Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 2 Страница 60

Стихотворения

Нью-Йорк

Я не часто выбираюсь

В этот город многоликий.

Им невольно увлекаюсь:

Шум, движенье, звуки, блики.

Океаном отраженный,

Раскаленный от жары,

Беспокойный, напряженный,

Разделенный на миры.

В камне, стеклах и металле,

В мелкой солнечной пыли,

То он резко вертикален,

То распластан вдоль земли.

Там подземки лязг и скрежет,

Там машин безумный рой.

Он и строг, и безмятежен,

И обвешан мишурой.

Безразличный, но радушный,

Заключить всегда готов

Дерзких или простодушных

Он в объятия мостов.

Он огромный, яркий, разный,

Он и мелок, и велик,

И кругом звучит соблазном

Каждый сущий в нем язык.

Он закрутит и завертит:

Парки, дворики, дома,

Уморит почти до смерти

И почти сведет с ума.

И заставит нас влюбиться

В неповторный профиль свой,

Взмоет в небо хищной птицей –

И парит над головой.

Июль 2012

Дыни херсонские, вишни нежнейшие –

Темные, терпкие, солнцем прогретые.

С детства знакомые улицы здешние,

В ясное, росное утро одетые.

Воздух сладчайший и ветер, такой

Свежий, бодрящий, упругий, морской

Веет, меня за собой увлекая,

Хоть посредине материка я.

Это мой Киев, мой ласковый Киев,

Это в закате иду вдоль реки я,

Там, где при всех, не смущаясь нимало,

Счастье так юно меня обнимало.

Радость моя, я не помню усталость,

Много прошло или мало осталось –

Это не важно, а важно другое:

Жить и дышать, обретя дорогое.

Город магический, город нетленный,

Вот я – твой подданный, беглый и пленный.

Город мой, сердца и солнца слиянье,

Нет расставания – есть расстоянье.

*   *   *

Терпким летом, под полной луной,

Так легко говорить откровенно,

Но непросто связаться со мной

В переполненной гулом вселенной.

Шум и грохот, любой голосок

Различим в этом гаме едва ли.

Но вернемся туда на часок,

Где мы раньше нередко бывали.

Черный чай на веранде в ночи,

Вдоль забора гуляет собака.

Там в замке забывались ключи,

Мылись ноги водой из-под бака.

Это место уже в небесах

Кормит ангелов Белым наливом,

Мой отец ранним утром, в трусах,

Снова в сад свой выходит счастливым.

Солнце гладит его по спине,

Он свистит, отвечая синицам,

И привет посылается мне –

Если лунною ночью не спится.

И услышан уже позывной,

Он получен и принят мгновенно,

Хоть непросто связаться со мной

В переполненной гулом вселенной.

Раиса Сильвер – родилась в Москве. Окончила инженерно-экономический институт. В США с 1975 года. Много лет руководила еврейским центром для пожилых людей. Шесть лет была автором и ведущей программы «Неоткрытая Америка» на радиостанции WMNB (Нью-Йорк). С 1982 года ее рассказы, очерки и интервью регулярно публикуют русскоязычные газеты и журналы США. Очерк «Ох, уж эти старики!» был опубликован в американском журнале («Мetrosource», Нью-Джерси, 1990). Раиса Сильвер – автор четырех книг – сборников рассказов: «Правдивые истории с вымышленными именами» (Нью-Йорк – Иерусалим, 1987); «Опоздавшая любовь» (Москва, «Прометей», 1992); «Один билет до Нью-Йорка» («Мir Collection», Нью-Йорк, 1997); «Одинокий ребенок далеко от дома» («Мir Collection», Нью-Йорк, 2000). Она была соавтором сценариев четырех многосерийных телефильмов на телестудии WMNB (Нью-Йорк). Издательство «Wiley and Sons» (Нью-Йорк, 1996) включило рассказ «Памяти матери» в учебник русского языка для студентов американских вузов.

День матери

Он проснулся среди ночи со странным ощущением. Сел, достал из-под подушки часы, поднес к глазам светящийся циферблат. Три с минутами. На работу в восемь, спать бы еще, а он вскочил ни с того ни с сего.

– Что с тобой, тебе нехорошо? – сонным голосом спросила жена. Она чутко спала и всегда, если ей казалось, что с ним что-то не так (не так чихнул, кашлянул, прошел), встревоженно спрашивала: «Шурик, тебе нехорошо?»

Их близкие приятели (жена считала их друзьями, а он нет, какие же это друзья, если они от тебя, а ты от них скрываешь, какую получаешь зарплату) так ее и называли – Идочка-Тебе-Нехорошо, и она не обижалась. «Ребята, да что вы, не понимаете, что ли, он же очень подвержен...» Чему подвержен, она не говорила. Подвержен и все!

– Да нет, все в порядке. Выйду покурю.

– А может, не надо, ты ведь говорил, что бросаешь.

