И. Халатников - Дау, Кентавр и другие Страница 8

Сейчас уже широко известно, что Капица часто противо­стоял системе, в которой жил, особенно в тех случаях, когда те или иные группы интеллигенции подвергались преследованиям, когда жертвами репрессий становились ученые. Очень резко и смело реагировал Капица и на просчеты и глупейшие ошибки властей в научной политике и в более широком плане. Его реакция выражалась в том, что он писал письма «наверх» — Сталину, Молотову, Маленкову, а затем Хрущеву, Брежневу, Андропову. И в этих письмах он касался не только науки, но и проблем, имеющих отношение к программам развития стра­ны. Лишь в очень редких случаях он получал письменный от­вет, хотя известно, например, что Сталин все его письма чи­тал. Этому имеются прямые доказательства.

Но все это не проясняет поставленный выше вопрос — как П.Л. относился к советской системе. К ответу на него следует, на мой взгляд, подойти очень аккуратно. П.Л. любил свок} Родину. Это не вызывает никаких сомнений, и об этом свиде­тельствует хотя бы тот факт, что в течение 13 лет пребывания в Англии, где Капица достиг очень высокого положения в науч­ном сообществе, он сохранял советское гражданство, хотя в те времена это было связано с большими сложностями и очень затрудняло ему поездки в другие страны Западной Европы. Надо также отметить, что П.Л. с большим интересом и сочув­ствием следил за экономическим развитием СССР. Мне пред­ставляется, однако, что у П.Л. был и некий принцип в его подходе к государственной власти. Он, как мне кажется, эту власть признавал и уважал. Я уже говорил о том, что участие одного из ведущих политических и государственных деятелей Англии в церемонии открытия Мондовской лаборатории в Кембридже, основателем и директором которой был Капица, свидетельствует о его уважительном отношении к государствен­ной власти Англии. В такой же степени он уважал и власть, которая была в то время в Советском Союзе.

Существуют и другие мнения на этот счет, но, по-моему, они недостаточно обоснованы. В подтверждение того, о чем я говорю, можно привести одно высказывание П.Л. в письме, которое он написал Анне Алексеевне в 1935 г., т.е. тогда, когда жил один в Москве, а Анна Алексеевна находилась с детьми в Кембридже.

П.Л. рассказывает в письме Анне Алексеевне, с какими глу­постями ему приходится сталкиваться, взаимодействуя с на­шими властями, с советскими сановниками. И давал этим са­новникам очень невысокую характеристику, особо отмечая их глупость. В то же время он писал: «Они глупы настолько, что даже не понимают, что я их люблю».

На мой взгляд, это утверждение полностью подтверждает мою точку зрения: власть советскую П.Л. признавал, хотя ви­дел, что она совершает много ошибок. Его эти ошибки раздра­жали, и он считал, что советской власти можно помочь, пока­зывая их ей и объясняя, как нужно себя вести.

Вернемся теперь к осени 1945 г. Положение П.Л. станови­лось довольно сложным, напомню некоторые обстоятельства. В кругах, связанных с кислородной промышленностью, наби­рала обороты сильная интрига против Капицы, но в то же самое время его назначают членом Специального комитета по атомному оружию.

Нельзя забывать, что Капица, как всякий ученый, а в еще большей степени — выдающийся ученый, в каком-то смысле был эгоистом. Больше всего его интересовала его личная на­учная работа, его личная инженерная работа. И это, конечно, накладывало определенный отпечаток на стиль его руковод­ства. Потому что в каждом деле близко ему было то, что он мог делать сам. Возглавив такой большой проект, как Глав­кислород, он, несомненно, получал удовольствие не от всех аспектов этой деятельности. Ведь от идеи до ее реализации — огромная дистанция. И очень часто реализация идеи, особен­но в промышленности, — работа довольно скучная и рутин­ная, и этой работой П.Л., естественно, занимался с меньшим энтузиазмом, чем своей личной, творческой.

Попав в Атомный проект, П.Л. столкнулся с той же про­блемой. Этот проект с самого начала предполагал участие ог­ромного количества людей. И для П.Л. сразу же возникла про­блема его роли в этом проекте. Потому что руководить многотысячным коллективом — это было не в духе Капицы. Он должен был найти свое место, в котором его могучий ум ученого и инженера мог себя проявить. Это было для него довольно сложно. Поэтому у него тогда, несомненно, возник некий внутренний конфликт. Ему приходилось участвовать в заседаниях, которыми руководил Берия. Эти заседания прохо­дили в авторитарном стиле. За председательским столом рас­полагался Берия, а большая группа ученых сидела где-то в конце перпендикулярного стола. П.Л., как мне рассказывали, даже не всегда слышал, что говорили там, где сидел Берия. И его такая двусмысленная ситуация, естественно, раздражала.

