у него там? Вроде, «Сатирикон». Балда осиновая, что с него взять. Лучше бы что-нибудь дельное почитал, чтобы потом глупых вопросов не задавать. Хотя… не стоит все–таки требовать от него слишком много. Платье он щеткой чистить умеет, чай заваривает как положено, да и стреляет недурно. И вообще, честнее человека Георгий в своей жизни не встречал. Ладно, пусть читает что хочет. Все одно бывшему крестьянину магическая наука впрок вряд ли пойдет.

Маг поднялся на второй этаж, немного поплутал по коридорам и остановился перед высоким порталом, обрамляющим двустворчатую дверь из красного дерева. На внутреннее убранство Ложи князь не скупился. Он занес было руку, чтобы постучать, но тут двери распахнулись сами.

(1)