Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 2 Страница 66

Темой была сатира Маяковского. Маяковский был любимым поэтом моего учителя, а мне он казался слишком громким и грубым. Помню, как я однажды уличил Маяковского в неграмотности. «Слабые, вы любовь на скрипки ложите, \ Любовь на литавры ложит грубый... – цитировал я учителю. – Да напиши я "ложите", вы бы тут же указали мне на ошибку».

– Да, тебе нельзя, а Маяковскому можно.

Я знал, что нравится моему учителю: он не любил, когда ему пересказывали учебник, ему надо было демонстрировать знание стихов с небольшими вкраплениями собственных комментариев. И я в поте лица листал тринадцатитомник собрания сочинений, выписывал, учил наизусть, придумывал связки, делающие изложение логичным и последовательным. До сих пор помню, как я начал со стиха, в котором «в темной комнате» поэт «и Ленин фотографией на белой стене»: «Когда "грудой дел, суматохой явлений день отошел, постепенно стемнев", Маяковский докладывал товарищу Ленину». И т. д.

Я был на подъеме, нигде не заикнулся и ничего не забыл. Глаза учителя светились. Это был результат его работы тоже. Когда я закончил, он два кола легко исправил на четверки и рядом поставил пять.

Через много лет на поминках по учителю я спросил у его сына, нет ли у него тетрадки с отцовскими стихами. Сын удивился. Оказалось, что кроме меня, никто не знает, что учитель писал стихи. А мне он читал их и даже рассказывал, что хотел стать поэтом, но вот стал директором школы, и ничуть об этом не жалеет. А я теперь думаю, что где-то в уголке души жалел, иначе зачем бы со мной, школьником, делился потаенным, тем, о чем даже с сыном не говорил.

Контр-адмирал

Удивительным человеком был Георгий Сергеевич Мигиренко. Он родился и вырос в Одессе, на Молдаванке. Русский по рождению, с украинской фамилией, он рос среди еврейских детей и научился свободно говорить на идише. Одаренный хорошим голосом, Георгий поступил в Одесскую консерваторию, но, проучившись три года, по комсомольскому призыву уехал в Ленинградскую морскую академию. На последнем курсе его вдруг вызвал секретарь парткома и напрямую спросил: «Курсант Мигиренко, это правда, будто вы скрываете, что вы еврей?» Как не усомниться, если черноволос и говорит на идише! И пришлось курсанту затребовать выписку из церковно-приходской книги о своем рождении.

Закончив Академию, молодой офицер начал службу. Одновременно, а любовь к пению его не оставляла, он стал солистом знаменитого хора Свешникова. Дальше этого певческая карьера не пошла, но всю жизнь Георгий Сергеевич пел то в кругу друзей, то на официальных и неофициальных встречах, а однажды его попросили даже спеть на королевском приеме в Вестминстерском дворце, где он оказался в составе советской делегации. Говорят, английская королева поинтересовалась, все ли советские адмиралы еще и оперные солисты? Мигиренко знал более семидесяти арий, множество романсов и даже мог подыграть себе немножко аккордами на гитаре.

Георгия Сергеевича обожали женщины. Он несколько раз был женат, расставался с женами достойно и благородно, уходя с одним чемоданом личных вещей. Правда, начинать с нуля ему было не так трудно. Он без проблем получал очередную квартиру, а дефицитная мебель доставлялась ему по первому звонку.

Профессиональная его работа была связана с защитой подводных лодок от торпед. Он стал доктором наук, получил звание контр-адмирала, а когда создалось Сибирское отделение АН СССР, первый председатель СО АН, академик Лаврентьев соблазнил Мигиренко переехать в Новосибирск. Г. С. стал секретарем парткома СО АН и правой рукой председателя. Лаврентьев шутил, что в Сибири было два адмирала, один – Колчак, другой – Мигиренко.

Когда Лаврентьеву надо было ехать в обком, чтобы решить какой-то непростой вопрос, он брал с собой Мигиренко, причем просил его для важности надеть парадный адмиральский мундир. Сам Лаврентьев любил сесть за руль персональной машины, одет был всегда очень просто, галстуки терпеть не мог. Как-то на подъезде к городу машину за превышение скорости останавливает гаишник. Лаврентьев выходит из машины, суетливо подбегает к гаишнику, показывает документы. Я, мол, Лаврентьев, спешу на совещание в обком. А Мигиренко сидит в шикарном мундире с кортиком на боку. Гаишник смотрит на документы, потом на Мигиренко: «Ну, ладно, Лаврентьев. Скажи спасибо, что адмирала возишь».

