Татьяна Харитонова - Мамкино наследство Страница 7

-Эх! Молчите.  В тюрьме мужики у нас дольше живут в три раза! Это факт. Статистика. Там не пьют в таких количествах.  Вот вам и сухой закон.

-Вот выпускной был недавно. Всю ночь гуляла молодежь. Да не просто гуляла.

-Я, кстати, из той же газеты прочла. Решили подсчитать, до какого возраста доживут выпускники этого года. В Англии до пятидесяти лет доживут девяносто процентов детей, а в России всего сорок.

-Остальные станут алкоголиками?

-Да в том то и дело, что нет. Алкоголиков из них всего 2-3 процента, а остальные просто пьющие, празднующие все праздники, встречи, юбилеи, те, которые по сто граммов за ужином, те, которые невинно пивка с рыбкой, те, кто на рыбалке «Как не выпить?».

-А те, кто под борщ горилку  и под шашлычок коньячок?

- И эти! Водка  так прочно вошла в культуру, что без нее не мыслят ничего! Трезвенник считается ненормальным человеком, не таким, как все. Смотрят на него, как на шпиона.

-Это точно. Не пьет, значит болеет. Смотрят с жалостью и сочувствием на бедолагу.

-С ног на голову перевернулось.

-Да Россия всегда пила!

-Неправда ваша. В деревне пьяница был один. И все его жалели, жене и детям помочь старались. А теперь ни то, что пьяниц, деревни нет. Вымерла деревня. Сначала мужики вымерли, а потом и деревня матушка. Кормилица наша. 

***

Петр Палыч доехал на трамвае до конечной и пошел к автобусной остановке. Болело сердце, тяжелым камнем бухало под лопатку. Но водка в кармане рюкзака придавало бодрости и уверенности. На  остановке  было много народа, в основном толпились дачницы - женщины в платочках с сумками на колесиках. Мужчин не было. Палыча встретили неодобрительными взглядами.  На дачника он походил мало, а если и дачник, то понятно какой. Тот, который не против чужим поживиться. Да еще из кармана его видавшего вида рюкзака выразительно подмигивала бутылка.

-Чего ждем, бабулечки? -  бодро поздоровался с дачницами.

-Тоже мне, внучек сыскался, - отозвалась женщина в зеленой горошковой косынке, - тебя дожидаемся. Давно никто не шнырял по грядкам.

-Ты че, красавица, я домой еду, в отчий дом.

-То и видно, что в отчий дом! Ждет он тебя, с бутылкой, да не дождется никак.

-А ты не смотри, может это вода!

-Может! Сам сказал «может». От тебя водой разит за версту. С чертова родника.

-Эх вы, бабы. Вам бы только обругать. А я ведь, правда, домой. На Кудиново будет автобус?

-Будет, куда он денется. Через минут десять и будет. А  там куда?

-Я родом оттуда. Дом возле леса.

-Развалюхи там возле леса, а не дома.

-А ты откуда знаешь?

-Знаю, раз говорю. Сама оттуда.

-Вот и хорошо, вот и поедем вместе.

Женщина бочком отдвинулась, а потом и вовсе отошла к киоску, подволакивая свою сумку на стершихся колесиках. Там она долго разглядывала пестрое содержимое – бутылки с водой, пивом, коктейлями, ворохи жвачек, чипсов, сухариков, рыбок к пиву.

-Слышь, красавица, - Петр Палыч подошел к киоску, - а ты сама не из Кудинова? Что-то ты мне знакомая?

-Я же сказала - оттуда, только давно в городе.

-Так, и я оттуда. Петька Иваненков.

Женщина удивленно перевела взгляд с витрины на Петра, всмотрелась, словно припоминая, сморщила брови и, пораженная неожиданным открытием, прошептала, чтобы не слышали остальные дачницы:

-Сынок тети  Кати  Иваненковой? Царствие ей небесное. Она же крестная моя. Стой! Ты же Пашкин брат. Точно! Вас же двое было.

-Помер Пашка. Один я остался. – Петр Палыч привычно всхлипнул.

-Слышала! Он же в вашем доме обитал несколько лет.  Подремонтировал немного, обжил. Если бы не пил, цены бы ему не было. Руки золотые. У вас же еще и сестра была, Лида! Она лет  на пять  старше  меня была.

-Лида в Сибири, замуж вышла за военного. Там и живет.  – Петр Палыч решил не рассказывать про  Лиду. У этого киоска, рядом с любопытными дачницами не хотелось о больном.

-А ты чего в деревню? Дом проведать?

-Я, может, жить там хочу.

-Жена выгнала?

-Да при чем тут жена? Тянет туда. Тянет.

-Эх! С бутылкой на пару ты там ноль.  Ноль без палочки. Там мужик нужен. Вот толку, что я туда езжу который год. Толку никакого. Мужа у меня нет, а женские руки – они так. В этом году один Филимоныч с конем на три деревни вокруг. Пока дождалась картошку посадить, думала, кончусь. Так с бабками и воюем. Каждый год говорю себе: «И зачем мне эта картошка? Куплю два мешка, хватит на зиму. Дочка в Москве, и слышать  не хочет. А как представлю, что земля моя бурьяном зарастет, душа кровью обливается. Я на этот бурьян смотреть не могу. Больно.

-Так ты одна?

Женщина рассмеялась:

-А ты посвататься ко мне хочешь? Прямо тут? Эх, милок! Спасибо. Был точно такой же труженик рядом.  Тяжелее рюмки ничего не поднимал, хозяин. Нет уж, спасибо.

