Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 2 Страница 59

5. Неформальные спекуляции

О. М. жил жадной внутренней жизнью, которая лишь временами соприкасалась с жизнью внешней – тогда он пытался их как-то согласовать. Получалось это обычно плохо. Отсюда большое количество темных стихов и нелепых сравнений – не из желания эпатажа, как у футуристов, и не из-за сознательного (творчески обусловленного) нагнетания абсурда, как у заумников или обэриутов, а просто из-за несоответствия внутренних ощущений и слов, необходимых для их выражения, да еще и понятных вовне. Он самым настоящим образом имел свой внутренний язык. Отсюда «жужжание» в процессе писания стихов, о котором говорила Надежда Мандельштам, когда он их невнятно проговаривал вслух. Потом часть этой невнятицы, очевидно, так и оставалась на бумаге. Но так как он не только поэт, но и человек, язык этот должен был быть еще и адекватным, скажем, русскому. Он и был, хотя создавал иногда ощущение полубезумия. В его темных стихах нечего искать глубокого смысла и тайных многоступенчатых аллегорий (как делали очень многие), – я уверен, что всего этого не было, Мандельшам почти всегда открыт и непосредственен. Поэтому в большинстве случаев темные стихи так и есть никому, кроме него, не близкие ассоциации, которые иногда некоторыми воспринимаются как гениальные поэтические находки. Ибо он, не ведая ограничений, создавал метафоры из совершенно произвольного материала, как ребенок соединяет кубики, еще не понимая, подходят друг другу призма с кубом или нет.

Возможно, сознание Осипа Мандельштама имело некую дробную размерность, как у фрактала, и ходило часто по кругу, воспроизводя себя самого в похожих образах и никогда не добиваясь «последней определенности». Если Пастернаку хочется «дойти до самой сути», а обычному человеку – просто определиться с терминами и состояниями своего духа, то О. М. и не ставит таких задач. Он вглядывается в себя и находит все новые и новые обстоятельства; его стихи не кончаются, а извиваются.

Кто я? Не каменщик прямой,

Не кровельщик, не корабельщик, –

Двурушник я, с двойной душой,

Я ночи друг, я дня застрельщик.

При таком взгляде многое становится более понятным. Как нельзя точно измерить длину береговой линии Норвегии в силу ее фрактальности, так нельзя досконально разобраться, чего же поэт хотел сказать. Как фракталы при уменьшении шкалы никогда не повторяют свои узоры в точности, но и не отдаляются от первичных паттернов далеко – так О. М. плетет самоподобные кружева, но с различными оттенками. Как установлено, например, что полотна Д. Поллока имеют фрактальную структуру [15], так, возможно, удастся установить подобную компоненту в творчестве О. Мандельштама. Некоторые параллели с фракталами – повторяемость тем, но не полная; цикличность в разных шкалах (и в длительных периодах, и в отдельных стихах); «природность» в смысле неконтролируемости (отсюда – темные строки); «недифференцируемость» в каждой точке (проблематичность предсказания направленности стиха), – имеют место быть.

Больнее всего, похоже, он ощущал ограничение личной свободы. То есть он это ограничение понимал не столько как некую политическую реальность, сколько именно как прямое посягательство на его сущность, на что очень гневно, не думая о последствиях, откликался. Его ответ не был политически осмысленной ненавистью к коммунистам, как, скажем, у Бунина или Набокова, это была скорее спонтанная реакция типа «ну, достали!». Так, примерно, человек может ударить в гневе женщину, а потом горько пожалеть о содеянном и долго извиняться и оправдываться. Учитывая важность для О. М. таких понятий, как родина, Россия, народ и пр. (что шло от его демократической, а не какой-то иной юности), после любого наскока на «советскую власть» он тут же задумывался – на кого я, собственно, руку поднимаю? Власть народная? Безусловно. Сталин ее воплощает? Еще как! Не меньше чем Ленин. Тогда появлялись такие, местами вдохновенные (по-настоящему) стихи, как « Ода» Сталину или куда более сильное и искреннее «Если б меня наши враги взяли…».

О. М. резко отделяется от других поэтов своего (и не только) времени не столько своей «оппозиционностью» или политической прозорливостью, сколько поразительным сочетанием самоуглубленности и четко понимаемого личного достоинства. Вот эта внутренняя несгибаемость (при том, что он ее далеко не всегда применял внешне) и проявляется во всем строе его жизни и стихов. Л. Гинзбург оставила удивительное свидетельство – фразу К. Чуковского, брошенную ей: «Поразительно, как этот карманный вор так безукоризненно честен в стихах». Это так, но был он честен не только в стихах. О. М. считал возможным для себя недопустимое поведение (скажем, брать в долг, заведомо зная, что не отдаст), и часто был в жизни, равно как в поэзии, абсолютно перпендикулярен окружающему обществу. Сюда относится его пощечина А. Толстому, его открытое чтение стихов о Сталине (как «Мы живем…», так и противоположной по замыслу «Оды»), его огромные письма начинающим авторам – там, где надо было ограничиться двумя словами, и многое другое.

