Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) Страница 7

«Пусть это увидит тот, кто и должен увидеть», - подумала я и, охваченная безмерной печалью, положила письмо на прежнее место, а вскоре ко мне пришел и Канэиэ. Я не подняла глаз, погруженная в свои думы, и он произнес в изумлении:

- Что такое? Это ведь дело обычное. А все, что с тобой происходит, лишь доказывает, что ты мне не доверяешь.

Потом увидел письмо в тушечнице и воскликнул: «Ах!» - после чего отослал отцу на его внешнюю стоянку стихи:

Коль одного меня вы попросили,По возвращении уверитесь тотчас,Насколько я надежен в обещаньях.Я - словно та сосна,Что не меняется в веках.

Так проходили дни, и мне было грустно, когда я думала об отце, который находился теперь под небом странствий. Да и Канэиэ не выказывал в своем сердце возлагавшихся на него надежд.

Пришла двенадцатая луна. Канэиэ уехал по делам в Ёкава[7] и оттуда написал мне:

«Насыпало много снега; думаю о тебе с большой грустью и с любовью».

Я ответила стихами:

Ведь даже снегНа затвердевших водахРеки ЁкаваНе скоро тает -Его опора крепче, чем моя.

С тем и закончился этот полный непостоянства год.

В первую луну[8], не видя его у себя дня два или три, я передала слугам стихотворение, сказав им:

- Если придет посыльный от Канэиэ, вручите ему.

Там было написано:

Знать меня не хотите, и вотВ полный голосОтправилась петь,Словно птица-камышевка, яВ диком поле иль в дальних горах.

В его ответе значилось:

Едва услышу яПоющий голос твойТам, где камышевка поет,Сейчас же отыщу тебяХотя бы и в горах далеких.

Между тем, обнаружилось, что я забеременела. Весну и лето я провела в страданиях, а к исходу восьмой луны, наконец, разрешилась от бремени. В ту пору Канэиэ был полон внимания ко мне - казалось, его мысли полны одною мной.

Да. А однажды, в девятую луну, после того, как он ушел из дома, я взяла в руки шкатулку для бумаг, открыла ее, и заглянув внутрь, обнаружила письмо, намеченное к отправке другой женщине. Охваченная презрением, я решила дать ему знать, что видела это письмо, и написала:

Узнать хотела,Увидав письмо,Которое отправить ты собрался, -Не значит ли оно,Что ты порвешь со мной?!

Пока меня занимали эти мысли, в конце десятой луны случилось так, что Канэиэ не показывался на глаза три дня кряду. А когда пришел, то сделал вид, будто «некоторое время испытывал» меня.

Когда однажды после этого с наступлением вечера Канэиэ сказал:

- Мне обязательно нужно быть ко двору, - и вышел от меня, мне это показалось подозрительным, и я послала следом за ним человека, который проследил за Канэиэ, вернулся и доложил:

- Велел остановиться в таком-то месте на городской улочке.

«Все так и есть», - подумала я и, совершенно растерянная, не знала, как быть. Так прошло дня два или три, и вот как-то перед рассветом раздался стук в мои ворота. Я поняла, кто это стучит, но была в дурном расположении духа и не велела открывать. Тогда он ушел, как я думаю, в привычный уже для себя дом. На следующее утро, чтобы не оставлять этот случай без последствий, я тщательнее обыкновенного написала стихотворение:

Известно ль Вам,Как долго не приходитРассветВ печально одинокуюПостель?!

Потом прикрепила его к увядшей хризантеме и отослала Канэиэ. В ответ он написал: «Я собирался прождать до самого рассвета, но ко мне пришел посыльный и вызвал меня по делу. Как верно то, что пишешь ты!

Ведь правду говорят -Как горько ждатьУ запертых воротЗимою, ночью бесконечной,Когда откроют их тебе».

Итак, поведение его было весьма подозрительным, обидным для меня, хотя разве не мог он делать свои дела втайне, чтобы я искренне верила ему, когда он говорил, что должен быть при дворе или где-нибудь еще?

Сменился год, наступила третья луна.

