Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) Страница 6

Митицуна-но хаха

Дневник эфемерной жизни

(Кагэро никки)

Книга первая

Времена, когда все это было, прошли. Проводила свою жизнь некая особа, у которой мирские привязанности были так непостоянны, а все вокруг было исполнено такой неуверенности!

Внешностью она была совсем непохожа на других людей, да и нельзя сказать, чтобы отличалась рассудительностью и благоразумием - все это, может быть, и так, но когда эта особа с рассветом или при наступлении сумерек начинала читать те старинные повествования, которых так много распространяется в этом мире, то обнаруживала в них всего-навсего многочисленные небылицы.

Иногда хочется знать, какова жизнь у той, что связана с человеком самого высокого положения[1]. Но подчас и далекие годы, и дела недавнего времени не вспоминаются отчетливо, и тогда многое приходится описывать так, как оно должно было происходить...

Лето восьмого года Тэнряку (954 г.).

Так вот, получала я и прежде мимолетные признания в любви, - все это так, только на сей раз решили узнать, что стану я отвечать тому, кто возвышается над рядовыми людьми, как высокий дуб над прочими деревьями.

Обыкновенный человек предложение о браке делает либо через подходящего посредника, либо через служанку; этот же господин то в шутку, то всерьез сам стал туманно намекать моему родителю, а потом, словно не ведая о моих словах о том, что брак между нами никак невозможен, прислал верхового, и тот принялся истово стучать в наши ворота. Послали узнать, кто это там, но в ответ раздался такой шум, который не оставлял сомнений в его происхождении. Тогда мои служанки взяли у верхового послание и ужасно переполошились. Взглянув на него, я больше всего удивилась, что бумага там не такая, какая принята в подобных случаях, а почерк, о котором я издавна была наслышана как о безупречном, оказался настолько плох, что вызывал сомнение, сам ли Канэиэ написал это письмо. А слова в нем были такие:

Лишь речи о тебеЗаслышу я, моя кукушка,Так грустно делается мне...О, как мечтаю я сердечныйС тобою разговор вести!

- Надо как-то отвечать, - стала советовать моя старомодная матушка. Я послушно согласилась: «Ладно!» - и написала так:

В селеньи одиноком,Где не с кем перемолвиться,Ты не старайся куковать -Лишь попустуСорвешь свой голос.

Осень того же года.

С этого началось. Снова и снова присылал мне Канэиэ свои письма, но от меня ему ответов не было, и он прислал мне такое:

Ты - словно водопад Беззвучный,Отонаки.Не ведая,Куда стремятся струи,Я все ищу в них брод...

На все это я говорила только одно:

- Немного погодя отвечу, - так что Канэиэ, кажется, совсем потерял выдержку и написал мне:

Не зная срока,Жду и жду ответа -Сейчас... а может быть, чуть позже?Но нет, его все не приносят,И мне так одиноко!

Тогда моя матушка, человек старинных обыкновений, заявила:

- Его письма - большая для тебя честь. Следовало бы отвечать сразу.

Я велела одной из своих служанок написать подобающее письмо и отослала его. Однако и оно вызвало у него искреннюю радость, и послания от Канэиэ стали приносить одно за другим.

Одно из посланий сопровождалось стихотворением:

Следы куликовНа морском берегуЯ не вижу за кромкой прибоя.Может быть, оттого,Что волны вздымаются выше меня?[2]

Я и на этот раз сплутовала, велев написать ответ той же служанке, которая сочиняла серьезные ответы на послания Канэиэ. И вот опять он пишет: «Весьма тебе благодарен за такое серьезное письмо, но если ты и на этот раз писала его не сама, это было бы так для меня огорчительно!» - и на краешке этого послания прибавляет:

Хоть сердцу радостноОт твоего письма,Кто б ни писал его на самом деле,На этот раз пиши его сама -Твой почерк я не знаю ведь доселе...

Но я, как всегда, отослала ему подставное письмо. И в такой ничего не значащей переписке проходили дни и месяцы.

