Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 4 Страница 57

Спустя две недели Эльвира вернулась. Присмиревшая и бледная, она спустилась из кабины, опираясь на Клейменова. На шумные приветствия ответила кивком и болезненной улыбкой. Оставшееся до конца сезона время они с мужем ходили под ручку. Клейменов был трезвее трезвого и жестко пресекал малейшие намеки на происшедшее между ним и женой. Канавщики отнеслись к ним сочувственно, рассудили, что «дело семейное, всякое бывает».

Оргиастическая история, случившаяся под утро 9 мая 1967 года, пошла всем на пользу. И да устыдятся те немногие, кто не поверил в правоту и справедливость старой Батыш. Недвусмысленным жертвоприношением Эльвиры она разом покарала грешников, указала путь заблудшим и восстановила правильный порядок вещей в своем мире. И, наконец, подвела всю эту историю к элегическому эпилогу, за которым ее главных участников ждало тихое семейное счастье.

Эльвира бросила свои колдовские штуки. Дамы-геологини перестали досаждать каменному истукану и вообще притихли. Балбал продолжил свой каменный сон, привычно загаживаемый пометом степных кобчиков. И Санжар бросил слоняться вдоль ручья, вернулся к своим обязанностям мужа, отца и хозяина. Вскоре у них родился второй мальчик. Батыш успела увидеть своего нового внука, но походить за ним уже не смогла, так как раньше, чем мальчика спустили с рук на кошму, она покинула этот мир.

Через год-другой стало известно, что от всех этих переживаний у Эльвиры с Клейменовым получилось то, что прежде не получалось: она забеременела и после некоторых понятных в ее случае трудностей родила. Как и всякая Кармен, которую Хозе не зарезал, она со временем стала нормальной Олей.

Игорь Мандель – статистик, доктор экономических наук, родился и жил вплоть до отъезда в Америку в Алма-Ате, хотя публиковался главным образом в Москве; преподавал статистику в Институте Народного хозяйства; работал в американских инвестиционных компаниях в 90-е годы, занимая должности от консультанта до директора предприятий. С 2000 года в Америке. Занимается статистикой в применении к маркетингу. Публикует научные работы. На русском языке вышли три книги иронической поэзии (в соавторстве с коллегами), статьи о художниках и на другие темы и стихи в интернетных альманахах www.Lebed.com и www.berkovich-zametki.com. Живет в Fair Lawn, NJ.

Писатель и социосистемика:

прозрения Владимира Сорокина

Л. Толстой на вопрос Г. Русанова о том, правда ли, что он не читает критику о себе, ответил: «Правда ... но вот недавно я сделал исключение для одной. Это – статья Громеки в "Русской Мысли". Превосходная статья! Он объяснил то, что я бессознательно вложил в произведение... Прекраснейшая, прекраснейшая статья! … Наконец-то объяснена “Анна Каренина"»

                                   М. Алданов [1, стр. 408]

ПРЕДИСЛОВИЕ

Л. Толстой, судя по его замечанию, приведенному в эпиграфе, был большой оригинал. Обычно писатели либо смеются над попытками критиков «их объяснить», либо доброжелательно «не возражают»: мол, да, и такая версия возможна, «объясняйте дальше», а я буду писать. И дело тут, наверно, в том, что понимать под объяснением.

«Все объективное рождается только в личности и первоначально принадлежит только ей. "Гамлет" только раз цвел всей полнотой своей – в Шекспире, "Сикстинская Мадонна" – в Рафаэле… ценность свободна и правдива только в младенчестве, когда, безвестно рожденная, она играет, растет и болеет на воле, не привлекая ничьих корыстных взоров. Потом мир вовлекает цветущую ценность в свои житейские битвы. В мире ее полнота никому не нужна. Мир почуял в ценности первородную силу, заложенную в ней ее творцом, и хочет использовать эту силу для своих нужд; его отношение к ней – корысть, а корысть всегда конкретна. Оттого в общем пользовании ценность всегда дифференцируется, разлагается на специальные силы, частные смыслы, в которых нет ее полноты, и, значит, сущности... Наконец, полезность становится общепризнанной ценностью, и ее венчают на царство» [2, стр. 34].

