В. Орлов - Он смеялся последним Страница 6

— Это как?

— Ну. расследуем, выясняем.

— Как меня?

— Этот вопрос, считаем, я не услышал.

— «Хто смяецца апошнім» — злободневная пьеса.

— Так что с Шешелевичем?

— Сослали в Томск. Сперва был статистиком в лагерной санчасти. Потом написал пьеску из лагерной жизни.

— Узнаю Василя!

— Обвинили в поклепе на воспитательно-трудовую систему. Сослали на лесоповал учетчиком. Он уже совсем доходягой стал, посадили его у костра. Валили лес, рухнуло огромное дерево прямо на него, придавило к костру. Прибежали зэки на крик, сдвинуть ствол не смогли, побежали за пилой. Сгорел ваш Василь.

Голоса Рахленко не было слышно: заглушили аплодисменты.

— Почему вы, товарищ лейтенант госбезопасности, мне доверяете?

— Не знаю. У вас трое детей, семья, гнездо. Я одинок, а иногда хочет­ся. И нет у меня друга, не «обязательного». Надо же кому-то доверять — не все же у нас. — Ружевич улыбнулся. — Ладно! Идите: аплодисменты — вам.

ЭХО КАК ЧУДО

Допущения:

вероятность подтверждается стенограммами.

С улицы Карла Маркса редкие ночные прохожие видели в темном здании ЦК ряд светящихся окон зала заседаний.

Там шуршали листы блокнотов: заседавшие помечали, вычеркивали, записывали; нервничали и — трусили. Мужчинам не терпелось. нет, без курева как-то еще можно было потерпеть, — а неотложно справить нужду. Но никто не осмеливался покинуть совещание. Завидовали прилежным стенографисткам, которые через определенные отрезки времени неслыш­но выходили, сменяя одна другую. Вернулся первый секретарь ЦК — то и дело вызывала к прямому проводу Москва, — сел за рабочий стол, рядом с наркомом НКВД.

— Довожу до общего сведения Постановление бюро ЦК. Зачитываю: «Задача состояла и состоит в том, чтобы собирать и всемерно популяризиро­вать замечательные песни, поэмы, стихи, какие сложил, слагает белорусский народ, белорусские писатели, поэты, лучшие представители искусства в честь товарища Сталина». Задача формулируется ясно, четко. Наши действия: лик­видировать творческую пассивность. Начинайте, товарищ Озирский.

Тот вышел на трибуну, как на суд, забормотал:

— На всех предыдущих декадах, отсмотренных нашими товарищами, участвовали оперные театры и филармонии. Мы, в отличие от других респу­блик, решили везти также и драматический театр.

— Не ваша заслуга. Это предложила директор театра, — отмахнулся Пономаренко. — Спасибо, товарищ Аллер. Вот вы и продолжите. Можно с места.

— Четыре спектакля готовы, — четко доложила директор, единственная здесь женщина.

— Да, вот передо мной программка: «Последние» Горького, Коломийцев — Владомирский, его сын — Платонов, Верочка, его дочь — Ирина Жданович. — Секретарь повернулся к наркому.

Цанава скривил губы, развел ладони.

Пономаренко обратился к Аллер, спросил очень доброжелательно:

— Думаете удивить Москву русской классикой?

— Из шестидесяти постановок этой пьесы по стране наша признана луч­шей! — смело рапортовала директор.

— То есть, предлагаете МХАТу или Малому поучиться у Белорусско­го театра?.. Ладно. «Гибель волка», «Партизаны» — это национальные пьесы, так?

— Да. И они. они еще дорабатываются, идут последние репетиции.

— Как у всех, — горестно отмахнулся Пономаренко.

— Но «Хто смяецца апошнім» третий сезон играем на аншлагах!

— C этим спектаклем вопрос решен. Автора включить в поездку не забудьте. — И к сидящему рядом наркому НКВД: — Или пожалеем Крапи­ву — оставим в Минске?

— Нэ-эт, пускай едет с нами — вместе в Москве отвечать будем за сатыру, — заявил Цанава, наклонился, прошептал на ухо секретарю: — Смэется много Крапива, смэется с дружками, которые в разработке: Лыньков, Куле­шов. Поедет с нашим сотрудником.

Пономаренко согласно кивнул.

— Так, Озирский, продолжайте. Вы как начальник Управления по делам искусств чем нас порадуете?

— Открываемся, как известно, новой оперой Евгения Тикоцкого «Міхась Падгорны».

— Известно. Дальше.

— В опере есть арии на уровне Пуччини.

— Вы слушали?

Озирский замялся:

— Свидетельствуют музыковеды. были на репетициях.

— Постановка готова? — допытывался Пономаренко.

— Премьера в декабре. — Голос начальника искусств БССР становился все менее уверенным. — Балет Крошнера «Соловей» готов.

— Уже хорошо.

