Андрей Шляхов - Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза Страница 45

Нет, обделенной ролями она себя чувствовать не могла. А вот обделенной вниманием чувствовала. Кроме того, Захаров как режиссер был гораздо демократичнее Плучека. С Марком Анатольевичем можно было и поспорить на репетиции. Плучек же споры сразу же пресекал. Он требовал, чтобы все его указания выполнялись беспрекословно. Вне всякого сомнения, Валентин Николаевич был гениальным режиссером. Он ставил замечательные спектакли и как никто другой умел «заглянуть актеру в нутро», иначе говоря – хорошо понимал, кто на что способен, и роли распределял соответственно. Плучек гордился своей беспощадной требовательностью (очень нужное качество для режиссера) и верностью своему театру. За все годы работы в Театре сатиры он ни разу не поставил спектакля где-либо на стороне, если не считать постановку «Интервенции» в софийском Сатирическом театре. Но та постановка была скорее проявлением международного сотрудничества, нежели просто «посторонней» работой главного режиссера.

Стоило только Марку Захарову приступить к работе над «Разгромом» в Театре имени Маяковского, как отношения между ним и Плучеком стали напряженными. «Благословленный» Сусловым Захаров продолжал работать в Театре сатиры, продолжал ставить спектакли и получать от Плучека ценные советы (ценные на самом деле, без какого-то преувеличения), но между двумя режиссерами словно бы возникла невидимая стена. И труппа разделилась – большая часть ее поддерживала Плучека и относилась к Захарову, мягко говоря, снисходительно-иронично, но были среди актеров и такие, кому Марк Анатольевич нравился больше Плучека. Возглавляла захаровский «клан» Татьяна Пельтцер.

Вскоре после ухода Захарова в Театр имени Ленинского комсомола Татьяна Ивановна получила от него предложение сыграть Авдотью Назаровну в чеховском «Иванове». Хорошо зная порядки в Театре сатиры, Захаров пообещал своей любимой актрисе, что график репетиций и спектаклей не будет пересекаться с ее основным графиком. Прогулять репетицию в Театре сатиры было делом невообразимым. Это можно было сделать всего один раз, после чего следовало увольнение, и никакие заслуги в счет не брались. Никаких вольностей Плучек не позволял, и даже сильно пьющие актеры подстраивали режим своих возлияний под театральный график. Ну и, конечно же, было заведомо бесполезно просить Валентина Николаевича пойти навстречу, чтобы дать Татьяне Ивановне возможность играть у Захарова. Сначала вообще все делалось в тайне, но актерский мир тесен, и буквально через неделю после начала репетиций «Иванова» Плучек узнал, что Пельтцер ему «изменила». Именно «изменила», поскольку любую работу на стороне Валентин Николаевич расценивал как измену родному театру и ему лично. Выразить актрисе Пельтцер свое негодование открыто он не мог, поскольку в свободное время любой актер волен делать все, что ему заблагорассудится, и художественный руководитель театра в это вмешиваться не вправе, но отношение к ней, и без того не самое теплое, ухудшилось. Почему отношение Плучека к Татьяне Ивановне было «не самым теплым» – ведь она же была одной из ведущих актрис Театра сатиры? Причина крылась в прямоте и бескомпромиссности нашей героини. Если Татьяне Ивановне что-то не нравилось, то она говорила об этом, невзирая на лица и прочие обстоятельства. Если Плучек напоминал, что главный режиссер здесь он, то Татьяна Ивановна отвечала:

– Когда вы, Валентин Николаевич, только начинали учиться у Мейерхольда, я уже дюжину лет на сцене отслужила!

До поры до времени Валентин Николаевич с этим мирился. Приходилось мириться, а что поделаешь? Но после «измены» Татьяны Ивановны на нее посыпались упреки в том, что она ставит себя выше всех, считает, что все должны танцевать вокруг нее на цыпочках и т. п. Новых ролей Плучек ей больше не давал. Образумится, раскается – тогда и видно будет.

У Татьяны Ивановны было обостренное чувство справедливости. Она считала, что и с Захаровым в театре обходились несправедливо, и с ней сейчас поступают точно так же. Что за дела? Сначала запрещают переход из одного театра в другой, а теперь уже и сыграть разок на «чужой» сцене нельзя? Впрочем, надо еще разобраться, какая сцена «своя», а какая – «чужая». Своя – это та, на которой чувствуешь себя хорошо, а чужая – на которой неуютно. В Театре сатиры становилось все неуютнее. Наверное, у каждого человека есть опыт конфликта с руководителем со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вспомните, умножьте на три – и вы примерно представите, каково было Татьяне Ивановне в тот период. Почему на три? Да потому, что актеры – люди эмоциональные, ранимые, и потому, что возраст у участников конфликта был солидный, а чем человек старше, тем сильнее и глубже он переживает происходящее.