Итак, с одной стороны, тучи над Капицей сгущались в кислородной промышленности. Его противники, которые преследовали личные интересы, в борьбе с Капицей были го­товы на все и имели, по-видимому, выход на Берию.

С другой стороны, Капица не находил для себя места в Атом-* ном проекте, потому что никогда ядерной физикой не зани­мался, а повторять шаги других ему было неинтересно.

Но у меня есть еще одна версия, почему Капица поступил так, как он поступил. Я не ручаюсь за ее истинность, но тем не менее хочу изложить.

В последнее время, в связи с публикацией сомнительных воспоминаний генерал-лейтенанта П. Судоплатова, привлек­ло к себе внимание имя профессора Я.П. Терлецкого. П.Судоплатов, мастер «мокрых дел», во время войны был назначен начальником «Отдела С» в НКВД, которому поручался сбор шпионских данных по создававшемуся в США атомному ору­жию. Молодого доктора наук Терлецкого пригласили на долж­ность помощника начальника отдела и присвоили звание под­полковника.

Книга Судоплатова полна вымыслов, однако в той части, которая касается Терлецкого, ей можно доверять. Да и сам Терлецкий, тоже написав книгу воспоминаний, подробно опи­сывал свою деятельность в «Отделе С». Наиболее «значитель­ной операцией», которую провел «агент 007» Яков Терлецкий, была его поездка в Копенгаген осенью 1945 г. к Нильсу Бору для получения технической информации по атомным реакто­рам. Вся эта операция представляется мне совершенно сме­хотворной, поскольку, несомненно, Терлецкий никогда не был специалистом по атомным реакторам. Что же касается вели­кого физика Нильса Бора, то хотя он, безусловно, понимал основные принципы действия атомных реакторов, вряд ли все же владел инженерно-технической информацией. Выбор же Бора как потенциального источника информации, по-видимому, объясняется тем, что он был близок к левым кругам датского общества, незадолго до этого встречался с Черчиллем и пытался его убедить поделиться атомными секретами с Со­ветским Союзом.

В ноябре 1945 г., когда у Капицы уже возникли трения в Спецкомитете, Л.П. Берия, несмотря на натянутые отноше­ния, обратился к нему с просьбой дать профессору Терлецкому рекомендацию для визита к Нильсу Бору. Терлецкий дол­жен был якобы выяснить у него ряд вопросов, необходимых для развития советского Атомного проекта. Понятно, что от­казать Берии было невозможно, и рекомендация была написа­на. Но, как рассказывал сам Капица, он нарочно опустил в письме стандартные для рекомендательных писем слова, что­бы Бор понял, что этой рекомендации не следует полностью доверять. Визит Терлецкого к Капице был также обставлен без соблюдения должной конфиденциальности, которой требова­ла подобная миссия. Во время визита в кабинете Капицы си­дел специально приглашенный Ландау. Кроме того, даже дверь в кабинет была открыта. Петр Леонидович явно создавал себе своего рода алиби, да и вообще выполнял «задание» с отвра­щением. Известно, что П. Судоплатов был взбешен, когда уз­нал о присутствии Ландау на встрече Терлецкого с Капицей.

Нильс Бор, в свою очередь, уловив, очевидно, «сигнал» Ка­пицы, довольно быстро разобрался, с кем имеет дело. Он две недели не принимал Терлецкого, сообщил о его визите в три контрразведки, не согласился на присутствие при разговоре полковника Василевского, который был профессиональным разведчиком, и тоже обеспечил себе алиби, потребовав, чтобы на встрече с Терлецким присутствовали его сын Оге Бор и переводчик из НКВД, сопровождавший Терлецкого, посколь­ку тот не знал английского языка. На встрече Бор разговари­вал только с переводчиком, оставив почти без внимания воп­росы, задаваемые Терлецким, и лишь однажды высказался по сути, заметив, что вопрос сформулирован некорректно с точ­ки зрения физики. Вопросы, которые Терлецкий должен был задавать Бору, были заранее подготовлены группой наших ве­дущих атомных физиков, в которую входили И.В. Курчатов, Л.А. Арцимович и И.К. Кикоин. Л.П. Берия лично инструкти­ровал Терлецкого и заставил его выучить все вопросы наи­зусть. По-видимому, Терлецкого подвела память, и он что-то в вопросах напутал.

Нильс Бор перевел всю беседу на тему о заслугах Ландау и сказал о нем очень много весьма лестных слов. Когда Терлец­кий вернулся в Москву, Берия потребовал от него подробного отчета. Поскольку беседа происходила в присутствии перевод­чика, то Терлецкий вынужден был описать досконально все, как было. А главными, видимо, оказались сентенции Нильса Бора о величии Ландау. У Терлецкого лично не было никаких оснований для симпатий к Ландау, так как Дау нелицеприятно