Такое ощущение, что единственное, чем он, при всей своей заполошности и неустроенности, при всех своих страхах и тревогах, неаккуратности и бесцеремонности не мог поступиться, – это отказ от свободы самовыражения. В этом отношении он просто беспрецедентен. Он рисковал неимоверно и заплатил по полной программе. Понятно, когда платит оппозиционер, куда менее понятно, когда платит поэт, движущая сила которого – не политическая оппозиция (ее не было), а «лишь» выражение самого себя, без всяких ограничений. В этом смысле О. М. – предельный случай раскрепощенного модернизма, но в условиях «страшной поры». Легко быть Тристаном Тзарой или Пикассо во Франции, трудно быть Мандельштамом или Филоновым в России; климаты уж больно различаются.

Привожу его, как мне кажется, программное стихотворение:

Вооруженный зреньем узких ос,

Сосущих ось земную, ось земную,

Я чую все, с чем свидеться пришлось,

И вспоминаю наизусть и всуе.

И не рисую я, и не пою,

И не вожу смычком черноголосым:

Я только в жизнь впиваюсь и люблю

Завидовать могучим, хитрым осам.

О, если б и меня когда-нибудь могло

Заставить – сон и смерть минуя –

Стрекало воздуха и летнее тепло

Услышать ось земную, ось земную...

Явно, когда оно писалось, тут не было ни какой особой идеи, кроме как случайной находки – связки «ось – оса». Но О.  М. выжал из этого случая нечто особое. Пусть останется неясным, кто такие «могучие хитрые осы», но вот «слушание земной оси» – это, действительно, то, чем О.  М. все время занимался. Ну, а все мы – чем-то иным?

Литература

1. М. Берг. Литературократия. Новое литературное обозрение, Москва, 2000.

2 . Т. Борисова. Анализ стихотворения Осипа Мандельштама «Грифельная ода», 2005. http://jgreenlamp.narod.ru/grifel.htm.

3. М. Гаспаров. «Грифельная ода» Мандельштама: история текста и история смысла. Philologica, 1995.

4. М. Гаспаров. Природа и культура в «Грифельной оде» Мандельштама. Арион, 2, 1996.

5. Н. Иванова. «Собеседник рощ» и вождь». К вопросу об одной рифме. Знамя, 10, 2001.

6. И. Мандель. Любовь и кровь Николая Олейникова. Страницы Миллбурнского клуба, Manhattan Academia, 234–265, 2011; Ироническая онтология Николая Олейникова в наши дни, 2011. http://7iskusstv.com/2011/Nomer9/Mandel1.php.

7. И. Мандель. Реквием по всему с последующим разоблачением. 2010, http://lebed.com/2010/art5677.htm.

8. О. Мандельштам. Собрание сочинений в двух томах. Сост. П. Нерлер и А. Никитаев. Москва, 1993. http://lib.ru/POEZIQ/MANDELSHTAM/stihi.txt.

9. П. Нерлер. Лютик из заресничной страны. 2011. http://7iskusstv.com/2011/Nomer8/Nerler1.php.

10. Б. Сарнов. И стать достояньем доцента... Вопросы литературы, 2006, 3.

11.  Б. Сарнов. Сталин и писатели. Книга 1. , Эксмо, 2008.

12.  М. Харитонов. Ночное, дневное. Знамя, 10, 2011.

13.  E. Gombrich. Art and Illusion.  Princeton University Press, 2000.

14. E. Kandel. The Age of Insight: The Quest to Understand the Unconscious in Art, Mind, and Brain, from Vienna 1900 to the Present, New York: Random House, 2012.

15. R. Taylor, A. Micolich and D. Jonas. Fractal Analysis of Pollock's Drip Paintings. Nature, 399, 422, 1999.

16.  E. Wilson. Consilience: The unity of Knowledge. Vintage. New York, 1999.

Зоя Полевая – родилась в Киеве. Окончила Киевский институт инженеров гражданской авиации. По профессии авиаинженер. Работала на заводе в районе аэропорта Жуляны. Стихи писала с детства. В 90-е годы посещала поэтическую студию Леонида Николаевича Вышеславского «Зеркальная гостиная» и, в течение двадцати лет, была членом клуба «Экслибрис», руководимого Майей Марковной Потаповой, при Киевской городской библиотеке искусств. В 1999 году в Киеве вышел поэтический сборник «Отражение». С сентября 1999 года живет в США. Печатается в литературных журналах на Украине и в зарубежье. В 2002 году, продолжая киевские традиции, организовала в Нью-Джерси литературный клуб, которым руководит и поныне. Мать двоих сыновей.

Стихотворения

Нью-Йорк

Я не часто выбираюсь