Вместо покаяния Татьяна Ивановна попросила Захарова дать ей новую роль и начала открыто говорить о том, что хочет уйти к Захарову. Все думали, что она шутит – невозможно было представить, что Пельтцер покинет Театр сатиры! Все, кроме Плучека. Валентин Николаевич понял, что перегнул палку в давлении на Пельтцер, и стал вести себя по отношению к ней гораздо мягче. С былым дружелюбием не сравнить, но все же, все же… Собравшись ставить «Горе от ума», Плучек дал Татьяне Пельтцер роль старухи Хлестовой, но новая роль уже не могла удержать семидесятитрехлетнюю актрису, которая в мыслях уже была в театре у Захарова. Ей оставалось сделать последний и решительный шаг.

Конечно же, уходить было трудно. Тридцать лет – не шутка! За эти годы Театр сатиры стал для Татьяны Ивановны родным. Это был первый театр, в котором она прослужила столь долго. Здесь она прославилась, стала первой народной артисткой СССР в труппе. Здесь были друзья и роли…

Уходить было трудно. Но дело не в этом. Дело в том, что оставаться было невозможно. Поэтому-то Татьяна Ивановна и ушла.

«Захаров отбил Пельтцер у Плучека» – говорили люди. Молва утверждает, что первой эту фразу произнесла Ольга Аросева.

В каком-то смысле – да, отбил.

Она того стоила.

Впрочем, сама Аросева считала уход Татьяны Ивановны к Захарову ошибкой. «Потеря моя была невосполнима, когда их пустяковая ссора с Плучеком переросла в грандиозный скандал и она ушла из «Сатиры» к Марку Захарову в «Ленком», – писала Ольга Александровна в своих мемуарах. – Это стало ее страшной, роковой ошибкой… Захаров Татьяну Ивановну любил, называл «нашей бабушкой», но интересной работы, по масштабу выдающейся актрисы, не давал. У него она стала совсем другая: чего-то боялась, непривычно робела…»[91].

Глава двадцать вторая

Ленкомовский период

Мне грустно… Подожди… Рояль,

Как будто торопясь и споря,

Приоткрывает окна в даль

Грозой волнуемого моря.

И мне, мелькая мимо, дни

Напоминают пенной сменой,

Что мы – мгновенные огни —

Летим развеянною пеной…

Пожалуй, нельзя согласиться с тем, что в Театре имени Ленинского комсомола у Татьяны Ивановны не было интересных ролей, соответствующих масштабу ее таланта. Непонятно, чем было обусловлено такое мнение Ольги Аросевой. Быть может, однажды, пребывая не в самом лучшем расположении духа, Татьяна Ивановна сказала Ольге Александровне, что Захаров не дает ей интересных ролей, и эта фраза запомнилась настолько, что вошла в мемуары. Или же Аросевой не нравились постановки Театра имени Ленинского комсомола, вот она и решила, что Пельтцер не дают там интересных ролей… А, может, она сама мечтала играть в театре у Марка Захарова, да не сложилось, и потому относилась к его постановкам и ролям своей старшей подруги несколько предвзято…

Марк Захаров относился к Татьяне Ивановне с огромным уважением. Следует отметить, что воспоминания Захарова о Пельтцер лишены сусальной позолоты, столь часто встречающейся в этом жанре. Марк Анатольевич рассказывает и о хорошем, и о плохом. В начале их знакомства Татьяна Ивановна его не приняла. Когда он ознакомил актеров Театра сатиры со своей экспликацией[92] спектакля «Доходное место», она возмущенно сказала: «Что же это такое – как человек ничего не умеет делать, так в режиссуру лезет?!» Приводит Захаров и другие критические фразы сказанные Татьяной Ивановной в его адрес, такие как «ни один спектакль от репетиции лучше не становится» или «вот вы, Марк Анатольевич, все сидите, подолгу репетируете, а у Корша каждую пятницу была премьера».

Говоря об актерском даровании Татьяны Ивановны, Захаров подчеркивает одну особенность великой актрисы, которую сам он называет «фантастической», – Пельтцер никогда не фальшивила, не кривлялась. Могла делать что-то неправильно, но всегда была естественной. Вот отрывок из «характеристики», которую Марк Анатольевич дал актрисе Пельтцер в восьмидесятых годах прошлого века: «Всю жизнь, имея дело с комедией, с этим крайне опасным жанром, который нередко с годами превращает актера в безжизненную маску, которая штампует набор привычных интонаций, Пельтцер только оттачивала свое мастерство и усиливала тонкое психологическое построение роли. Когда в театр приходит сложившийся актер, зрелый мастер, он непременно приносит накопленный опыт. Для Пельтцер каждая роль – начало. Она, как школьница, внимает учителю и готова сидеть до утра, чтобы выучить урок. И при этом она способна казнить и винить себя, ей неловко перед партнерами, если из-за нее останавливают репетицию, если у нее что-то не получается. Ей абсолютно чуждо «профессорство», она за более чем полувековую жизнь в театре не стала «академиком».