Никола Седнев - В окрестностях Милены Страница 8

И удар хлопушкой.

— Девятнадцать, дубль третий!

Первое время она делала это робко, скованно, словно ожидала — сейчас ее начнут ругать за какую-нибудь оплошность, потом стала иногда улыбаться кому-то за кадром (мне), произносить номера скороговоркой, а хлопать порой даже залихватски.

Одета она была обычно в свое единственное платье цвета бледной сирени с непонятными рисунками, напоминавшими не то китайские иероглифы, не то ассирийскую клинопись, порой на смену платью, когда оно, постиранное, сохло у меня на кухне на веревках, протянутых под потолком, приходили черные брючки и серая с малиновым кофточка.

Была у Милены еще клетчатая юбочка, но ее она надевала обычно только в школу. Больше нарядов у нее не имелось, разве что домашний халатик и спортивный костюм. И все.

* * *

Это было наше с ней любимое положение — сидеть, глядя в разные стороны, опершись спинами друг о друга.

Мы находились на пустынном пляже и поочередно пили индийский чай из китайского термоса с цыганскими аляповатыми цветами на боках, передавая металлический обжигающий стаканчик, когда Милена сказала:

— Я хочу от тебя ребенка.

Комизм ситуации заключался даже не в том, что она была школьницей. Девчонка просто жила в моей однокомнатной квартире на правах неизвестно кого, приятельницы, очевидно. Потерявшийся щенок по имени Милена с обрывком веревки на шее. Поперхнулся ли я? Сказал ли я «Чего-о?»

Не помню, но точно, что это был первый и единственный случай, когда из нашей совместной позы двуликого Януса, я резко встал, отчего Милена шлепнулась на песок.

— Двух — мальчика и девочку, — уже лежа, уточнила она.

Кажется, я стал сбивчиво говорить что-то воспитательное — ей рано думать о детях, надо бы готовиться к поступлению в институт, кстати, в какой, интересно, она бы хотела, но Милена увильнула, перевела разговор — смотри, какое облако, похоже на верблюда.

* * *

Следующее сразу же, встык, воспоминание: Милена, расположившись в кресле, держит на коленях голопузого молодого человека, осторожно поднимает его, что-то нежно сюсюкая, он сучит ножками с «перевязочками», она кладет его в плетеный манежик, где младенец тотчас начинает бегать на четвереньках по кругу со своим слюнявым «агу», а мы в это время с отцом Милены продолжаем дегустировать коньяк.

— Вообще-то я хотел поговорить с вами, — сказал я.

Он допил, поставил бокал на стол, изобразил улыбку радушного русского барина-сибарита и сказал, параллельно закусывая лимонной долькой:

— Милена, душа моя, пойди помоги Людочке на кухне.

Несколько секунд она, скосив глаза, с недоуменной злостью смотрела на родителя (к тому времени я уже знал, что Милена бывает и злой), затем фыркнула, с ленивой грацией пантеры поднялась с кресла, обогнула старенький концертный рояль, занимавший полкомнаты, и резко, с места включив вторую скорость, исчезла. Ее отец, выглянув за дверь, сообщил:

— А подслушивать нехорошо, душа моя.

В коридоре послышалось еще одно фырканье и шаги удаляющейся Милены. Тем временем я вновь наполнил бокалы на одну треть. Я не знал, с чего начать, но он неожиданно помог мне:

— Раз Милена уже живет у вас э-э... дома — значит, у вас с ней... совсем уж... серьезные отношения, — то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал он.

— Ну, выходит, так, — согласился я, и мы еще раз чокнулись.

— Зачем вам это нужно? У меня тут учениц куча приходит ее возраста — сольфеджио там и все такое, — тут он понизил голос. — Не без того... иногда то одну, то другую вдую, когда жены нету дома... — папаша Милены хихикнул. — Надеюсь, вы меня не заложите?

— Нет, что вы.

— Потрахаться — да, а больше — ни-ни. Милена в таком возрасте, когда все они начинают этим заниматься. Времена такие пошли, тут уж ничего не поделаешь, так уж лучше пусть со взрослым мужчиной, чем с однолетками безмозглыми. Со взрослым хоть не заразится, не забеременеет — у вас же, наверное, хватает ума предохраняться? Я современный человек. Я не осуждаю. Просто не понимаю. У мужчин нашего возраста — мы ведь примерно сверстники с вами, как я понимаю? — такие соплячки могут быть только любовницами, а не...

Появилась Милена и застыла, прислонясь к косяку:

— Люда сказала, что сама справится.

— Вы курите? — спросил он, доставая сигареты.

—Да.

— Милена, душа моя, мы пойдем во двор подымить.

* * *

Мы дымили в беседке, увитой виноградом.

— Бабушка Милены покончила с собой?

— Да, — просто сказал он.

— А мама Милены, как я понимаю, немного... не в себе? » Он заметно оживился:

— Не напоминайте мне про эту дуру и психопатку! — с каждой новой фразой его горячность возрастала лесенкой. — Она... она истерзала меня! Она мне всю жизнь искалечила! Я терпел столько лет ради дочери! А потом все — терпение лопнуло! .

— В общем, наследственность у Милены — по материнской линии! — та еще...

— Да, — вздохнул он. — Что верно, то верно.

— Ваша дочь замечательный человечек. Второй такой нет. Милена безусловно — личность. Это такая редкость.

— Да, вы правы.

Взгляд его наполнился ласковостью и довольством. Папаша Милены смотрел на меня, как кот на сметану. Ошейник его немного смущал меня. Первый раз в жизни столкнулся с мужчиной, который носит шейный платок. Такой синенький в белую звездочку. Напоминает фрагмент американского флага. Нечто подобное я раньше видел только в фильмах про ковбоев. Ему бы еще стетсоновскую широкополую шляпу с вентиляционными дырочками для полноты картины.

— Но вот что меня тревожит... — продолжил я. — Это ее тяга к уединению, к бегству от людей — бродить по вечерним пляжам, по ночным улицам, закрыть шторы в солнечный день, забиться в уголок, обнять вот так колени. Потом эти ее вспышки ярости, разговоры о самоубийстве...

— Не понял...

— Я прошу вашей помощи. Вдвоем нам легче будет убедить ее показаться врачу. Она не хочет. Милена проявляет признаки той же болезни, что и у ее матери, и у бабушки...

— Какому врачу?

— Психиатру.

Потянулась пауза, он вглядывался в меня.

— Вы хотите сказать, что моя дочь ненормальная?! — шепотом, не предвещающим ничего хорошего, начал он. Его голос стал постепенно крепнуть, приобретая патетические нотки. — Что у меня дочь сумасшедшая?! Вы пришли оскорблять меня?!

* * *

Милена то и дело забегала вперед и смешно пятилась, радостно что-то щебеча, потом, будто опомнившись, уморительно чинно брала меня под руку и, немного важничая, шагала рядом «как солидная женщина». Вдруг загрустила. К тому времени я уже привык к быстрым сменам ее настроения.

— Представляешь, я так переживала, когда папка от нас ушел, ну, завел новую семью. Теперь — вроде папа у меня есть. А все-таки это уже не то... Я должна туда позвони-ить по телефону... предупредить, спросить разрешения... прежде чем прийти... Понимаешь?

— Да, — сказал я.

— Я лишняя там у них... Люда купила колготки, они ей оказались малы, пытается подарить их мне, а я не могу взять. Она говорит — это же на деньги твоего отца куплено, не на мои, возьми. А я все равно не могу... Понимаешь?

— Она отобрала у твоей матери мужа, а у тебя отца.

— Да, точно, ты так хорошо выразил! Разлучница! Раз-луч-ни-ца! — Милена почему-то засмеялась, и невозможно было уяснить, то ли она осуждает отбиралыциц чужих мужей, то ли с издевкой копирует слова какой-то желчной старухи-соседки. Тут она вновь опечалилась. — Хотя я понимаю папку, он и так маму долго терпел. Орала на него каждый день за что попало... Что на меня, что на папу — маме все равно на кого кричать — кто под руку подвернулся... А Люда спокойная; конечно, папке с ней лучше...

— Слушай, а зачем ты мне соврала, что твой отец разведчик?

— Ой! — она закусила губу. — Ну, вообще... я никогда не вру... то есть, ну, я тебе уже говорила — я фантазирую. Ну, то есть вру. Но понимаешь, когда я ничего не выдумываю — мне скучно жить... А как тебе мой папка? — она взяла меня под руку — тонус ее вновь поднялся.

— «Милена, душа моя, пойди помоги Людочке», — елейно передразнил я. — «А подслушивать нехорошо, душа моя», «Милена, душа моя, мы пойдем во двор подымим»...

— Не смей так говорить о моем отце! — внезапно вспыхнув, стала орать Милена.

— Как?

— Так!

— Как «так»?

— Вот так, как ты говоришь!

— А как я говорю?

— Нехорошо! Еще раз так скажешь!..

— Как?

— Еще раз так скажешь — «Милена, душа моя»!..

— Я не буду больше никогда говорить «Милена, душа моя».

— Ах, ты!.. Дурак!..

Мы уже остановились, кричала она в полный голос, на нас оглядывались прохожие, лицо Милены было искажено до неузнаваемости, челюсть у меня отвисла до пупка, какая-то бабка с кошелками остановилась неподалеку и с наслаждением принялась подслушивать, делая вид, будто рассматривает небо.

— Почему мы идем пешком?! — продолжала кричать Милена, да еще с какими-то визгливыми нотками.

— День какой хороший, отчего ж не пройтись на свежем воздухе?