В. Орлов - Он смеялся последним Страница 7

— Текст песни. Ее будет петь хор села Великое Подлесье, — подсказал кто-то из оргкомитета.

— А, певухи эти!.. «Все буржуи-паны разбяжалися, как за зброю мы ўсе разам узялися». Неужели народное?

— Почти. Срочно сочинил Цитович — их руководитель. Чтоб в Москве было понятно.

— А он, Цитович, кто?

Тут Цанава вытянул лист из папки, пояснил негромко:

— Окончил белорусскую гимназию, духовную семинарию, университет как этнограф и математик, консерваторию — все в Вильно. Сэйчас он музы­кальный редактор Барановичского областного радио.

— Что ж, пожалуй, козырь, — оживился Пономаренко. — Два месяца назад селяне еще жили в панской Польше — и вот она, воспрянувшая пою­щая Белоруссия!.. Кто из оргкомитета слушал коллектив?

Зал примолк. Цанава заверил негромко:

— Группа лейтенанта Крупени выезжала в Великое Подлесье, анкеты оформляла. — Поискал взглядом в зале нужного человека. — Крупеня! Рас­скажи нам про хор. Они уже совэтские люди?

Поднялся русоволосый чекист с широкой улыбкой.

— Вполне, товарищ нарком. Молодые, веселые, пели, угощали. Нам понравилось.

— Пение или угощение? — уточнял Пономаренко.

— Садись, Крупеня, отвечать нэ надо, — скомандовал Цанава. — Понра­вилось советским чекистам настроение нових колхозников.

— Наша делегация все рекорды побьет: тысяча двести человек, — вздох­нул секретарь. — Ни одна республика столько в Москву не привозила.

— Будет тысяча двести сорок два, — уточнил чекист. — Мы их уже про­работали. И это будет еще один наш «секретный оружие», козырь — полити­ческий, пожалуйста!

— Хорошо, Лаврентий Павлович. А что у них с костюмами? Кто доложит?

С места подал голос осмелевший Шапиро:

— Если нужны крепдешин, крепжоржет, чулки шелковые.

— Сядь, Моня, — умоляла Аллер.

Поднялся Крупеня.

— Разрешите ответить, товарищ нарком?.. У хора национальные выши­тые сорочки, жакетки с гарусом, домотканые юбки — таких ярких мы нигде не видели. и девушки красивые.

— Нэ возражаю. Но тут нужна, как учит нас товарищ Сталин, бдитель­ность: эти дэвушки только что вырвались из капиталистического гнета! А в каком окружении живет наша страна?.. Понял, лейтенант? Садись.

— Ну, и главное: заключительный концерт. — Пономаренко тяжко вздох­нул, помнил из опыта прошедших декад: главный зритель придет на открытие и уж обязательно — обязательно! — на заключительный концерт. А тут у них.

Пономаренко знал, как в союзных республиках готовились к декадам. Заго­дя приглашали композиторов из Москвы, которые на местном фольклорном или историческом материале с помощью местного коллеги «на подхвате» про­изводили на свет национальную оперу. Присылала Москва также декораторов, балетмейстеров, певцов, режиссеров, даже парикмахеров — их в республиках называли «засланцы». После декады они, щедро оплаченные из местных бюд­жетов, становились «заслуженными», «народными», «лауреатами» этих респу­блик. Но до Минска дошел слух, что после заключительного концерта Грузин­ской декады Сталин якобы недовольно упрекнул земляков на грузинском: мол, ничего нового, три раза звучала «Сулико», много плясок мужчин на носочках, а где дружба советских народов, где интернационализм?

И в Минске тогда решили: обойдемся как-то своими силами.

Но — ничего не готово, завал по всем позициям.

Влетел помощник, бросился к секретарю, зашептал на ухо.

Пономаренко, опрокинув стул, бросился прочь из зала.

Аудитория притихла в томительном ожидании: что-то случилось.

Цанава постукивал карандашом, почесывал им квадратик усов, погляды­вал на дверь.

Шапиро, сопя от напряжения, копался в портфеле.

Все выжидали.

— Товарищи! — не садясь, сурово обратился секретарь. — Сегодня, 26 ноября, в 15.45 у карельской деревушки Майнила на реке Сестра финская армия крупнокалиберными снарядами обстреляла сосредоточение войск нашей Красной Армии. Декада БССР переносится. — Не выдержав, улыбнул­ся и почему-то пожал руку Цанаве. — Все свободны.

Нарком выкрикнул:

— Война будет побэдоносная, короткая. Эй, Шапиро! Драп на палто отме­няется: зимой в Москву нэ поедем. — И побежал к боковой двери.

Заседавшие шумно и стремительно покидали зал, устремлялись к слу­жебному выходу.

ТАЙНОЕ — ЯВНОЕ

Допущения:

могло произойти и так.

