Максим Бодягин - Машина снов Страница 50

— Сказать, что Ичи-мерген считался жутким чудовищем, — ничего не сказать, и это ты наверняка хорошо знаешь и сам, — кивком поблагодарив Марка за чай, продолжил Тоган. — Но я видел, как он сражается. Считалось, что он непобедим. Я видел, как он дрался, утыканный стрелами, будто ёж. Кровь хлестала из лёгких десятками брызг, а он дрался, как бешеный. Сломав меч, он дрался руками, вырывая пальцами кадыки, глаза, разрывая зубами мясо врагов. Мне тогда стукнуло лет десять-двенадцать, но я помню тот бой, как вчера. Отец уехал в поход, а Ичи-мерген остался охранять семью… Короче говоря, убить его считалось невозможным. В тот день он один убил больше сотни мятежников… А потом… Потом он жрал их сердца, чавкая, как свинья, под белёсым лунным светом. Вонь… Какая стояла вонь! И когда он… Когда он… Когда машина убила его, я понял — всё позволено! Всё возможно! Стоит только набраться смелости и войти в тот мир, где ни сила, ни злость самых великих бойцов не значат ровным счётом ничего. Но…

— Но машину охраняли? — усмехнулся Марко.

— Если бы машину охраняли мои нойоны, я воспользовался бы ею в тот же самый момент. В первую же ночь. Я глядел на неё, как кот смотрит на рыбу, которую хозяин принёс домой с рыбалки. Я всматривался в её силуэт, как молодой любовник, следящий за замужней возлюбленной сквозь окно, не имея возможности овладеть ею, — горячо шептал Тоган. — Но это чудо круглосуточно находилось под присмотром сводного отряда, где каждый следил за каждым. В двойки обычно ставили людей, никогда не служивших в одном десятке, даже в одной сотне. Как правило, ставили мунгала с катайцем или уйгура с непальцем, чтобы один всенепременно сдал другого при попытке нарушить приказ. Но, к счастью, твой покойный дружок оказался очень предсказуем!

— Грек? Мелочный и жадный пират! Ничто не может вытравить из вора его воровской природы! — в сердцах вскрикнул Марко.

— Успокойся, мой друг, — тихо сказал Тоган, — это был не грек, не нужно тревожить его прах руганью. Грек был предан твоему отцу, как пёс, и он бы скорее умер, но не предал бы тебя.

— Тогда… Неужели… Йоханнес? — потрясённо вскрикнул Марко. — Но… как? Как, чёрт побери?! На чём вы могли прихватить его?!

— Великаны часто бывают уязвимы из-за большого и глупого сердца, — усмехнулся Тоган, внезапно перейдя на татарский. — Твоего беловолосого друга угораздило влюбиться в одну поблядушку, из тех, что живут в ближнем кольце улиц. Её дом стоит практически впритык к дворцовой стене. Её знают все десятники ночной стражи. Точнее, знали… Она раз в неделю отсылала им голубя с письмом, в котором рассказывала, что каждый из её клиентов говорит об отце в постели. Она знала хитрый рецепт одного состава… Добавляемый в вино, он превращал мужчину в ребёнка, и любой начинал рассказывать всё, что накопилось у него в душе, чувствуя при этом благостное облегчение, как будто исповедовался. Звали её Го — лубкой, настоящее имя я не припомню, да и нет в том нужды… Беловолосого великана так ослепила любовь к этой поганой, в сущности, бабе, что он отказывался даже представить, что она может быть простой шлюхой.

Ну конечно! Она же всегда держала себя как придворная дама, волею судеб оказавшаяся в опале. Она прикормила двух очаровательных детишек и показывала их всем, выдавая за детей Великого хана! Представляешь?! Любую другую подобную тварь давным-давно ждала бы шёлковая верёвка или дыба, но этой всё прощалось. Уж больно Голубка была ценна в деле выявления скрытых мятежников. Так вот… Белый великан пришёл к ней свататься. Она увидела две связки монет, деревянную пайцзу на его шее и поняла, что если заглотит крючок сейчас, то наживки побольше ей не видать как своих ушей. Умная девочка. Она отказала, говоря, что она — настоящая фрейлина и мать императорских детей, которых нужно содержать достойно их звания. Великан чуть не умер от горя.

Волею случая я видел всё из-за занавесок. Надо сказать, та Голубка отлично знала своё дело… Тебя, пробовавшего лисье мясцо, конечно, трудно удивить описанием женских умений (от этих слов Марко скривился), но поверь, Марко, она была бо-о-ольшой мастерицей. Я думаю, что её сказки об аристократическом происхождении, возможно, несли долю истины. Она знала некоторые штуки, обычно известные только очень аристократическим блядям, — цинично скривился Тоган и продолжил рассказ. — Когда великан ушёл, я как следует отходил её, но так, чтобы сильно не травмировать, конечно. Сказал, что бледный внешний вид иногда скрывает немыслимые душевные достоинства, а великан — любимый плотник императора. Жадность в ней моментально возбудилась, как смерч в ветреную погоду. В конце концов мы сговорились, что она опоит великана. Это оказалось трудно. Он пил и пил, но лишь дурел, как отравленный дымом. Глупо молчал. Мотал головой. Улыбался. Но ни черта не говорил! Ты скажешь, что я сошёл с ума, но я — чингизид, командующий сотней тысяч сабель, потомственный воин — стоял рядом, одетым в женское платье, и подливал ему отравленного вина… Меня трясло, меня била крупная дрожь, я не мог думать ни о чём, кроме того что в этой огромной кудлатой башке, под этим багровым лбом с чудовищными кустами бровей над белыми глазами, скрывается самая удивительная тайна дворца!