— Но. к творческим недоделкам следует отнести только. недоработанность финала балета, — бубнил Озирский. — То же и в «Кветке шчасця»: опера готова. но композитором Туренковым будут внесены изменения в музыку, вытекающие из переделки либретто.

— Готово или нэ готово? — не выдержал Цанава.

— Переделки — в каком направлении? Из-за чего? — допрашивал Поно­маренко.

— У нас в Белоруссии драматургия страдала тем, что страна рисовалась в исторических темах, а в советском периоде — лишь до Гражданской войны.

— Это выяснилось только вчера? — Первый секретарь начинал злить­ся. — Я вас спрашиваю: это выяснилось вчера — «как она рисовалась», за месяц до декады?

Повисла гнетущая тишина — предвестник паники. Озирский потянулся к стакану с водой.

— Позвольте, Пантелеймон Кондратьевич? — Поднялся худенький моло­дой человек в очках, представился: — Марк Шнейдерман, дирижер. Каждый день на пультах оперного оркестра — новые ноты: вписки, репризы, купюры, дописки. Но ни одно произведение не может выдержать бесконечного числа поправок и переработок, чтобы это не отразилось на его художественном качестве. Извините, конечно.

— Спасибо, товарищ Шнейдерман. Темпы по линии писателей недо­статочные, чтобы быстро закончить либретто. — Пономаренко наклонился к сидящему рядом наркому НКВД, прошептал с упреком едва слышно: — Неко­му поручить. Говорят, что у вас, на Володарке, столько писателей, что право­мочны проводить пленум.

— Еще немного осталось, — успокоил Цанава. — Глебка, Бровка.

— Они авторы и либретто, и песен, и приветствий.

— Справятся..

Пономаренко поводил чубуком холодной трубки по губам, повернулся к трибуне.

— Что примолкли, товарищ Озирский?

— Нам нужно освежить наш репертуар, чтобы отразить белорусский народ как народ оптимистический, зажиточный, цветущий.

— Так освежайте! — Секретарь грохнул кулаком по столу. — Всем вас обеспечили: столовая в театре, все художественные мастерские, репетицион­ные залы и сцены — сколько просили, машины, портные в Доме Правитель­ства, любые специалисты, денег вдосталь!.. Рудник здесь? Финансист наш?

— Болеет, — неуверенно подсказали из зала.

— Он в разработке, — шепнул секретарю Цанава.

— Чем еще обеспечить — говорите! Ну?! — Пономаренко перешел на крик. — И каждый день на календарь смотрите! Все!

Первый секретарь почти никогда не повышал голос, сейчас — все пони­мали — это оправдывалось критичностью ситуации.

— А что, если ночью не будем говорить о грустном? — раздался картавый возглас из глубины зала. — У меня лично очень хорошие новости.

Все оглянулись на смельчака.

— Дамам: маркизет, крепдешин, крепжоржет — смотря по масти и при­чески, — в достатке. Ой, слушайте: каких дамских куаферов я нашел! И где, вы думаете? Таки в Мозыри! — Тщедушный пузан с клочками торчащих над ушами пепельных волос вещал с ярким местечковым акцентом.

— Это кто? — встрепенулся Пономаренко. — Кто вам давал слово?

— Никто. Я смотрю, вы скучный, товарищ Пономаренко, ваши товарищи по борьбе с капитализмом все скучные.

— Вы кто, товарищ?

— Я Шапиро.

— Моисей Шапиро из Главснаба, — робко уточнила директор театра Аллер и шикнула: — Сядь, Моня.

— Как вы сюда, в ЦК, попали?

— Я слышал, что нет таких крепостей, которые бы большевики не взяли: таки через двери.

— Вы член партии?

— Только собираюсь. Я слышал, что учение Маркса вечно, я вступить еще успею.

— Сядь, Моня, — одергивала снабженца Аллер.

— Обожди, Фаня. Товарищ Пономаренко, ваше дело руководить, артистов дело петь, а мое дело снабжать, чтобы и руководилось, и пелось хорошо. Так я подумал: нет, не все у нас плохо! — Шапиро раскрыл портфель, достал связку лоскутов. — Мужчинам всем: туфли шевро, шевиот на костюмы — уже завез в закройку, — и всем драп на палито. В декабре, когда декада, в Москве зима. Так что не все у нас плохо, товарищ Пономаренко.

Заседавшие оживились, улыбнулся и первый секретарь.

— Спасибо, товарищ Шапиро. Действительно ведь: не все у нас плохо. Встрять в наше обсуждение с маркизетом — это первое, что пришло вам в голову?

— Нет, товарищ секретарь, второе.

— А что первое?

— Это касается только нас с вами.

Зал грохнул смехом. Смеялся и первый секретарь.

— И все же: как вы прошли в здание?

— Я вам подскажу при личной встрече.

— Интересно! — Отсмеявшись, Пономаренко глянул в бумаги, зачи­тал: — «Нам прыслала Москва падкрэпление — усим фронтам пайшли у наступление», — это что? На каком языке?