Они сидели на скамейке спиной к речке, в боковой аллее парка Профинтерн, неподалеку от цирка шапито. Сквозь молодую листву пробива­лись бегающие цветные огни, на бодрое звучание слаженного оркестра накладывались то взрывы смеха, то рычание хищников, то неистовые аплодисменты. Это было предусмотренное чекистом Ружевичем публич­ное одиночество: в многолюдном вечернем парке, и он — в кепке, в штат­ском двубортном костюме из шевиота, со значками ГТО и Осоавиахима на мелких цепочках.

— Дальше: вот Бедуля. Змитрок Бедуля: бывший эсер, член нацдэмовских организаций, изобличается как участник национал-фашистского подпо­лья, — бормотал Ружевич, с улыбкой вертя головой, оглядывая проходящих мимо молодых женщин. — И то, что он — Шмуил-Нохим Хаимович Плав­ник, значения не имеет, не подумайте, что я антисемит!

— А где это «подполье», под каким полом? — с неприязнью, сквозь зубы выдавил вопрос Кондрат.

— Понимаю вас: сатирик, игра слов. А про дружков ваших не хо­тите ли.

— У меня нет «дружков» — только друзья. Один, правда, обязательный.

— Хорошо: друзья. Лыньков, Кулешов — так?

— Не хочу про них.

Музыку заглушил рев нескольких моторов. Ружевич кивнул в сторону цирка:

— Новый советский аттракцион «Медведи на мотоциклах» Василия Бус­лаева — рекордные трюки! Могу детям вашим пропуск в цирк устроить.

— Спасибо. Купим билеты. Ладно: так что. про друзей?

— А! Да все то же: Михась ваш, Лыньков Михаил Тихонович — участник национал-фашистской организации, ведет подрывную работу в Союзе писа­телей, автор антисоветских литературных произведений.

— Каких?

— Неважно.

— Я читал все, что им написано!

— Он еще в разработке. — не смутился чекист.

Мороженщица катила белый ящик. Ружевич вскочил, купил два эскимо.

— Вам надо охладиться, прийти в себя. Продолжать?

Зажатое в ладонях мороженое таяло, но Кондрат сидел молча, непод­вижно.

— И друг Кулешов там же: участник национал-фашистской организа­ции, — будет втягивать туда и вас, учтите! — пишет антисоветские стихи.

— Какие стихи, какие «организации». — с болью досадовал Кондрат. — Вы хоть сами в это верите? Ведь же знаете, что это ложь! Знаете?!

— Крапива, есть вопросы, которые я от вас будто не слышал. А вот у меня вопрос. ну, так, между делом: вы же знали, что артист Владомирский в про­шлом царский офицер. Не могли не знать — иначе не повели бы эту линию у вашего персонажа из комедии, у Туляги. И потому роль эту дали именно Владомирскому. А мне жаль вас. Хочу уберечь.

— За что ласка такая?

— А вы — талант.

— Есть и другие, более меня.

— С другими пусть откровенничают другие. по мере доверия.

— «Обязательные друзья»?.. А как теперь мне вести себя со своими?

— Молчать.

Ружевич провожал взглядом проходившую красавицу. Огни цирковой рекламы просвечивали ее модное — плиссе-гофре — крепдешиновое платье.

— Барышня, у вас паспорт с собой? — развязно крикнул ей вслед, но та удалялась молча. — Я бы на ней женился.

Кондрат, поколебавшись, решился спросить:

— А я? Я у вас — как прохожу? Я в «разработке?»

— Есть вопросы, которые, будем считать, вы их словно не задавали.

— Но о себе-то я могу.

— Этого вам знать не положено. Я и так многое открыл. может, зря, не знаю. Жаль вас: талантливы, еще сатиру напишете — жить станет веселее. Рогуля ваша, — вспомнив, заулыбался Ружевич, — корова из басни: не дает молока, оказывается, потому, что нет кормов. Вас не клей­мили за поклеп на.

— Клеймили.

— Вот. И еще собираются. Кстати, давно хотел спросить. «Крапива» — взяли псевдоним, чтобы жалить побольнее?

— Взял псевдоним, чтобы в случае неудач. или отбытия на Володарку не позорить имя отца. Еще вопросы «кстати»?

Трещали моторы мотоциклов, ревели медведи, восторженно аплодирова­ли зрители, гремел оркестр. Чекист глянул в сторону цирка.

— Открытие сезона. В аттракционе у Буслаева молоденькая ассистентка Ира Бугримова — ах, пригожа: брызги шампанского!.. На сегодня все, това­рищ Крапива.

— У меня вопрос, всего один вопрос. Я у вас. тоже?

Ружевич смотрел на Кондрата ясным взором, молчал.

— Выходит, все. никому нельзя верить.

Лейтенант глянул на парковые часы.

— Задержал вас, чтобы прямо к автобусу. К какому еще.

— Я провожу вас.

— Дорогу домой знаю.

— Не домой, а к вечернему автобусу на Вилейку — там у вас творческие вечера, все организовано, афишки, прочее.

— А это к чему? Я же не знал, не готовился.