Татьяна Харитонова - Розовый слон Страница 6

На улице дул пронзительный северный ветер. Лужи, еще утром, хлюпающие под сапогами подернулись тонкой корочкой льда. Зоопарк расположился за кинотеатром, на небольшой площади. Еще издали было видно, как его освещают прожекторы. Звучала какая-то веселая музыка.

 – Мам! А слон? Ты спрашивала? Слона привезли?

– Привезли вашего слона, привезли. Тетя Люда видела, как выгружали.

– Как выгружали? – растерянно спросила Марина.

– Так, выгружали, выводили из вагона. Они ведь приехали в вагонах. Их вывели по специальным настилам.

– А потом куда?

– Мелких зверей по клеткам.

– А слона?

– А слона в вольер, специальный. Сейчас увидите.

***

Эти запахи и звуки они запомнили навсегда. Принадлежность каждого зоопарка. В театре пахнет чем-то особенным – то ли музыкой, то ли драматургией. К этим божественным мотивам примешиваются запахи из буфета. В зоопарке пахнет страшно: страданием, болью, тоской, скукой, несвободой. Это почти так же,  как в больнице. Только запах больницы все же лучше, он заканчивается, как лекарство из пузырька. Ты выходишь на свободу и пытаешься забыть его, как страшный сон. Запах зоопарка для его обитателей вечен. Эта безнадежность, прилепившаяся к запаху, шокирует. Дети, замирая, двигались от клетки к клетке, понимая, что то, что они так нетерпеливо ждали, пришло, но совсем не так. Клетки стояли в ряд и в них жили. Метался серый волк, облезлый, кудлатый. Тигриная шкура, прилипшая к ребрам, лежала в углу и вздрагивала. Ярко-желтые глаза смотрели на мир равнодушно и устало. Сторожко выглядывала лиса, пряча острую мордочку в какую то почти собачью будку. Безучастно лежал царь зверей, дремал или делал вид, что дремлет. Хотелось плакать. Весь опыт о прекрасных животных, накопленный из сказок, из программ «В мире животных», из фильмов оказался блефом. Вот она, правда. Смотрите! И они смотрели, молча передвигаясь от клетки к клетке. Завершал эту композицию бесчеловечности и абсурда слон. Он стоял, как монумент, как памятник. Это был молодой слоник, не огромный великан, а скорее подросток. Сострадательные служители накрыли его спину красным ватным одеялом. Одеяло было старым, кое-где торчали клоки серой, спрессованной ваты. Он переминался с ноги на ногу и изредка помахивал хоботом. Но самое страшное было внизу. Его ступни были покрыты инеем.

 Первой заплакала Марина. Заплакала как-то резко, вдруг. Слезы ручьем полились по щекам. Виталик заорал следом, громко, никого не стесняясь. Они никогда так не плакали, дружно, в голос. Ну, может только в далеком детстве, когда лежали в пеленках, слабые и беспомощные. Мама была далеко, на кухне, и они чувствовали свое вселенское одиночество. Мама приходила,  и все становилось на свои места. Теплые руки, молоко, сухие пеленки. Здесь мама была рядом, и ничего не исправить. Ни-че-го.

   Они брели по темным улицам маленького провинциального городка, как два старичка, сгорбленные и понурые и несли осколки разбившейся мечты о розовом слоне.

Серый медвежонок

Люся шла по улице. Теплый сентябрьский вечер – лето не лето, осень не осень. Она любила это теплое межсезонье, старалась не пропустить, не проглядеть осень. А она приближалась как-то незаметно, и вместе с тем – очевидно. Вчера на березе пару золотистых листочков, а сегодня целая ветка покрылась позолотой. Трава уставала с каждым днем все больше. Такими были глаза у женщин вечером, когда они возвращались с работы. Глаза – пожухлая трава. Глаза без надежды на Чудо. Так нельзя. А как? Люся придумала способ. Вернее, до нее этот способ открыли миллионы. Но мы ведь часто учимся на своих ошибках и велосипеды мы изобретаем свои собственные. Люся придумала себе игру – каждое утро по дороге домой открывать Чудо. Она жадно всматривалась во все, что окружало, и обязательно находила. На роль Чуда могло претендовать что угодно, она никогда не знала заранее, что это будет. От этого было тепло и ясно на душе. Причем, Чудом мог быть дождь, поколачивающий мокрыми пальчиками по Люсиному зонтику, клумба с бархатцами, старушка с котом в корзинке, мальчишка на велосипеде, надувающий пузыри из жевательной резинки.  Люся посмотрела на себя со стороны. Она умела иногда. Проверила спину – ровная.  Улыбка, даже нет, скорее готовность улыбнуться. Взгляд чуть скользящий по лицам прохожих. Все в порядке. Она готова.

– Чудо! Ты где?