В этих точных строках М. Гершензона ухвачена очень важная особенность эволюции любого знания, особенно, конечно, гуманитарного. Л. Толстой, по-видимому, углядел в тексте Громеки некую ценность и тут же использовал ее «для своих нужд» (что объяснимо при его общей нацеленности на моральные аспекты проблемы, о которых Громеко применительно к роману и писал) – но, естественно, это не есть полное объяснение. И уже тем более не то объективное, что «рождается только в личности». Миллионы почитателей гения увидели в романе нечто иное, что бы ни говорил сам автор. Подобные феномены странного забвения, оказывается, имеют весьма универсальную природу. Нобелевский лауреат психолог Д. Канеман предлагает использовать термин «два самих себя» (two selves): один – переживающий в данный момент, другой – вспоминающий о пережитом [4]. Разница между ними принципиальна, что надежно доказывается экспериментами в той мере, в которой состояния подлежат измерению (см. «О количественных параметрах забывания прочитанного» [10]). То «живое чувство», в котором, безусловно, писалась «Анна Каренина», – отнюдь не то, что вспоминал позднее сам автор, читая статью критика. В зазор между этими феноменами – бытием и воспоминанием о нем – попадает (и очень часто пропадает в нем) чрезвычайно многое.

В этом смысле я очень далек в своих заметках от задачи «объяснить» творчество Владимира Сорокина, а также извлечь из него какую-то ценность в духе Гершензона. Его уже «объясняли» много-много раз, под разными углами зрения [3, 5 – 8 и др.]. Н. Александров считает Сорокина «главным философом современности» [3] – и действительно, творчество В. Сорокина, взятое как целое, есть некая философия. И пусть неясно, «главный» ли он философ современности, – но, безусловно, я понимаю отчаяние критика, который предпочитает рассматривать блестящие художественные тексты, а не безнадежно противоречивые современные философские трактаты. В них, в текстах, есть некая убедительность жизни – а в постмодернистском дискурсе ее нет.

Что мне интересно, так это показать, как творчество одного из самых значительных и необычных современных писателей корреспондирует с моей собственной попыткой представить некую точку зрения на способы постижения социальной картины мира – с позиций так называемой социосистемики [9]. В этом – главная цель статьи. Сорокин, который за 35 лет творчества охватил, кажется, все самое важное вокруг, подходит для сопоставления двух взглядов на мир – научного и художественного, – как никто другой. Важным моментом для меня является также то, что мы с ним принадлежим одному поколению первой половины 50-х, то есть, в принципе, мы реагировали почти на одно и то же, хотя и по-разному.

Очень трудно писать о литературе, даже если она и есть «философия», с позиций науки. В первую очередь, потому, что главное в В. Сорокине – его огромный талант стилиста, бесконечная изобретательность, умение передать абсолютно разные аспекты человеческой жизни, любопытство, бесстрашие – то есть именно то, что делает его писателем, а не философом. Не будь этого – все остальное, то есть его же концептуализм, постмодернизм, антитоталитаризм, гностицизм [5] или постструктурализм [7] – вызывали бы (по крайней мере у меня) не больше интереса, чем сотни книг на эти темы, которые можно просмотреть, но никак нельзя полюбить. А тексты Сорокина завораживают; от них нельзя оторваться, даже когда они касаются совершенно отвратительных вещей и вызывают почти физическую рвоту. Как в такой ситуации отделить объективный анализ (он возможен?) от естественного желания просто поделиться с другими своим восторгом от какого-то кусочка текста? Основная для меня сложность при написании данного эссе – удержаться в рамках приличия, не заниматься анализом его текстов с позиций читателя или тем более критика, но при этом как-то избавиться – путем изложения на бумаге – от желания (накопившегося за 20 лет чтения Сорокина) что-то насчет него обобщить, чтобы наконец разобраться. Эта задача очень трудна, и я часто невольно скатывался в интерпретации – тем самым впадая в классический грех переоткрытия давно известных истин, ибо я не владею всей огромной критической литературой об авторе и, соответственно, почти наверняка все мои интерпретации были уже сделаны кем-то (включая самого В.С.). Этот грех я заранее беру на душу.

И последнее: данное исследование показывает, каким образом вообще можно изучать творчество писателя количественными методами и тем самым приближать его понимание к стандартам социосистемики. Технически, это напоминает анализ поэзии О. Мандельштама [11], но выполненный на материале прозы и под иным углом зрения. Если читатель интересуется только методологией, но не собственно творчеством В. Сорокина, он может посмотреть только части 1 и/или 2.