Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 4 Страница 53

Речь следователя была трудна для понимания. Утрированный степной акцент сочетался в ней с комичными индивидуальными дефектами. Звуки «К» и «Г» он, прихрюкивая, переводил в горловые «Қ» и «Ғ» и удваивал их. В бледной передаче речь звучала приблизительно так:

– Однақыко, что делаем в Сарыозеке? Қық зовут мать? Қыкқой адрес московский? Қыкқой адрес алма-атинский? Қыкқой названий Алма-атинской қынторы? Қық зовут рекықтора МГЫҒУ (ректора МГУ)? Щто делал на пъщте (на почте)? На щто геологоразведка (ғыолоғы разведқы)? Секрет? От нас не может быть секретов.

Вопросы сыпались с пулеметной скоростью. Я пытался тормозить, переспрашивал, оборачиваясь то к капитану, то к майору. Казах раздражался, краснел короткой шеей. И мои ответы он не понимал и угрожающе переспрашивал: «Қық?» Предложение давать ответы в письменной форме на бумаге они пропустили мимо ушей.

Вдруг после ответа на вопрос о «рекықторе МГЫҒУ» повисла пауза. Я повторил: «Ректор МГУ, академик АН СССР, Герой социалистического труда, член Президиума Верховного Совета СССР, выдающийся ученый Иван Георгиевич Петровский». И добавил, обращаясь к майору: «Вряд ли он одобрит то, что вы тут с нами делаете».

Выходил и возвращался белоглазый капитан. Задавал те же вопросы. Дважды приводили Сашу для очной ставки. Саша не улыбался. С каждым разом он выглядел все более подавленным. Вскоре выяснилось, что в то время, пока меня допрашивали, его методично избивали.

Дважды меня выводили на оправку в дощатый нужник о двух очках. Из того, что нужник был чисто вымыт и засыпан хлоркой, следовало, что для этой работы у них достаточно арестантов. После второй оправки меня вернули не на допрос, а в кутузку. Саши там не было. На вопрос, где мой сотрудник, ответа я не получил.

Было совсем темно, когда меня опять привели в ту же комнату с пятью столами. На сей раз там присутствовал один только майор. Он поднял голову от бумаг и посмотрел на меня добрыми глазами. Проинформировал, что они во всем разобрались. В чем во всем? В том, что я с сотрудниками нарушил пограничный режим неумышленно. Увещевающим голосом он говорил:

– Вы образованный молодой человек в начале пути. Вам следует знать, что наша страна находится в сложных отношениях с нашим восточным соседом.

Фразу о «сложных отношениях с нашим восточным соседом» он выговорил медленно, с видимым удовольствием от владения столь изящной лексикой. И посоветовал впредь учитывать это во всех моих действиях в Казахстане. Наказывать они нас не будут и протокол составлять не будут, чтобы не портить мне биографию.

Оказывается, недавно в Сарыозеке введен пограничный режим, и со мной беседует новоназначенный комендант города. Претензий у него ко мне нет. Мой сотрудник Сендер ждет меня в машине около базара.

На вопрос: «Неужели мы похожи на китайских шпионов?» он заговорил про международное положение. Доверительно, «как своему», рассказал, что от китайцев ничего хорошего ждать не приходится. Пожаловался на местные трудности и некультурность местных кадров. Из его речи как-то выходило, что если не учитывать последнее обстоятельство, то можно спровоцировать обострение советско-китайского конфликта.

И тут я догадался, что вся эта история была просто разминкой соскучившихся по настоящей работе ментов в предвкушении, когда же, наконец, развернется охранно-пограничный режим.

– Так чтó, говорите, вы разведываете? Золото? Ну, желаю вам успеха в вашем деле. – Он кивнул и махнул рукой на выход.

...Я добрался до машины к полуночи. Все были на месте, спали вповалку в кузове. Истязатель жены Клейменов сел за руль. На обратном пути мы въехали в туман и потеряли дорогу, долго плутали в ночи, но не из-за тумана, а по причине истрепанности чувств.

Наутро Саша отказался от завтрака и вообще от работы. До конца сезона он болел, потому что был жестоко избит. Все его тело было сине-багровым, несколько ребер сломаны.

Он рассказал, как менты с ним «развлекались». Лицо не трогали и били только ногами. Выбив из-под него табурет, зажимали упавшего этим же табуретом и топтали сапогами. В какой-то момент появился белоглазый капитан, постоял в дверях. Сказал: «Хватит с него». Через несколько минут Сашу вывели наружу, сунули в карман документы и приказали идти к машине.

Его рассказ плюс хронометраж моего допроса показали, что интерес ментов к нам пропал после того, как (и, я полагаю, благодаря тому, что) в ходе допроса возникла тема «рекықтора МГЫҒУ». Что-то в пышном величании И. Г. Петровского их насторожило или даже напугало. Следовательно, если бы не Иван Георгиевич, менты избили бы Сашу до полусмерти. А могли и вовсе увлечься. Хрустя сломанными ребрами под сапогами ментов, он был уверен, что пришел ему конец.