 Впереди мальчишки лет пятнадцати, подростки. Громко смеются. Внутренне сжалась. Слишком громко смеются. Люся замедлила шаг. Догонять не хотелось. А они, как назло, идут медленно. Один метнулся в кусты у тротуара, наклонился и вынырнул с большим плюшевым медведем без двух лап – верхней и нижней. На мишке были надеты трусы и майка. То ли упал с балкона, то ли выбросили инвалида за ненадобностью. Громкий хохот – и вот мишка превратился в футбольный мяч. Четыре пары кроссовок стали пинать его серые бока, оставшиеся лапы, добродушную плюшевую морду с изумленными глазами-пуговками. Люся содрогнулась от боли. Сама не понимая, что делает, метнулась к мальчишкам.

– Отдайте, отдайте его мне!

– Ты чего, тетенька?

– На фиг? На фиг он тебе сдался?

– Отдайте! Это мой! – сказала, и сама поверила в эту глупость.

– Как же? Ваш? Он в кустах валялся. – Рюкзак на спине отвернувшегося мальчишки оскалился жуткой улыбкой какого-то чудовища, и мальчишка в очередной раз отфутболил мишку приятелю. Люся метнулась следом, крикнула каким-то чужим, жестким голосом:

– Да говорю вам – мой! Отдайте!

Мальчишки растерялись от такого напора, да и плюшевая игрушка, да еще без лап, не очень была им нужна.

Люся  взяла медвежонка на руки, как ребенка, прижала к себе.

Мальчишки удивленно посмотрели и пошли дальше, громко смеясь. А Люся стояла на тротуаре с Мишкой на руках. Он смотрел на нее, и, казалось, благодарно улыбался. Пушистая серая мордашка была абсолютно живой. Так бывало, Люся рассматривала игрушки на прилавках магазинов. У них были дежурные физиономии, ну, как лица у бюрократов. То есть, лица – ни о чем. Вежливое внимание игрушек в магазине, на… как назвать? Лицах, мордах? Что у игрушек? Мордашки? Пусть будет на мордашках. Ласково и необидно. Но вот, поживет такая игрушка с ребенком месяц, второй, третий. И у нее появляется характер. Если хозяин у Белки или Зайца шалун-экспериментатор, то от их мордашек ждать умиротворенной улыбки вряд ли уместно. Выражение у Белки или Зайца  будет загадочно-вопросительным.

– Что еще там выкинет Хозяин? Со шкафа сбросит с зонтиком вместо парашюта? Или в ванной с холодной водой усадит в тазик и заставит грести ложками вместо весел.

У этого Мишки-горемыки мордашка была грустной и всепонимающей. Конечно, двух лап лишился, бедолага. Хотя забота прежнего хозяина налицо. Трусы в горошек, явно хозяйские, и майка, правда, чуть великовата, размера на два.

– Что мне с тобой делать? Вот свалился на мою голову.

 Мишка понимающе улыбнулся:

– Вовсе и не сваливался. Сама нашла.

– Как же! Тебя ведь пинали, как мяч футбольный!

– Ну и что? Не привыкать.

Люся посмотрела на себя со стороны. Стоит среди города с грязным медвежонком без двух лап и не знает, что делать. Забрать домой, вымыть, посадить на диван?

Что это? Городская сумасшедшая. Старый, ободранный, без лап. Да и с чего взяла, что ему плохо? Обыкновенный кусок искусственного меха, набитый свалявшейся ватой.

Люся сошла с тротуара на поросший усталой травой газон, подошла к кустам и спрятала Мишку в глубине под разросшимися ветками, отошла на шаг, посмотрела, виден ли он с дорожки.

Видна уцелевшая лапа. Подошла снова, развернула его, подоткнула траву под бочок. Все. Чудо на сегодня отменяется. Люся пошла дальше с усталыми, как осенняя трава глазами.

Яшкина история

Яшка проснулся в полночь. Ему опять снился страшный сон. Волны накатывали на него друг за другом, и каждая новая была все больше, все неотвратимее. От страха он всегда плакал, и слезы, как соленая морская вода, попадали в нос, в рот, мешая Яшке дышать. В комнате было душно. Он потянулся  ножкой к полу, пытаясь нащупать тапочку, но, не найдя, спрыгнул на пол и пошлепал на кухню. Из комнаты родителей пробивался свет.

«Опять ругаются», – обреченно подумал мальчик, и лицо его вдруг приняло совсем взрослое выражение. Глаза – вот что на этом личике было удивительным. Выразительные и очень осмысленные. Казалось, что на тебя смотрит человек, который в жизни повидал и пережил очень многое. А Яшке то всего от роду было пять лет. Он подставил табурет к высокому навесному шкафчику, достал любимую папину чашку. Это была огромная темно-синяя посудина, на которой был нарисован смешной поросенок с сигаретой.