Он ничего не ответил, ощупью взял с тумбочки начатую пачку сигарет и вышел из комнаты.

Да что с ним такое творится? Весь день вчера было как-то не по себе. Да нет, он, в общем, парень крепкий. В бассейне плавает, зимой на лыжах бегает, каждое утро гантелями машет. Ну а то, что с детства был подвержен... А, черт, не хватало еще за женой повторять эту идиотскую фразу. Ничему он не подвержен. Нормальный человек, и все у него в порядке и дома, и на работе. Вон как сейчас людей увольняют! Солидные компании трещат по швам, у них фирма, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, крепко стоит. Его ценят. Не за красивые глаза, конечно. С его головой, да с его изобретениями... Как только его взяли, их тут же пустили в дело.

Конечно, и он намучился, прежде чем работу нашел. Чем только не занимался! В ресторане посуду мыл, на бензоколонке работал, цветы развозил. Мама, помнится, тогда шутила:

– Ты, сынок, уникум, второго такого нет – от тебя с утра бензином пахнет, а вечером розами.

Слабая улыбка, которая всегда появлялась на его лице, когда он вспоминал о том далеком времени, внезапно исчезла, лицо приобрело страдальческое выражение, он неожиданно закашлялся от табачного дыма, будто это была первая в его жизни затяжка.

Мама... Боже, какой же он болван! Вчера была годовщина со дня ее смерти, а он даже не вспомнил! Чем угодно занимался, о всякой чепухе думал, только не о матери. Ему вспомнилось вдруг, как однажды в мае в День Матери он приехал к ней, привез цветы, конфеты.

А перед этим недели три у нее не был: сначала в командировку летал, потом два выходных подряд гулял на свадьбе у знакомых. Она тогда положила его пышный букет на стол, посмотрела на сусальную открыточку с длинным, соответствующим случаю поздравлением на английском языке, где они с женой приписали по-русски свои имена, и взволнованно, каким-то не своим голосом сказала:

– Спасибо, дорогие! Давайте вместе чайку попьем. А открыток ты, Шурик, лучше мне не дари. Бездушные они какие-то, хотя, наверное, в них много красивого написано. Ты ведь знаешь, сынок, я только по-русски читать умею. И вообще – для меня их День Матери не праздник.

Никак я не привыкну праздники менять. Хоть и надо, наверное. Для меня праздник – это когда ты обо мне подумаешь, приедешь, ну хоть ненадолго, похлебаешь со мной моего постного супчика, наговоримся с тобой всласть, вот тогда у меня День Матери, самый мой лучший праздник!

Пять лет прошло с тех пор, как она умерла. А потом пройдет шесть, десять. А когда-нибудь и его не станет... У него вдруг тупо заныло в груди и остро, беспричинно, как когда-то в далеком детстве, захотелось плакать от острой жалости к самому себе. Будут стоять заросшие травой два одинаковых прямоугольных памятника, его и матери, с соответствующими надписями. А жена его переживет. Она на десять лет моложе. Да и вообще такие, как она, живут долго. Она не эгоистка, нет, но близко к сердцу ничего не принимает.

Такая уж уродилась. Преданная, послушная, как хорошая секретарша у требовательного начальника, очень хорошо поддалась воспитанию. Детей, жен и секретарш надо уметь воспитывать.

Он опять подумал о двух одиноких памятниках. А потом уже об одном, о своем. Да, конечно, с хорошей надписью. Ему вспомнились траурные объявления в русских газетах. Судя по ним, все покойники без исключения были мировые ребята, чуткие, преданные, все как один с большой душой. А кто ж тогда друзей предавал, законы нарушал, женам изменял?

Нет, это не они, это живые, те, до кого еще очередь не дошла!

Он невесело усмехнулся и потянулся за новой сигаретой. Может быть, есть смысл умереть, чтобы узнать, наконец, какой ты был замечательный, преданный и так далее?

Да нет, лучше уж жить, пока живется. «Живи, пока живется» говорила его мать, когда кто-нибудь при ней начинал жаловаться на жизнь. Интересно, что здесь, в Америке, люди жалуются куда чаще, чем там, в России. А вот мама никогда не жаловалась. Даже когда ей было совсем невмоготу.

Он, помнится, пришел к ней как-то, когда у нее был приступ печени. Она лежала.

– Так болит, чуть зубами не заскрипела, да протез  плохо подогнали, снять пришлось, – со слезами в голосе сказала она и тут же, пересиливая боль, постаралась улыбнуться.

– Вон там на полочке желтый конверт. В нем старые семейные фотографии. Сейчас тебе не до них. Но может статься, мальчишки поумнеют, да и тебе самому захочется посмотреть, откуда вы пошли. (Как она почувствовала, неизвестно, только ему тогда действительно было ни до чего. Он собирался переходить на новую работу, такие деньги сулили, такие перспективы, у него голова кругом шла. А в результате врожденная осторожность пересилила, остался на старом месте.)