…Тоган надолго замолчал, то ли переживая заново эту странную ночь, то ли подбирая слова. Марко ждал, хотя его трясло от нетерпения так же, как и рассказчика, и героя рассказа, отрёкшегося от воинской чести ради эфемерной цели. Но Марко до боли поджимал пальцы ног в тесных чувяках, чтобы отвлечься и ничем не нарушить своего деланного безразличия, не выдать жгучего любопытства. Тоган глубоко вздохнул, подошёл к окну, посмотрел в прищуренный глаз восходящего месяца и продолжил:

— Я никогда бы не сделал этого, но великан не дал мне выбора. Если бы он поддался дурману и всё рассказал, мне не пришлось бы…

Но он попросту уснул. Так ничего и не сказав. Я пришёл в ярость и… Плохо помню, что я кричал, как толкнул эту Голубку, что делал… Но когда я очнулся… Я сидел на её лице, положив на него подушку, и смотрел на её ноги… Они дёрнулись последний раз и замерли. Я позвал верного человека, вдвоём мы кое-как перевернули великана, обставив всё так, будто бы он, навалившись на неё телом, придушил шлюху. Мой расчёт оказался верен. Когда великан проснулся, горю его не было предела. Следы преступления были налицо: он очнулся голый, на голом трупе девки, её влагалище было полным спермы, от великана несло перегаром, он ничего не помнил… Он только выл, задрав свою огромную башку и проклиная вино и свою любовь к нему, небеса и землю, и всё на свете. Тем временем, мы переоделись в доспехи, вызвали десяток бойцов и явились в дом, якобы вызванные соседями.

Великан всё выл, мы взяли с него показания, которые он подписал, будучи словно одурманенным. Потом я сказал ему, что можно избежать казни, если он выполнит мою просьбу. Надо сказать, мне пришлось долго рассказывать ему о том, как ценна жизнь. Поначалу он и слышать ничего не хотел, только просил казнить его как можно быстрее. Но, к моему счастью, доверенный человек, которого я взял с собой, оказался умнее меня. Он сказал великану, что за убийство матери внебрачных детей императора ему полагается мучительная смерть. Ему якобы придётся умирать целый месяц, сказал мой помощник, в красках описав эту древнюю казнь. А я воззвал к его чувству долга, напомнив, что ему нужно быть подле тебя, и прочее… И тогда он сломался. В обмен на свою жизнь он дал мне чертежи машины и полные инструкции, как её нужно строить и использовать. Но долго он не прожил. Когда мы отпустили его, он вернулся в свой павильон и погиб.

— Я всё думаю, когда же ты перестанешь врать, Тоган? — устало сказал Марко. — Я был с Ичи-мергеном в ту ночь, и я, вместе с твоим отцом, обнаружил трупы Йоханнеса и Костаса самое большее через час после их гибели. Когда ты успел столько передумать, подготовить всё это дельце с этой твоей Голубкой и провернуть его?

Тоган выронил чашку и изумлённо посмотрел на Марка. Он нимало не выглядел виноватым, наоборот, скорее он походил на отца, который пытается втолковать что-то очень простое своему туповатому переро стку -сыну.

— Да ты что? Совсем ополоумел, дружище?! Час?! Ты говоришь, что прошёл час?! Я подозревал, что ты плохо различаешь реальность и сон, но не до такой же степени! Когда мы с отцом ворвались в павильон, где только что сдох чёртов идол Ичи-мерген, вы стояли там, как куклы! Вас можно было резать на куски, вы бы ничего не почувствовали. У Гуань-ци окуривал павильон травами трое суток, запретив всем входить, чтобы не заразиться этой дрянью. И он строго-настрого запретил нам трогать вас всех, потому что никто не знал, во что вы превратились. Мало ли что с вами? Все, кто касался окалины, нападавшей с этих омерзительных колдунов, умерли в тот же день. Мы не знали, что с вами делать! К исходу третьих суток отец дал приказ уничтожить всех, кто был в Павильоне снов, потому что мы не знали, что делать с вами, истуканами. Больше всего он, конечно, жалел о том, что ты оказался там и тебя коснулось дыхание мерзкого божества, которому поклонялся Ичи-мерген. Но в тот момент, когда мы вошли в павильон, чтобы выполнить приказ, ты проснулся. Вас было всего с десяток проснувшихся, остальные так и продолжали тупо пялиться в пустоту. Когда мы сносили им головы, у них даже веки не дрогнули.