Мигиренко был выездной, в зарубежные командировки ездил довольно часто. Много раз он летал в США, возвращался под большим впечатлением и в узком кругу говорил, что коммунизм они раньше нас построят. Он был уверен в том, что коммунизм – это будущее человечества. Никакие гулаги, никакие культы личностей, ни даже развал СССР не заставили его усомниться в этом. Он был верен идее.

Мигиренко, одному из немногих, было разрешено выписывать журнал «Америка». Я очень благодарен ему за то, что имел возможность читать этот журнал. А однажды Георгий Сергеевич привез из Америки подаренный ему фильм о высадке американцев на луну. В широкой аудитории показывать этот фильм партийное руководство не разрешило, но на своей популярной лекции о развитии науки, которую Георгий Сергеевич назвал «Ленин и наука», он его показывал. Народ, который на лекцию с таким названием было и калачом не заманить, прослышал про фильм и забивал аудиторию до отказа.

Георгий Сергеевич выдвигался в членкоры АН СССР, но Лаврентьев уговорил его снять кандидатуру. «Зачем вам это, Георгий Сергеевич, мы вас сразу в академики». В результате Мигиренко так и не стал ни членкором, ни академиком.

В течение нескольких лет мы в одной служебной «Волге» ездили на работу в Технический университет, где последние годы своей жизни Г. С. заведовал кафедрой.         Сколько замечательных историй услышал я от Георгия Сергеевича по дороге на работу, сорок минут туда и сорок минут обратно. Сколько поучительных противоречий уживалось в этом большом человеке. Патриот России, он видел, что все летит в тартарары, но переломить себя не мог и, будучи убежденным коммунистом, винил людей, но не систему.

Низкий поклон Вам и светлая память, Георгий Сергеевич!

Стена плача

Каждый раз, когда мы бываем в Израиле, мы приходим к Стене плача. Постоять около Стены, прижать к ней ладони, коснуться лбом, ощутить себя внутри необъяснимой ауры, внутри удивительной истории своего народа, которая сегодня продолжается в тебе.

Исходит поле от Стены

И от прижатых к ней ладоней.

Что выше этой вышины?

И этой бездны что бездонней?

На этот раз мы пришли к Стене с одним из сыновей и шестилетней внучкой. Внучка была у Стены впервые. Сын рассказал ей о разрушенном Храме, о святости этого места для евреев и обратил ее внимание на многочисленные бумажки, торчащие из расщелин между камнями.

– Это записки, в которых люди обращаются с просьбами к Богу в надежде, что Он им поможет. Хочешь, мы тоже можем написать записку. О чем бы ты хотела попросить Бога?

– Хочу, чтобы построили новый Храм.

Александр Углов – родился и вырос в Ленинграде. В настоящее время живет в Америке. Его пьеса «Билет в один конец» поставлена в Екатеринбурге и Риге. Детская пьеса «Тайна острова Монте Кристо» получила первое место на Втором международном конкурсе драматургии «Badenweiler».

При обращении к пьесе, персонажами которой являются реальные исторические фигуры, первый вопрос, возникающий обычно у читателя, таков: что здесь правда? Отвечаю: все правда, насколько слово «правда» вообще применимо к театральной истории, пытающейся в двухчасовом формате актерского существования на подмостках отразить реальные события, случившиеся 150 лет назад. Все три угла треугольника – Герцен, Тучкова и Огарев – оставили после себя ворох свидетельств: воспоминания, письма, дневники; автору оставалось только прочесть эти документы, определить для себя, в чем драма треугольника и записать эту драму в диалогах.

Лондонский треугольник

                                  Драма в двух действиях

Действующие лица:

Н а т а л и   Т у ч к о в а, 27 лет,

А л е к с а н д р   Г е р ц е н, 45 лет,

Н и к о л а й   О г а р е в, 44 года.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Восьмое апреля 1856 года. Бедный гостиничный номер в бельгийском городке Ostendна берегу Северного моря. Два больших саквояжа. О г а р е в  сидит за столом. Перед ним открытая бутылка вина и бокал. Рядом со столом еще пара пустых бутылок. Входит Н а т а л и  с сумкой в руках.

Н а т а л и.  Море неспокойно, но навигация открыта.

О г а р е в.  Завтра, Бог даст, пересечем пролив, доедем до Лондона и разыщем Герцена. (Выпивает.)

Н а т а л и  (вынимает из сумки игрушки). Я страстно хочу видеть его детей. Они теперь совсем другие. Ведь целых восемь лет прошло. И их бедная мать была жива. Прелестная Наташа... Этой ночью мне сон приснился: Наташа, как живая, предстала передо мной. Она шла под руку с Герценом, в черной бархатной мантилье, с белой шляпой на голове. Я вышла к ним навстречу. Герцен, такой веселый, вдруг подошел и поцеловал меня. Мне стало страшно. И я проснулась.