Пить из этой чашки, да еще сырую воду из-под крана Яшке строго воспрещалось, но вся прелесть родительских скандалов для него и заключалось в том,  что в этот момент можно было делать все. Его обычно не замечали, обмениваясь как шариком из пинг-понга, взаимными обвинениями. Яшка не по-детски мудро не вникал в эти прения и вместе с тем понимал всю их бесполезность. Ему было очень жаль маму. В эти моменты она становилась некрасивой: глаза краснели и опухали от слез, голос становился резким и визгливым, чужим. Папа болезненно морщился при этом,  хватался за голову и нервно мерил комнату шагами, как большая заводная игрушка. Яшке хотелось найти  волшебный ключик, благодаря которому, как он считал все и происходит, и спрятать его глубоко-глубоко, в море-океане. А еще лучше, чтобы его проглотила щука, которая жила бы в утке. А утку можно было бы поселить в зоопарке. Яшка точно знал, что в зоопарке ее никто не пристрелит, и ключ навсегда останется у нее в животе. Но эта сказка пока была лишь в большой яркой книге на его полке, а в жизни были другие сказки. Вот например, этот поросенок. Когда папа по утрам пил из этой кружки чай, он выпускал кольца голубого дыма, совсем как Серега из соседнего подъезда, и презрительно ухмылялся,  глядя на Яшку. Яшка тихонько показывал ему язык, но наглому свину все было нипочем. Казалось, спрыгнет сейчас с глянцевой поверхности и отвесит щелбан, больно-пребольно! Яшка пошлепал в свою комнату, лег, свернулся калачиком. Было холодно и одиноко. За окном спал  февраль. Возле желтого фонаря,  предчувствуя конец своего недолгого века, танцевали снежинки. Хлопнула входная дверь. Кто-то ушел. Наверное папа... Яшке стало совсем тоскливо. Утром в детский сад поведет мама. Будет все время торопить, приговаривая: «Горе ты мое луковое!»  До двери сада не доведет, как всегда, будет опаздывать, наспех поцелует в холодную щеку, оставив след розовой, пахнущей клубникой и летом помады. А потом начнет больно стирать этот след, и Яшке придется плестись одному до самой группы. Хорошо, если не встретится Стас из подготовительной.  Он ему вчера на прогулке проспорил фишку. Стас сказал, что детей не покупают, что они родятся из живота.  А мама говорила, что они с папой долго-долго собирали деньги и выбрали самого лучшего и самого дорогого из тех детей, что им предложили. Да и на просьбу купить братика папа буркнул, что таких денег у них нет и в ближайшее время не будет. Яшка даже пробовал откладывать свои сбережения,  которые иногда давали ему родители и бабушка на день рождения, чтобы внести посильный вклад в покупку брата, но все, как оказалось, было напрасно. Стас был  прав. Обо всем он подробно рассказал Яшке чуть позже, на прогулке за верандой. У Стаса недавно родилась сестра Светка, которая только и умеет, что орать, и, как выяснилось, Стас ни за что за нее и одной копейки не отдал бы. Так вот мама рассказала Стасу, что Светка сначала была маленькой клеточкой, а потом росла, росла. Мама была из-за нее толстая как бегемот. А потом живот разрезали и Светку достали Эта история совершенно потрясла Яшку. Он растерялся. Хотел вечером спросить у папы, но тот, как всегда, сидел у компьютера, и когда Яшка тронул  его за рукав, заглядывая в монитор, сказал: «Яков! Займись чем-нибудь, ты мне мешаешь!» С мамой об этом говорить не хотелось. Он представил ее растерянное лицо. Брови поднимутся на лоб, глаза станут круглыми и испуганными, и  мама воскликнет: " Сынок, где ты услышал эти гадости?". Так уже было однажды. Она стала стирать его джинсы и нашла в кармане мертвого майского жука. Крика было на всю квартиру. Яшка пытался объяснить, что он выменял его на Покемона и что жук жил у него два дня, и что Яшка собирался похоронить его на прогулке за верандой. Тем более, что Маша Стрельцова, у которой недавно умерла бабушка, обещала помочь Яшке организовать похороны по первому разряду. Но все было кончено. Бедного жука папа выбросил в мусорное ведро, зареванный всхлипывающий Яшка водворен в угол, а мама с папой долго из-за него ссорились, причем папе припомнились все его проступки за последние полгода, а так же неумение зарабатывать деньги, а также полное отсутствие желания заниматься с сыном, а также то, что папа совершенно отстранился от домашних дел и еще многое, многое. Но больше  Яшка не слушал. Нахальный поросенок тогда в первый раз злорадно улыбнулся Яшке и даже, стыдно сказать, что-то хрюкнул нехорошее – то, за что в детском саду ставят в угол на целый час. И тогда мальчик все понял. Вот, кто виноват во всех его бедах и горестях, вот,  кто виноват в том, что мама и папа постоянно ссорятся, вот,  кто виноват, что у него до сих пор нет ни сестренки, ни братика!