-Что ты сразу! Я, может,  без деревни загибаюсь. Может, и пью оттого. Город съел меня с потрохами.

-Диванный ты. Что я не вижу? Ты же трудиться отвык. Привык на всем готовеньком.  На кнопочку нажать – футбол по телевизору. Молочка, хлеба из магазинчика, хотя какое молочко? Другое любишь.

-Как хоть зовут тебя, провидица?

-Надежда. Клепикова? Не помнишь?

-Нет. Малыми были с Пашкой. Нас же тетка забрала после смерти матери. Оторвались от родного угла с мясом.

-Да я у вас часто бывала! К крестной бегала. С косичками светлыми.

-Стой!  - потер себя по лбу. - Надюшка – рыбья юшка?

-Вспомнил? И как уху варили  у речки,  вспомнил?

-Вспомнил. Мы ж тебя с Пашкой так прозвали. Ты ж уху такую сладкую варила.

-Так уж и сладкую!

-А то… Мы же с Пашкой в тебя влюблены были. Даже подрались. А потом решили – ни мне, ни ему. Друг другу поклялись в твою сторону не смотреть.

-А я  помню, как вы ружье купили. За клюкву. Все мальцы в деревне вам завидовали. А вы его хранили на сеновале, чтобы мамка не забрала.

-А ты про ружье как прознала?

-Вы мне и рассказали. Помнишь, возле речки шалаш у нас был?

-Был шалаш. Эх, Надюшка! – Петр Палыч всматривался в лицо нечаянной спутницы.

-Что, постарела? Не узнаешь?

-Есть немного. А глаза твои.

-Выцвели, как ситцевое платье.

-Зеленые. Не выцвели. Красивые.

-Да ладно, не сочиняй, чего нету.  – Поправила косынку. -  И ты, Петя, лучше не стал.

-Время.

-Да какое время? Это же расцвет для мужика. Время… На охоту то ходишь?

-Да нет.  В Гринпис записался. Слышала? Зеленые.

-Это в смысле «зеленый  змий»?

-Не. Животных люблю. Так что лисы тебе на воротник не дождаться.

-До сих пор жду.

-Ладно тебе, Надюха, ты и без лисы на шее красавица.

-Я знаешь, как горевала, когда крестная умерла да вы потом уехали.

-Правда?

-Правда! Вы мне с Пашкой оба нравились. Теперь  уже можно сказать, столько лет прошло.  Да и Паша -  царствие небесное…

-Да, дела. А твои старики?

-Мои пять лет назад, тоже друг за другом. Пока жили в деревне, легче мне было. Родной угол был в порядке. Батька до последнего постукивал, поправлял. Он у меня хозяин. Да Бог сыновей не дал. А я что? Одни руки. Мой не работник был. Потом хотела дачникам продать, да рука не поднялась. Пока стоит хата, и я хожу по земле.

-Эх ты, Надежда. Имя  у тебя какое.

-Какое?

-Красивое.

-Ладно тебе. Автобус. Поторопись,  а то не влезем.

Петр Палыч неожиданно подхватил сумку Надежды и припустил к остановке.

-Эй, стой, да она легкая!

-Ничего! Помогу.

Надежда засеменила следом. В переполненном автобусе стояли рядом. Вскоре возле Петра образовалась пустота. Запах перегара действовал на народ, как раптор на комаров.

Надежда отвернулась к окну. Автобус выезжал из города, не спеша. Полчаса в дороге она любила смотреть в окно. Любила это возвращение домой, наизусть знала каждое деревце, каждый поворот.   Сейчас смотреть в окно мешал мерзкий запах перегара.  И зачем только  заговорила с этим опустившимся мужичонкой? Ведь от того Петьки, по которому сердечко ее сохло, ничего не осталось. Пусть бы ехал себе. Она незаметно стала рассматривать неожиданного попутчика, пытаясь найти что-то хорошее.  Давно нестриженные волосы, да еще и немытые.  Небритость трехдневная. Футболка затрапезная с растянутым воротом. Жена, если таковая имеется, давно перестала за ним ухаживать. А глаза, и брови, и нос  Петькины.  Если присмотреться – он. Тот - вихрастый охотник.  Только время, конечно, подпортило Петьку, здорово подпортило.  И зачем остановилась? Она ведь никогда не останавливалась рядом с алкашами. Один вид их вызывал жалость и протест одновременно.

 А крестная!  Крестная  добрая была. Маленькая Надюшка частенько в детстве к ней бегала. Мама  то на ферме, то на огороде. Все ей некогда, отмахивалась от Надюшки, как от мухи назойливой. А крестная увидит бегущую от калитки Надюшку, засветится вся своей доброй улыбкой. Как она все успевала? В доме всегда тихая радость. Травами пахло, у крестной всегда пучки трав сохли: ромашка, зверобой, душица, тысячелистник.  И чай заваривала с травками. Надюшка садилась на лавку, а крестная ей чашку с душистым чаем да булочку. И дома то у всех были одинаковыми по тем временам. Типовые, как сейчас бы сказали. Дверь со щеколдой, маленькие сени, за ними большая кухня с русской печкой. Оттуда часто торчали белобрысые головенки Петьки до Павлуши. Старшую Лиду Надюшка  помнила плохо. Лида была старше. За кухней светлая горница с иконами в красном углу. У крестной там всегда теплилась лампадка…