Я украсила помещение цветами персика и ожидала, что он придет посмотреть, но не дождалась. И еще одну особу, которая обычно не пропускала случая, чтобы прийти к нам, сегодня мы так и не увидели. И вот на следующий день, четвертого числа, показались оба. Наши служанки, которые ждали их всю ночь, еще с вечера, теперь заявили, что там-де еще осталось, и вынесли все украшения из наших комнат - и от меня, и от сестры. Когда я увидела, что оборваны цветы персика, которые еще с вечера намеревались использовать по-иному, и что выносят цветы из внутренних помещений, то потеряла покой, и, чтобы чем-то заняться, написала стихотворение:

Мы ждали вас вчера,Чтоб пить вино с цветочным ароматом.Вы здесь теперь,Но нет ветвей с цветами -Сломали их...

Написала и подумала, что прямо так его отдать было бы неприятно, сделала вид, что прячу стихотворение - он заметил это, забрал, и вот его ответ:

Моя к тебе любовьНа три тысячелетья.Так знай - такой любвиНе высохнут цветыИз-за того, что не был я вчера.

Услышал это и тот, другой человек[9], и написал:

Мы не пришли вчераВино пить с персиковым ароматом.Вчерашний деньМы провели не с вами -Не за цветы вас любим мы.

Однако теперь Канэиэ уже открыто уходил к той женщине с городской улочки. Мне иногда казалось, что его поведение даже вызывало тревогу у главной его супруги[10]. Мне было так горько, что и не сказать, - но поделать с этим я ничего не могла.

Сначала я видела, как мою сестру то и дело навещал ее супруг, но потом он перевез ее в другое место, сказав, что там им будет удобнее встречаться. Я осталась одна, и мне сделалось еще печальнее. Я уже стала думать, что и тени ее не увижу, и печалилась ото всей души. А когда экипаж, прибывший за нею, приблизился к дому, прочла стихи:

Отчего так обильноВозле этого домаРазрастается роща печали?Отчего же мужчиныНе приживаются в нем?!

Ответное стихотворение сложил ее супруг:

Слова того,Кто думает о Вас,Не помещайтеТам, где обильноДает тоска побеги...

Так прочел он, оставил мне стихи, и все уехали.

Как и ожидалось, я стала после этого жить совсем одна. По большей части между мной и Канэиэ еще не было расхождений в житейском плане, но не только с моими желаниями не со­впадали сердечные устремления Канэиэ, - я слышала, что он прекратил также посещения старшей госпожи. Бывало, что мы с нею преж­де обменивались посланиями, поэтому в третий или четвертый день пятой луны я написала ей:

Широколистый рис,Как сказывают, сжалиДаже там, у Вас.Так на каком болотеПускает корни он?

Ее ответ:

Да, сжалиРис широколистый,И на болоте где-то корни он пустил.Но я считалаТо болото Вашим!

Наступила шестая луна. С первого числа зарядили долгие дожди. Глядя в окно наружу, я произнесла вслух:

У моего жилищаНа деревьяхОт долгого дождяНа нижних листьяхДаже цвет переменился.

Пока я произносила что-то в этом духе, наступила и седьмая луна. В то время как я уже довольно долго размышляла о том, что мне лучше бы совсем перестать видеть Канэиэ, чем он бы вот так наведывался сюда ненадолго, он как раз навестил меня. Я не сказала ему ничего, всем своим видом выражая недовольство, но служанка, которая находилась тогда со мной, среди прочего прочла и мои стихи о нижних листьях на деревьях сада. Выслушав ее, Канэиэ сказал:

Те листья,Что поблекли не к сезону,СтановятсяКрасивее других,Когда их время наступает.

Тогда я придвинула к себе тушечницу и написала:

Поблекший лист,Когда настанет осень,Еще печальней станет!А на деревьях нижний листОдну печаль приносит.

Он не переставал заходить ко мне по дороге к другой, однако мы уже не поверяли друг другу то, что лежит на сердце, а случалось, что Канэиэ приходил ко мне, а расположение духа у меня было дурное, и он, постояв молча, как гора Татияма[11], скоро возвращался восвояси. Близкий мой сосед, которому было известно истинное положение вещей, встретив однажды Канэиэ, когда тот уходил от меня, сложил: