Татьяна Харитонова - Правый Страница 8

А свекровь – боролась. Лучше бы не боролась. Проборолась полжизни. Смешно сказать, ничего не видела, слаще морковки ничего не ела. Любовь – морковь, любовь – борьба, любовь пытка, любовь – еще одна попытка (обещал не пить, с понедельника).

Надо купить тест. А вдруг – беременность? Так, июль. – Она стала загибать пальцы – август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, март. Март? Ужас. Март. Квартальный отчет. Нет. Не сейчас. Никаких беременностей в ближайшее время. Хватит с нее. Лафуша завернула в ближайшую аптеку. В аптеке пусто. Все на дачах. Здоровы, веселы, активны, попами кверху на грядках. От головы и давления накупили жмени таблеток. Девушка – фармацевт откровенно скучала, рассматривала посетителей, угадывая, зачем пришли? Девушка -угадай-ка.

-Мне тест на беременность, пожалуйста.

Понимающе улыбнулась, протянула сдачу.

***

-Эй! Брат! ( шепотом) Спишь?

-Нет.

-Я вот думаю. Ты сказал, там у нас будет новая жизнь. А ведь мы с тобой ничего не умеем?

- Не беда! Научимся. Мы всему там научимся. Даже ходить!

- Ходить? А что такое ходить?

-Передвигаться на своих двоих, тех, которые внизу.

-А как узнать, где низ, где верх?

-Да, действительно. Я не подумал. Голова – это верх.

-Ясно. А те, которые вверху?

-А этими мы научимся что–то делать. Ты, например, станешь художником, или музыкантом.

-Художником? А кто такой художник?

-Это тот, кто изображает мир, который рядом. Ты будешь рисовать тот мир.

-В который мы попадем?

-В который мы попадем!

- Невероятно! Мало того, что я в него совершенно не верю, ты предлагаешь мне его изображать.

-Так будет! Я знаю.

-Откуда?

-Так думает о тебе мама.

- Обо мне? А о тебе? Что она думает о тебе?

- Обо мне она пока вообще не знает.

-Странно. Разве такое может быть?

-Может! Ты же сам говорил. Ребенок обычно один.

- Ну, ты не переживай! Ты тоже будешь художником. Мы ведь с тобой почти одно целое. Будем изображать тот мир вдвоем. Ты правую его половину, а я левую…

***

-Алле? Мама?

-Доченька! Ну, слава Богу! Я волнуюсь, как ты? Где ты?

-Не волнуйся, я вечером приеду. После работы. Все в порядке?

-Да, спасибо, такая хорошая девочка нас встретила, щебетунья.

-А квартира понравилась? Вам удобно?

-Да, только мне надо в Саратов, на операцию. Я тебе Асю оставлю. На месяца два.

-На два? Что она будет делать два месяца в душной Москве?

-Выхода нет, Любаша, Я ведь тебя никогда ни о чем не прошу. Ситуация безвыходная. Мне надо оперироваться срочно.

-Что с тобой? Надеюсь, ничего серьезного?

-Да нет, обычная рядовая операция. Я уже в Саратове договорилась.

-Может в Москве?

-Да нет, зачем. Мне там проще, дома и стены помогают. Одна проблема с Асенькой.

-Что – нибудь придумаю. Можно на месяц в детский санаторий ее отправить в Подмосковье. Как она? Согласиться?

-А что делать? Ты приезжай скорее, доченька, поговорим обо всем не по телефону.

-Хорошо, мамочка, Пока, целую.

***

Лафуша Сереге о беременности не сказала. Просто не знала, как он отреагирует. Решила, что все сделает сама. Мысль о ребенке отвергалась изначально. Никаким пеленкам, соскам, ванночкам в ее жизни места не было. Они взяли кредит на квартиру, вступили в долевое строительство. Зарабатывали, конечно, хорошо. Но Серега один не потянет ни кредит, ни пополнение в семье, если бы она ушла в декрет. Сбросить ребенка свекрови? От этой мысли становилось холодно. Сердце сжималось холодными пальцами обстоятельств, с которыми ничего не поделаешь. Оказаться в этой ловушке она не могла. Ей всего – то двадцать два. Времени впереди! До тридцати еще много. Можно родить к тридцати, она все точно рассчитала. А пока эти годы нужны, чтобы стать на ноги. Слова свекрови о том, что и в войну рожали, она в расчет не принимала. Никакого экстрима. Осмысленная беременность по всем правилам, полное обследование, витамины, классическая музыка, здоровый образ жизни. Вот так она будет рожать. Но не сейчас, позже. А пока с этим надо что–то делать.

По утрам тошнило, хотелось соленого. Лафуша скрывала из всех сил.

-Ты чего не завтракаешь? – Серега намазывал толстый слой масла на черный хлеб. Он любил бутерброды только с черным бородинским хлебом.

-Не хочется что–то.

-Лаф, ты бы к врачу. Выглядишь плохо. – Сережа потянулся к жене, хотел поцеловать. У них игра была такая. Сережа целовал ее в кончик носа, а она смешно морщилась и фыркала, как ежик. Сейчас вместо милого фырканья она болезненно сморщилась:

-Гастрит разыгрался. Эти перекусы на работе. Кофе. Надо прекращать кусочничать.

-Вот–вот. Кашки, супчики. Мне нужна здоровая жена. Нам с тобой еще детишек надо нарожать!

-Ну, Сережа! Мы же обсуждали это, и не раз!

Лафуша сидела на кухонном диванчике, сушила феном челку. Вид жующего мужа, запах масла был невыносим. Вскочила, бросила фен и еле успела добежать до ванной комнаты. Рвотные позывы вытряхивали ее до основания. Включила холодный кран, чтобы заглушить все звуки.

-Лаф! Ты чего? Что с тобой? Тебе плохо? Тебя тошнит?

-Нет! Сережа! Все нормально! Не волнуйся.

Оперлась двумя руками о край раковины, увидела свое отражение в зеркале. Красные, опухшие глаза, бледная, в могилу краше кладут. Беременность явно была ей не к лицу. Интересно, кто? Мальчик? Девочка? Нет! Не думать, даже не привыкать. Ничего, просто ничего. Ей плохо. Она больна. Надо лечиться. Все будет хорошо. Никаких мыслей о ребенке. Ни – ка – ких.

-Жена, выходи. Нам пора.

Они ездили на работу вместе.

-Сереж, не жди меня. Я сегодня сама.

- Ты что? Что–то случилось?

-Почему обязательно случилось? Просто мне сегодня надо заехать к Ольге, она меня будет ждать. На работу опоздаю, отпросилась вчера у шефа.

-Ну ладно, звони, заеду за тобой.

-Хорошо!

-Ты что, меня даже не поцелуешь на прощание?

Включила горячий кран на полную катушку, так что вода ударила мощной струей по белой поверхности раковины, рассыпалась брызгами.

-Не могу, Сережик, я в душе. Пока!

Стукнула входная дверь. Ушел. Даже не понял, что душ два раза за утро - это слишком. Закрыла глаза. Как хочется тишины! Лечь на траву. Голову запрокинуть, увидеть голубое бездонное небо. И белые облака. Плывут куда – то. Просто плывут. Собирают капли дождя. Сборщики дождя. Красиво. Когда переполняются каплями дождя, проливаются на землю. Живая вода. Не то, что эта, из крана, пахнущая хлоркой.

***

Аня вела дневник. Сама не знала, для чего. От одиночества, наверное. Пришел третий возраст - возраст осмысления. Пришел и поставил вопрос: кому отдать свою совесть?

О Боге никогда не думала. Правда, в детстве спросила у отца:

-Папа, а Бог есть?

Он задумался на секунду и ответил вопросом на вопрос:

-Если есть, то где?

-На небе! – ответила с детской мудростью.

-Гагарин летал в космос, а его там не видел.

Уважение к Гагарину у нее, у девочки, рожденной в пятидесятых годах, было огромным. Раз Гагарин не видел, значит, нет. На этом и закончили. Свято место пусто не бывает. Любовь, а Бог – это Любовь, в сердце жила. Правда, любила сомнительные вещи. Пионерская язычница у ночного костра. Гортанные звуки горнов - вместо благовеста пасхальных колоколов, бодрые песни о Ленине вместо всенощных бдений страдающего от потери Родины Рахманинова, пионерские красные стяги вместо хоругвей, первое мая и

«Мир», «Труд» , «Май» вместо светлого «Христос воскрес», историю о бодрых съездах партии вместо повествований об Сергии Радонежском или Андрее Боголюбском. Вот на таком суррогате и выросла. Надеялась только на себя, боролась. Этакий боец в юбке, «бойцыца», как называл ее муж.

Когда–то, в детстве начала писать дневник первый раз. Мыслей было много, а посоветоваться, задать вопросы было некому. Дневник был подобием исповеди. Душа просила. С мамой не делилась ничем. Бедами, точно, не делилась. Так у них вышло. Мама жила в своем потоке проблем и тоже страдала безмерно от невысказанности, от печалей, от уныния. Кто утешал маму? Где она брала силы жить и работать? У мамы были корни. Она выросла под иконами. У моего поколения эти корни истончились. Вечная мерзлота атеизма не пускала, не давала подпитываться великой силой духовности, веры, надежды, любви. Хилое деревце, карликовая березка. А мы в свою очередь дали жизнь другим. И вот оно – поколение Пепси. Выбирает. Господи, помоги им выбрать, просвети!

Писала свой дневник. Правда, бросила потом. Испугалась, что кто- нибудь прочтет, заглянет к ней без спроса. Года через три нашла заветную тетрадочку, перечитала и удивилась. Писала другая девочка, знакомая до боли, но не Аня. Но интересно было очень, как будто посмотрела на себя со стороны. Это ощущение захотелось испытать. Да и потом однажды проснулась и поняла, что проживет очередной день, а он уйдет, не попрощавшись. Унесет звуки, запахи, картинки, людей. Унесет безвозвратно, в вечность. И стало так жалко, до слез. Оставить его, притянуть за тоненькую ниточку своего почерка к листочку бумаги, завязать на узелочек памяти. А потом, как – нибудь прочитать, пережить еще раз. Почему нет? Пережить еще раз…