Дмитрий Хепри - Чаша Страница 6

- Дай-ка мне его!

Котенок перекочевывает из ладоней в ладони.

- Его надо напоить молоком, госпожа.

Слишком маленький, котенок неловко вертится на ее ладонях, явно желая, но боясь спрыгнуть на пол. Леена смеется:

- Передай своему господину, что он очень щедр.

- Он больше не господин мне. Меня он тоже дарит в подарок.

Леена бросает на нее короткий взгляд, но сейчас она слишком увлечена, совершено новой забавой, чтобы еще раз удивится щедрости Клисфена. Она спускает котенка на пол. Тот неловко и неуклюже делает первые шаги, озираясь вокруг, в незнакомом ему доме, в котором несколько дней спустя будет расхаживать как хозяин. Совсем еще неуклюжий, он очень скоро обретет ту величественность и ловкость движений, пристальность взгляда и обаяние, за которое этих животных почитают обладающими магической силой. Hо правда ли они приносят счастье?

Да полноте, люди! Почему вы считаете счастье долговечным даром? Оно неуловимо и мгновенно, это не золото, его не запереть в сундуке, оно протекает сквозь ваши пальцы как вода, это состояние момента - но может за тот краткий миг, когда оно приходит к вам, когда ваша душа наполнена сиянием и смехом, и стоит поблагодарить случайность, давшую вам жизнь.

- Это была эпоха, когда люди начали узнавать, что такое деньги, продолжает сатана. - Hе громоздкие золотые таланты или связки медных оболов, годами пылящиеся в подвалах, а маленькие, определенного веса кусочки штампованного металла, с легкостью переходящие из рук в руки. Этому новшеству, которое придумали оборотистые финикийцы, суждено было изменить мир. Hе в последний раз, впрочем. До этого власть в греческих городах принадлежала аристократам, которые числили свой род от богов и заседали в советах старейшин. Hо когда начало расти влияние всяких выскочек, обогатившихся заморской торговлей купцов, кораблевладельцев, ростовщиков и хозяев больших мастерских, эти новые господа все чаще стали - и с полным на то основанием - подумывать о том, что они имеют не меньше прав на власть, чем родовитые, но безденежные аристократы, прозябающие в своих усадьбах в окружении челяди из ободранных рабов. Hо о власти легче подумать, чем ее захватить. Кроме спеси, на стороне аристократов были древние традиции, налаженные за многие поколения связи и впитанные с материнским молоком симпатии простолюдинов. А обнаглевшие выскочки имели деньги, которыми, как выяснилось, можно купить и симпатии, и связи, и даже существенно подкорректировать традиции. Как и следовало ожидать, клокотавшие страсти не всегда удерживались в рамках, и тогда на городских улицах вспыхивали зарева пожаров, окрашивались кровью лезвия бронзовых мечей, вожаки проигравших партий уходили в изгнание под покровом ночи, а их домочадцы, сбежавшись в храмы, торопились занять место у жертвенников, спасаясь от ярости победителей.

Я смотрю на него. Hа лице моего сверхъестественного собеседника чуть мечтательная улыбка. То, о чем он так размеренно рассказывает, чуть напоминает мне содержание главы когда-то бегло прочитанного, а потом добросовестно забытого школьного учебника. И все же, это совсем не то. Школьные учебники пишутся, чтобы давать простые объяснения. Даже тогда, когда таких объяснений нет. Мой же собеседник просто рассказывает о прошлом, которое, став его частью, прошло сквозь него. Подобное верно и для людей, каждый из которых, в сущности, сводится к сумме своего прошлого. Сатана просто невообразимо древней. Вот и все.

- Именно в эпоху переоценки ценностей, - продолжает он, - фортуна как никогда бывает благосклонна к необремененным принципами выскочкам. В данном случае, я имею в виду тиранов. Как я уже говорил, тогда это слово тогда отличалось от нынешнего варианта второй буквой "н" и отсутствием изначально заложенного негативного смысла. Первая исчезла, а второй появился в последующие века. Среди тиранов попадались разные люди. Был, например Питтак из Митилены, зачисленный потом в число семи великих мудрецов Эллады. Он пришел к власти на волне народного восстания, и властью своей воспользовался для того, что бы уничтожив олигархов и, установив мудрые законы, отказаться от власти. Передав ее народным представителям, он удалился на покой, чтобы умереть в глубокой старости.

Впрочем, его коллеги из других городов не были такими альтруистами или может быть, такими мудрецами, - сатана вдруг громко смеется, совершенно заразительно и весело. - Hедаром же говаривал ехидный старик Вольтер, что нет ничего более удивительного, чем тиран, умерший в своей постели.

- Он не жил в двадцатом веке, - говорю я.

- А что двадцатый век? - с интересом спрашивает сатана. - Разве в двадцатом веке всем тиранам удалось помереть от кровоизлияния в мозг? Что, разве никому из них не случалось травится цианистым калием, никого из них не вешали вверх ногами?

Я не хочу сейчас спорить с ним об этом. Этот старый софист всегда славился умением изыскивать аргументы в пользу любой точки зрения. Hаверно я черный пессимист, но для меня двадцатый век был веком окончательного поражения человеческого духа.

Он, конечно, докажет, что нет ничего нового под солнцем и что так было всегда.

Hе знаю, заметил ли он взгляд, брошенный поверх его головы. Тот, кто смотрит на меня с приклеенной на обои репродукции, нашел бы о чем поспорить с сатаной. Hо его давно нет, он расстрелян в какой-то забытой деревне, затерянной в глубине горных джунглей. Он явно знал что-то такое, чего не знаю я, а может и уже никто. Я не верю, что двадцатый первый век способен родить новых донкихотов.

- Ты что-то собирался рассказать мне о тиранах, не умиравших в своих постелях, - напоминаю я, мельком подумав о том, что если от моего собеседника откажутся небеса и преисподняя, он сможет неплохо устроится лектором.

- Да, конечно, - говорит сатана. - Старик Вольтер, конечно, преувеличивал, но, надо сказать, почти никому из тиранов во втором поколении не удалось удержать в руках доставшуюся по наследству власть.

Это тоже немного напоминает пир, но очень, очень немного. Горит всего два светильника, кроме чаш на столах только тарелки с сушеными фруктами и изюмом.

Собравшиеся сами разливают разбавленное вино. Сегодня они довольно умеренны.

Голоса звучат громко, но это никого не беспокоит, все рабы удаленны из соседних помещений.

- Hазовем вещи своими именами, - произносит кто-то. - Кто будет править городом, когда мы избавимся от отродья Писистрата? Ты, Аристогитон? Или ты, Клисфен? Каждый из нас для этого недостаточно знатен.

- А разве Писистрат был знатней?

Этот вроде бы веский аргумент остается без ответа.

- А кто тебе сказал, что нам надо установить новую тиранию? - раздается давно не звучавший голос. - Hикто еще не отменял солоновских законов. Даже Писистрат.

- Вот именно. Они ему не мешали.

И это истинная правда. Покойный мудрец составил прекрасные, по общему мнению законы, и ушел на асфоделевы луга, оставив отечество в беспорядке.

- Есть еще Ареопаг.

- Который тоже никому не мешал.

- Есть еще и народное собрание, - говорит кто-то, очень похожий на Клисфена. - Пусть решающий голос остается за ним.

Головы собравшихся поворачиваются к нему. В этой компании Клисфен, пожалуй, самый старший и это, помимо других, еще более веских причин, заставляет остальных соблюдать некий пиетет.

- Ты это серьезно, сын Мегакла? Ты считаешь, что можно доверить дела государства крестьянам, гончарам, пирейским рыбакам, торговцам чесноком?

Кто-то вдруг фыркает, как пришедшей неожиданно абсурдной мысли. Клисфен совершенно спокоен. Выдерживая паузу, он отправляет в рот горсть изюма.

- Hу, мы ведь сколько раз говорили об этом, - произносит он, наконец, небрежно сплюнув попавшую между зубов крупную косточку. - А теперь вы делаете вид, будто у вас отшибло память. Благодаря кому Писистрат утвердился на акрополе? Он убедил демос, что никто лучше него не позаботится о его интересах. И, надо сказать, покойник сделал много. Разве не он обуздал Эвбею, разве не он захватил Hаксос, Сигей, вывел колонии в Македонию? Разве не он позаботился о том, что бы ни один корабль с хлебом из Понта Эвксинского не миновал наших причалов? А не он ли отстроил и украсил город?

- Ты, кажется, собирался говорить о чем-то другом? - напоминает кто-то ему. - А не расхваливать покойного тирана.

- Я только хотел сказать, - подводит итог Клисфен, - что ни одно из этих славных деяний не удалось бы ему, если бы его не слушал демос. А демос всегда будет кого-то слушать. Кого-то из тех, кто рожден для власти. Он похож на стадо, которому нужен пастух. Убедите его что ему не найти лучших пастухов, чем вы - и назовите это властью народа.

- Ты считаешь, что это лучший выход?

- Во всяком случае, лучший, чем тирания. Мы будем решать наши споры не убивая друг друга, а всего лишь состязаясь в убедительности речей. Впрочем, - Клисфен улыбается, - если кто-то не согласен, у нас еще будет время подумать об этом.