В тот день моя советская железа была инфицирована неизлечимым антисоветизмом... С тех пор я все силюсь понять этих особистов и прочих мерзавцев, для которых существование без власти над жизнями и смертями людей не имеет вкуса.

Ведь жил же на свете креативный мент, изобретатель истязаний в чине, скажем, подполковника. Испытывал муки творчества... и все такое. Вот он просыпается среди ночи, разбуженный вспышкой озарения. «Эврика!» – шепчет он. Ему во сне явилась конструкция смирительного табурета. Быстро рисует эскиз, выводит заголовок: «Табурет-фиксатор, приспособление для оперативной фиксации подследственного». Набрасывает спецификацию: древесина пилено-струганая, 0,4 куб. м; клей столярный, 0,3 л; олифа, шурупы… Будит жену…

Тьфу! Экая гадость в голову лезет. Всё!

САША СЕНДЕР

Знакомьтесь: Саша Сендер, вольнолюбивый человек. Рабочий без специальности в нескольких моих партиях в Казахстане. При жене, выпускнице МГУ. Жену звали Люда, происходила она из хорошей старорежимной семьи. Сашу давно похоронили, а Люда, надеюсь, жива, и дочь их жива. Благодаря Люде мы и подружились с ним.

Саша остался в моей памяти 25-летним. Всегда ровно-веселый. Серые глаза без выражения, вечно дрожащие в нистагматическом треморе, улыбка оскалом – так он выглядел. Из-за дрожащих глаз казалось, что он мыслями всегда не здесь, а где-то в ином месте.

На левом плече, там, где люди одного с ним образа жизни накалывали художественные композиции, такие, например, как «Ленин-Сталин в профиль», у Саши крупными печатными знаками было выведено «1453». Интересовавшимся он с готовностью сообщал, что 1453 – это год падения Константинополя под натиском турок-османов. Величайшее событие в мировой истории, которое он глубоко чтит. Далее следовал отлаженный рассказ про султана Мехмеда II, Босфор, залив Золотой Рог, янычар и башибузуков. Этот его рассказ производил столь сильное художественное впечатление на чувствительные души, что у рассказчика появились последователи. Шофер Курочкин, охальник и балбес, нашел у себя незанятое наколками место у правого локтя, пониже «бей» и повыше «хватай», и тоже вытатуировал «1453».

...Саша приоткрылся в Южных Мугоджарах, после истории со стадом сайгаков и одиноким волком. История произошла под конец лета, в сентябре, когда сайгаки собираются в стада и перемещаются на юг зимовать. Их сопровождают волки, которые режут слабеющий молодняк. Люди же налетают по ночам на автомобилях и в свете фар расстреливают всех без разбора.

Я шел обычным маршрутом, с сопки на сопку, колотил и описывал образцы. Он делал коллекторскую работу, то есть камни упаковывал и клал в рюкзак у себя за спиной. Время было к вечеру. С вершины невысокой сопки в полукилометре от нас на западе уже виднелась широкая долина, где нас должен был подобрать грузовик. В лучах низкого солнца там можно было разглядеть небольшое, голов на триста, стадо сайгаков в клубах пыли. К концу лета степь выжжена, и бегущие по степи копытные выбивают пыль. Стадо перемещалось быстро, оно явно убегало от кого-то.

Вскоре в хвосте стада обозначилась одинокая черная точка. Определенно, волк-загонщик! Мы, было, приготовились смотреть сцены волчьей охоты. Но минуты спустя загонщик вдруг отделился от стада и направился в нашу сторону.

Опускаю испуг и нервные приготовления к бою. Перейду сразу к финалу. Выскочивший из-за скального выступа волк-загонщик оказался, к нашему облегчению, большой черной собакой, кобелем. Шагов за десять он пал на брюхо и пополз, скуля и умильно улыбаясь. Услышав ласковые интонации, вскочил и произвел танец собачьего восторга. Экстерьер выдавал в нем метиса казахской борзой и черной немецкой овчарки из охраны лагерей. Поэтому в анкете, в графе «происхождение» он мог бы написать: «из верных русланов». Впрочем, «Верный Руслан» еще не был написан.

Злобная русланова наследственность была в нем подавлена. Перед нами был охотник, расположенный к любому человеку, особенно если ты готов разделить с ним счастье охоты. И он звал нас на охоту. Оглядывался на сайгаков, отбегал, возвращался, заглядывал в глаза, лаял с визгом, с подскоком, опять отбегал. Всеми средствами собачьего языка он умолял: пошли, не медли, я выгоню их на тебя. Отчаявшись, чуть постоял, тяжело дыша, и умчался. Спустя минуты он опять гнал сайгу по степи, в надежде найти более подходящего партнера.