Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 2 Страница 67

Восьмое апреля 1856 года. Бедный гостиничный номер в бельгийском городке Ostendна берегу Северного моря. Два больших саквояжа. О г а р е в  сидит за столом. Перед ним открытая бутылка вина и бокал. Рядом со столом еще пара пустых бутылок. Входит Н а т а л и  с сумкой в руках.

Н а т а л и.  Море неспокойно, но навигация открыта.

О г а р е в.  Завтра, Бог даст, пересечем пролив, доедем до Лондона и разыщем Герцена. (Выпивает.)

Н а т а л и  (вынимает из сумки игрушки). Я страстно хочу видеть его детей. Они теперь совсем другие. Ведь целых восемь лет прошло. И их бедная мать была жива. Прелестная Наташа... Этой ночью мне сон приснился: Наташа, как живая, предстала передо мной. Она шла под руку с Герценом, в черной бархатной мантилье, с белой шляпой на голове. Я вышла к ним навстречу. Герцен, такой веселый, вдруг подошел и поцеловал меня. Мне стало страшно. И я проснулась.

О г а р е в.  Почему же страшно?

Н а т а л и  (кокетливо). Потому что тогда, восемь лет назад, мне было девятнадцать лет и я была влюблена в Герцена до безумия. Но возле стояла Наташа. И она мне также дорога была. Мы встретились в Риме. Там шла демонстрация в защиту Ломбардии. Вдруг какой-то революционер вручил мне знамя. Я несла его, держа двумя руками, и очень гордилась собой. Демонстранты кричали итальянкам, глядевшим на нас с балконов: Vieni! Raggiungici! Присоединяйтесь! И указывали на меня.

О г а р е в  (улыбается). По твоим рассказам, в тот год ты полюбила меня «до безумия».

Н а т а л и.  Благодари за это Герцена.

О г а р е в.  Герцена?

Н а т а л и.  Он тебе целые дифирамбы пел. (Пародирует.) «Огарев – истинно великая личность. Поэт. Музыкант. Гуманист. У него надо учиться благородной широте и грации». (Смеется.) Я любила и тебя, и Герцена, и его жену – всех троих равно и глубоко и очень страдала от этого. Мой юный ум не мог постичь этой тройной любви. Потом я вернулась домой и сделала выбор. (Целует его.) Огарев, ты не боишься, что я опять влюблюсь в Герцена? И стану ближе к нему, чем ты.

О г а р е в.  Ближе меня к Герцену быть невозможно. (Шутит.) Или отправить тебя назад в Россию, от греха подальше? А?

Н а т а л и  (смеется). Отправь. Будешь сам его детей воспитывать. (Разглядывает игрушки.) Я Саше телескоп купила, а Тате и Оле платьица.

О г а р е в  (целует ее). Мне тебя не хватать будет. Да и денег на обратный путь нет. Все на игрушки потрачено.

Н а т а л и.  Скажи лучше – на вино. Посмотри вокруг! Как ты, никто не пьет.

О г а р е в.  Что мне прикажешь – на бельгийцев равняться? (Наливает себе остатки вина.) За тихое море! Аминь! (Выпивает.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Гостиная в доме Г е р ц е н а. Обеденный стол. Сервант. На стене портрет покойной жены Г е р ц е н а – Натальи Александровны. В глубине находится рабочий кабинет Г е р ц е н а – книжный шкаф и два письменных стола: один – Г е р ц е н а, другой, впоследствии, О г а р е в а. Выход в детские и прочие комнаты – слева. Вход в дом – справа.

На сцене  Г е р ц е н   и  О г а р е в . За сценой слышен детский смех.

Н а т а л и  (за сценой). Покажите мне свои комнаты.

Г е р ц е н.  Давай обнимемся еще раз.

Обнимаются.

Г е р ц е н.  Я долго ждал тебя, Ник. Еще не верю, что ты рядом.

О г а р е в.  Пять лет я к тебе рвался. Стена. Николай лично все прошения на выезд за границу визировал.

Г е р ц е н.  Тюремщик пересчитывал заключенных.

О г а р е в.  А как он помер – на радостях много народу поехало.

Г е р ц е н.  Я возлагаю большие надежды на сына. На нем нет крови отца. Я ему открытое письмо написал: «Императору Александру Второму. Ваше царствование начинается под счастливым созвездием. Дайте свободу русскому слову, наша речь стонет в цензурных колодках. Смойте с России позорное пятно крепостничества. Вот вам два моих пожелания. Прислушайтесь к ним. Вы слышите голос свободного русского».

Входит  Н а т а л и.  Обнимает  О г а р е в а.

Г е р ц е н.  Как мы смотримся вместе?

Н а т а л и.  Как два тома одной поэмы.

О г а р е в.  Сделаны из одной массы...

Г е р ц е н.  ... но в разной форме и с разной кристаллизацией.

Н а т а л и.  У тебя чудесные дети, Герцен. Саша совсем большой. У него, наверное, уже есть сердечные тайны. Я знаю, мы с ним будем товарищами. Тата умненькая, серьезная. А маленькая Оля – просто прелесть. У меня сердце кровью обливается, когда я вспоминаю Наташу – она не видит их сейчас. Бедная моя подруга. Какие чудесные письма она мне писала! Я помню их всех до одного.

Г е р ц е н  (смотрит на портрет). Четыре года прошло, как ее не стало, а я все каждую минуту ее вспоминаю. Высокая, святая женщина. Давайте возьмемся за руки и возблагодарим Бога, что судьба соединила нас.

Берутся за руки. Пауза.

Г е р ц е н.  Аминь.

Н а т а л и.  Александр, я приехала выполнить просьбу покойной и заменить детям мать.

Г е р ц е н.  Сердечно тронут, милая Натали. (Понижает голос.) Их воспитательница Мальвида – прекрасный педагог, но немка. Русский элемент страдает. За Сашу я не беспокоюсь, а вот Тата и Оля...

Н а т а л и.  Я завтра же начну с ними заниматься. Мы будем читать Пушкина, петь русские песни.

Пауза.

О г а р е в.  Как тебе здесь живется, Герцен?

Г е р ц е н  (отвечает не сразу, не зная что сказать). Открыл русскую типографию. Издаю «Полярную звезду». Детей вы видели. А еще – пишу «Былое и думы». Путешествую по прошлому. Еду от станции до станции своей жизни и сладкие и горькие картины встают перед глазами.

Н а т а л и  (весело). И на какой станции ты остановился сейчас?

Г е р ц е н.  На самой печальной. (Показывает на папку.) Я назвал ее «Кружение сердец». То была цепь ошибок, предательств, несчастий. Кстати, ты, Ник, привел эту цепь в движение.

О г а р е в.  Я?

Г е р ц е н  (полусерьезно). Ты во всем виноват! (Подсказывает.) Париж. Март сорок седьмого года. Записка: «Поэт русский рекомендует поэта немецкого».

О г а р е в.  Георг Гервег?

Г е р ц е н.  Он. Красавчик Гервег. Черным вороном каркнула тогда твоя записка, а я не услышал. Знаешь, как я теперь зову этого господина? «Цюрихский мерзавец». Я принял его как друга. Помогал, содержал семью его. В благодарность он за моей спиной начал атаку на Наташу. Он разбил мое счастье, замазал грязью, но разрушить наш союз ему не удалось. Наша любовь уцелела. Впрочем, цюрихский мерзавец «преуспел»: он укоротил ей жизнь. (Указывает на портрет.) Ее могила во Франции, в Ницце, а я здесь – на английском берегу.

Н а т а л и  (про себя). Негодяй.

Г е р ц е н.  Простите мои рефлексии. Живу отшельником, знакомых мало, близких – никого, душу излить некому.

О г а р е в.  Герцен, давай выпьем за то, что мы, наконец, вместе.

Н а т а л и (укоризненно). Ага, угомонись.

О г а р е в  (Н а т а л и ). Последняя.

Н a т а л и  (иронично). Последняя?

Г е р ц е н.  А как насчет «нарежемся до полного отчаяния»? (Н а т а л и.) Это мы так в студенческие годы выражались.

Н а т а л и.  Пьет, как ненормальный. Александр, повлияй на него.

О г а р е в.  Слово даю – последняя. Я ведь, Герцен, не просто так приехал. Хочется дело делать. «Полярная звезда» – вещь хорошая, но для аристократов. России нужно доступное демократическое слово, не придавленное царской цензурой.

Г е р ц е н.  А может, и вправду затеять журнал и выпускать регулярно? И назвать «Колокол».

О г а р е в.  Вот за это я готов нарезаться до полного отчаяния. (Выпивает.)

Г е р ц е н.  Огарев, а можно мне поцеловать твою красавицу жену?

О г а р е в.  Ее спрашивай. Я не плантатор.

Г е р ц е н  целует  Н а т а л и  в щеку.

Г е р ц е н  (Н а т а л и ). Я помню, как ты щеголяла по Риму в мужском костюме, подражая Жорж Санд.

Н а т а л и  (кокетливо). Щеголяла.

Г е р ц е н  уходит.

Г е р ц е н  (за сценой). Francois, préparez les chambres pour mаdame et monsieur Ogareuve.

Н а т а л и   и   О г а р е в  смотрят друг на друга.

Н а т а л и (почему-то оправдывается). Мне жалко Александра. Он такой сильный, блестящий. И такой ранимый.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Гостиная. Г е р ц е н  за письменным столом. Входит Н а т а л и, держа в руке игрушечный кораблик.

Н а т а л и.  Александр, так дальше продолжаться не может! Я купила Оле эту игрушку. Мальвида против. Я, видите ли, порчу детей. Je gate les enfants.