Наступила осенняя пора. В присланном мне письме Канэиэ написал: «Мне грустно оттого, что ты представляешься такой рассудительной; и хоть меня это заботит, я не знаю, как быть дальше.

Живя в селенье,Где не слышен даже зов оленя,Глаз не сомкну.Как странно - неужели невозможноУвидеться с тобой?»

В ответ я написала только одно:

Не доводилось слышать мне,Чтоб часто просыпалсяТот, кто живетВозле горы Такасаго,Что славится оленями.

Воистину, странно! Немного погодя, опять его стихи:

Застава Склона встреч,Афусака,Как будто приближается ко мне,Но все ее не перейти[3].Живу, скорбя об этом.

А утром третьего числа:

Роса -Она легла перед рассветом,Но тает вся нежданно,Едва приходит утро.Так таю я, домой вернувшись.

Мой ответ:

Вы говорите,Что подобныРосе, всегда готовой испариться.Куда ж деваться мне? -Я полагала, в Вас найду опору!

Между тем, однажды получилось так, что я ненадолго отлучилась из дому, он же без меня пожаловал и ушел наутро, оставив записку: «Я надеялся хоть сегодня побыть с тобою наедине, но нет о тебе вестей. Что же случилось?! Не укрылась ли ты от меня в горах?». Я отвечала Кратко:

Когда цветок поломанУ оградыВ нежданном месте, -С него росинки слезСтекают беспрестанно.

Пришла девятая луна. На исходе ее, когда Канэиэ не показывался ко мне две ночи кряду, он прислал лишь письмо. На него я отвечала:

Роса, что тает так нежданно,Еще чуть держится.На рукавеОна с дождем соединилась,Что утром оросил рукав.

С тем же посыльным Канэиэ прислал ответ:

Моя душа,Тоскуя о тебе,Взлетела и пронзила небо.Не оттого льСегодня так дождливо?

Когда я заканчивала свой ответ на это, появился сам Канэиэ.

Еще немного погодя, после перерыва в наших с ним встречах, в дождливый день, Канэиэ прислал сказать что-то вроде: «Как стемнеет - приду». Я написала ему:

Трава, что стелетсяПод рощею дубовой,Вас непрестанно ждет.Я буду вглядываться в сумерки, едва придут, -Не Вы ль надумали пожаловать...

Ответ он принес сам лично.

Наступила десятая луна. Я находилась в очистительном затворничестве[4], и Канэиэ сообщал, что оно тянется медленно:

Тоскуя по тебе,Одежду перед сном надену наизнанку[5].И вот на ней роса.А небо дождикЗамочил слезами.

Ответ мои был весьма старомодным:

Когда б ее сушилОгонь любви,Она давно бы сделалась сухою.Так отчего не высохли одежды,Что оба мы надели наизнанку?!

Как раз в эту пору родной мой отец отправлялся служить в провинцию Митинокуни[6].

То время года было преисполнено печали. К мужу я еще не привыкла и всякий раз, когда встречалась с ним, только обливалась слезами, а грусть, которая охватывала меня, была ни на что не похожей. Видя это, весьма растроганный Канэиэ твердил мне, что никогда не оставит меня, но мысль о том, могут ли чувства человека следовать его словам, заставляла мое сердце лишь печалиться и сжиматься еще больше.

Наступил день, когда отец должен был отправиться в путь, и тут он, уже собравшись, залился слезами, и я, которой предстояло остаться, впала в неизбывную печаль. Отец не мог выйти, пока не произнесли: «Пришла пора отправляться!». Тогда он свернул трубочкой послание и положил его в тушечницу, стоявшую под рукой, а потом снова залился слезами, переполненный чувствами, и вышел. Некоторое время я не открывала коробку и не могла заставить себя посмотреть, что там написано. Когда же проводила отца окончательно, то подошла к коробке и посмотрела, что отец написал. Это были стихи для Канэиэ: