Эрик Каплан - Санта действительно существует? Страница 9

Еще один интересный пример — романтическое влечение. Давайте представим себе двух рациональных людей. Его зовут Ричи Розеншток, а ее — Анна-Мари Лесли-Колокова. Они коллеги — Ричи пришел в компанию на время, чтобы установить на всех компьютерах новый почтовый клиент, а Анна-Мари работает секретарем вице-президента по кадровым вопросам. Они нравятся друг другу и не прочь стать парой. Допустим, однажды они неожиданно сталкиваются в пустой комнате, где стоит ксерокс, и… Вот он, тот момент, после которого они могут из коллег стать чем-то бóльшим! А теперь представьте, что каждый из них думает: «Было бы неплохо, если бы именно сейчас мы познакомились ближе. Ведь чаще всего коллеги начинают встречаться после того, как сталкиваются в пустой комнате». Из-за этой неромантичной мысли между Ричи и Анной-Мари никогда не случится романа! И дело не только в человеческой природе или в особенностях нашей культуры. Для того чтобы испытать интерес и влюбленность, нужно быть открытым для неожиданностей. В тот момент, когда я думаю, что столкновение в пустой комнате — это очень романтично, ситуация утрачивает всю интимность и превращается в простую неловкость.

Детская непосредственность — это мило, трогательно и смешно. Но взрослый, который пытается имитировать наивное поведение ребенка, выглядит мерзко и пугающе.

Самые счастливые моменты в жизни — когда тебя настолько захлестывает потоком эмоций, что даже не приходит в голову проверить почту. Если человек живет моментом, то полностью погружается в него и перестает волноваться обо всем остальном. Погружение — это хорошо, но невозможно быть погруженным в момент, одновременно думая: «Как же мне нравится матч!» или «Как же я полностью погружен в момент!» По крайней мере, такое погружение будет неполным.

Так что, если вы не хотите прожить свою жизнь дураком, следуйте правилам практической рациональности. Правда, при этом вы не сможете творить, верить, переживать бурные эмоции, прощать и получать прощение, испытывать привязанность к чему-то, кроме самого себя, быть спонтанным, погружаться в момент или чувствовать себя живым. Но зато дураком-то вы точно не станете!

Глава 3

Нужно ли быть глупым, чтобы быть умным?

Кажется, у нас возникла проблема. Логика закручивается в кольцо, как Уроборос9, кусает саму себя за хвост и исчезает. Рациональный выбор, говорящий нам, что главное в жизни — поставить на правильную лошадку, сам оборачивается не такой уж выгодной ставкой. Теория субъективно ожидаемой полезности оказывается вредной вдвойне: она неправильно описывает, как люди добиваются успеха в жизни, и дает вредные советы, как преуспеть.

И теория, и практика сталкиваются с одними и теми же парадоксами. Если кто-нибудь скажет вам «Это предложение неверно», ваше сознание начнет колебаться между двумя вариантами: либо предложение верно, либо нет.

Если вам скажут «Единственный способ стать счастливым — не пытаться стать счастливым», ваше сознание начнет метаться между двумя возможными решениями: пытаться все-таки или нет? По крайней мере, для того чтобы оценить правильность этого совета, вам нужно будет отметить момент, в который вы не пытаетесь. Тарский и Рассел пробовали бороться с интеллектуальными парадоксами, проводя различия между непосредственно мыслями и мыслями о мыслях. Точно так же теоретики рационального выбора создают для устранения парадоксов новые концепции, объясняющие, почему для того, чтобы быть рациональным, нужно иногда не быть рациональным. Например, Йон Эльстер10 вводит понятие «внутреннего побочного преимущества». Если у вас бессонница и вы изо всех сил пытаетесь заснуть, у вас ничего не выйдет — вы так и продолжите бодрствовать. Вместо этого вы должны начать считать сон «внутренним побочным преимуществом» и попытаться делать что-то другое, к примеру считать овец. На самом деле вам совсем не интересно, как много овец пройдет перед вашими глазами, но вы считаете их, поскольку знаете, что это настраивает вас на сон и помогает заснуть.

Рациональный человек, который пытается вести себя иррационально, похож на логика, использующего системы Рассела или Тарского, чтобы избежать парадокса. В какой-то момент Тарскому приходится понять смысл выражения «Это предложение неверно», чтобы сформулировать, как его избежать. Точно так же приверженец рационального выбора, пытающийся действовать спонтанно, осознаёт, что спонтанность — это внутреннее побочное преимущество и что на самом деле нужно пытаться не пытаться его получить. Чтобы попытаться, я не должен пытаться. Но если я пытаюсь достичь успеха (путем отсутствия попыток), то мне периодически надо как-то оценивать свой прогресс. Я должен проверять, насколько я приблизился к спонтанности, и, если что-то пойдет не так, внести изменения в свои действия. По сути, мне нужно разделиться надвое: одна половина станет считать, что пытаться быть спонтанным — нерационально, а вторая половина забудет об этом и все-таки попытается!

Рациональная теория нерациональности разделяет нас не только на внутреннем, но и на общественном уровне.

Существует множество примеров того, как группа людей стремилась к общей цели, но не достигала ее, потому что каждый думал о личной выгоде. Такое часто происходит, когда людям нужно делиться чем-то друг с другом. В XIX веке в Англии произошла так называемая трагедия общинного поля, которая была вызвана как раз парадоксальной логикой. Британские фермеры активно пользовались общинными полями (то есть землями, которые не принадлежали никому). Любой человек мог выгнать туда свой скот и оставить его пастись. При этом каждый фермер рассуждал так: если взять небольшой кусочек поля, примыкающий к моей ферме, и огородить его, то у меня будет и собственное место для выпаса, и общинное поле. Проблема заключалась в том, что такие мысли пришли в голову абсолютно всем. Общинные поля поделили, и фермеры в итоге остались внакладе. Эти люди — так же как и те, что пытаются достичь спонтанности и потому не достигают ее, — повели себя рационально и в результате потеряли все.

Как же нам решить эту проблему? Один из вариантов — создать тайное общество, группу мудрых философов (то есть вас и ваших друзей11), которая будет рассказывать фермерам, что общинными полями управляет невидимая фея Общиния. Она ездит на волшебной мыши, носит корону из боярышника, а если кто-то покушается на ее поля, тут же награждает нарушителя неоперабельным раком глазного яблока.

Теперь фермер, которого рациональность заставляет отгородить для себя часть пастбища, не станет этого делать из страха перед Общинией. Вы со своими друзьями придумали откровенную чушь, но полезную для всех.

«Трагедия общинного поля» осталась в далеком прошлом, но не так давно, в XIX веке, человечество столкнулось с другой проблемой глобального характера. Старый образ жизни с его бескорыстными и спонтанными взаимоотношениями между людьми и обоюдной щедростью постепенно заменялся новым порядком — четким и рациональным. Об этом говорили не только консерваторы. Карл Маркс, не имевший никаких склонностей к консерватизму, писал в своем «Манифесте коммунистической партии»: все, что казалось нам привычным и стабильным, тает на глазах. Капитализм заменил человеческие отношения, основанные на чувствах и взаимности, экономическими, строящимися на деньгах. И тогда несколько мудрых жителей Нью-Йорка решили создать легенду, чтобы остановить постоянное давление на культуру и позволить людям видеть мир не таким приземленным и прагматичным (это было что-то вроде нашей фантазии о фее Общинии). Как рассказывает историк Стивен Ниссенбаум в своей книге «Битва за Рождество» (Battle for Christmas), такая легенда появилась в кругу богатых ньюйоркцев, выходцев из голландских семей, среди которых были, в частности, Вашингтон Ирвинг и Клемент Кларк Мур. Уже в начале XIX века этих людей беспокоил тот факт, что их некогда мультикультурный город может стать безликим и скучным. Чтобы предотвратить такое, они изобрели Санта-Клауса. Конечно же, они не выдумали его полностью, как мы — фею Общинию. Они объединили несколько сказочных персонажей Северной Европы (например, Криса Крингла и кнехта Рупрехта), добавили в эту смесь распространенную среди бедняков традицию приходить в Рождество к особнякам богачей и петь до тех пор, пока им не дадут еды и пива, переориентировали на дом и семью — и в итоге получили современное Рождество.

Прав Ниссенбаум или нет, нам стоило бы спросить себя, действительно ли мы хотим следовать подобной культурной традиции.

Давайте рассмотрим некоторые нюансы мифа о Санте и проанализируем, как они вписываются в теорию заговора, призванного помочь нам справиться с негативными сторонами рациональности.

Во-первых, Санта старый. В основе института семьи лежит страх перед немощной старостью, и семейная жизнь строится на негласной договоренности между поколениями: родители защищают своих детей, а затем дети заботятся о родителях. Мы возмущаемся, когда слышим рассказы о семьях, в которых плохо обращаются с пожилыми людьми. Семью, состоящую из нескольких поколений, можно сравнить с общинным полем: мы ухаживаем за детьми, пока они слишком малы и слабы, а когда мы станем дряхлыми и беспомощными, наши сыновья и дочери будут заботиться о нас. Санта-Клаус — старый, но чудесным образом очень сильный человек. Его образ воплощает надежду на долгую и хорошую жизнь и приглушает наш страх перед старостью и смертью, на котором строится семья. День зимнего солнцестояния имел для наших предков-фермеров особое значение. Это был самый короткий день в году, и, оценив оставшиеся к тому времени запасы, хозяева могли понять, переживут они зиму или умрут с голоду. Мы не испытываем подобной нужды, но все же страдаем от сезонных депрессий. Санта приходит к нам в буквальном смысле в самый черный день в году и приносит с собой надежду.