Фред Стюарт - Золото и мишура Страница 95

Красивое худощавое лицо Хуанито выражало решимость.

— Кажется, настало время и нам кое-что узнать об адвокатах и банкирах, — тихо сказал он. — Эти янки явились и уничтожили наш рай. Ладно, пусть будет так: Стар тоскует по моему телу, что ж, тогда я буду ее брюхатить двадцать лет подряд, чтобы у нее не было ни малейшей возможности даже взглянуть на ее чертова китаезу или на кого бы то ни было еще. И либо я сам, либо один из моих сыновей наверняка сумеем выучить всю эту премудрость про адвокатов и банкиров, про деньги и власть. Мы выучим все уловки, которыми сейчас пользуются янки, так что в конечном итоге мы победим этих светловолосых скотов в их же собственной игре.

После этого Хуанито скомкал копию брачного контракта и швырнул ее через всю комнату. Она ударилась о стену и, как дохлый клоп, упала на пол.

Однако сила печатного слова от этого ничуть не пострадала.

Голубые глаза Мандевилля упивались великолепием изумрудного с бриллиантами колье Эммы, переливающегося в свете свечей, стоявших в золотых подсвечниках. «Восхитительно, — думал Мандевилль. — И ее грудь тоже восхитительна, ни одной морщинки на коже, а ведь ей уже, наверное, около пятидесяти…»

— О чем это вы так задумались, милорд? — спросила Эмма, поднося к губам бокал с шампанским. — Знаете, говорят: «Пенни за мыслишку!» Хотя у меня такое впечатление, что ваши мысли стоят много долларов, а уж никак не пенни. Вероятно, даже фунтов стерлингов.

Редклиф улыбнулся.

— Неужели это так явно читалось у меня на лице? — спросил он. — Признаюсь, я восхищался вашим колье. Камни изумительные, никогда я не видел изумрудов такого глубокого цвета. Они завораживают.

— Отец купил их в Париже три года назад у индийского магараджи.

— Они, должно быть, обошлись ему в целое состояние.

— Во всяком случае тех денег было бы достаточно, чтобы провести в Торнфилдском аббатстве водопровод.

Редклиф чуть не поперхнулся своим шампанским.

— Эмма, да вы колдунья! — рассмеялся он. — Ведь именно об этом я как раз и думал, вы поймали меня, можно сказать, с поличным.

Эмма улыбнулась.

— Редклиф — полагаю, что после того, как мы обедали с вами четыре вечера подряд, я могу называть вас просто Редклиф, — так вот, когда молодой человек такой красоты и обаяния, как у вас, начинает обращать внимание на женщину, по возрасту годящуюся ему в матери, совершенно очевидно, что молодой человек думает не о любви и возвышенных чувствах, а о недвижимости.

— А о чем в подобной ситуации думает эта женщина?

— Честный вопрос, — сказала она, несколько вдруг погрустнев. — Эта женщина думает о многом, очень о многом. Думает, например, о том, что она больше уже не молода, что смириться с этим очень трудно, а нужно. Она думает о двоих мужьях, которых она потеряла и которых преданно любила. Наверное, следовало бы сказать «страстно» любила. Эта женщина думает о том, что теперь она очень одинока. Она думает также о том, что не должна терять достоинство и делать глупости. Но! — И тут Эмма подняла на него свои прекрасные аметистовые глаза. — Она думает также и о том, что, может быть, жизнь для нее еще не совсем закончилась. Не совсем.

— Полагаю, для женщины вашей красоты и жажды жизни жизнь не закончится до самой смерти. И, возможно, даже после нее.

— О, мне совсем не интересно стать привидением. Привидения вытворяют такие ужасные глупости, вроде того, что стучат по столам на спиритических сеансах, мебель еще, бывает, двигают. Нет уж, когда я умру, то умру. Никаких фокусов, благодарю покорно. Пройти через этот сумасшедший мир — уже более чем достаточно. Но как бы то ни было, а пока я еще жива. И еще мне пришла в голову мысль, что было бы замечательно бросить вам вызов — отреставрировать что-нибудь прекрасное, например Торнфилдское аббатство. То есть, если бы сумасшедшей судьбе было угодно сделать меня вдруг маркизой Торнфилд.

И она опять улыбнулась. «Боже ты мой, — подумал он, — как лихо эта женщина расставила все точки над i».

— Должен напомнить вам, что титул наследует мой старший брат.

— Да, я знаю. Но я расспросила сэра Персиваля — за вашей спиной, разумеется, — и тот рассказал мне, что у вашего брата чахотка и что ему осталось жить не больше года. Более того, кроме лошадей и собак, он не интересовался ничем в жизни.

— Верно.

— Так что, когда ваш отец умрет — а ему уже восемьдесят, — велика вероятность того, что именно вам достанется один из старейших в Англии титулов, а также четырнадцать тысяч акров йоркширских болот, под которыми обычно кроются богатые залежи угля; кроме того, вы получите один из огромнейших особняков в Англии, который, правда, разрушается, и что-то около миллиона фунтов стерлингов игральных долгов. Подобное будущее имеет много pro и совсем мало contra[38].

— Вы очень верно обрисовали ситуацию.

— Моя ситуация тоже имеет pro и contra, — сказала она, разрезая спаржу. — Я сумела сохранить брак своей дочери весьма неприятным способом, о чем, возможно, когда-нибудь придется пожалеть, но… — она пожала плечами, — так хотела Стар, а я очень люблю свою дочь. Сегодня утром мой сын сказал, что собирается жениться на дочери человека, которого я ненавижу больше всего на свете. Подобное известие явилось для меня ударом, и я сказала ему, что мне нужно обо всем этом хорошенько подумать, вот почему я столь откровенна с вами, дорогой Редклиф. Скажите, а ваша спаржа нежная?

— Да, очень. — «Нежнее во всяком случае, чем твое сердце, старушка», — подумал он, а вслух продолжил: — Хорошо, а если бы какой-нибудь очаровательный молодой англичанин попросил некую богатую, но страшно одинокую американскую вдову стать его женой, то сын и наследник этой вдовы пришел бы в ярость и стал бы причиной всевозможных неприятностей. Но если бы эта вдова согласилась на брак сына и дочери ненавистнейшего ей человека, то принцип «qui pro quo»[39], восторжествует, и обе стороны, возможно, достигнут мирного урегулирования. Понимаете, что я имею в виду?

— Да, думаю, что улавливаю суть.

— Конечно, этот брак будет в лучшем случае договором, сделкой, если хотите, и, возможно, без любви с английской стороны.

— А как насчет американской стороны? — Она печально взглянула на него. — Американка устала просыпаться одна. — Эмма вздохнула. — Ужасно, наверное, слышать от меня такое?

Редклиф положил нож и вилку и взял салфетку.

— Конечно нет, — сказал он. — Это вполне естественно. Я тоже не люблю просыпаться один.

— Дорогой Редклиф, — улыбнулась Эмма, — я подозреваю, что вы редко просыпаетесь один.

— Кгм… — Он вытер губы салфеткой. — Ладно, раз уж вы так быстро и точно расставили все по своим местам, не вижу причин скрывать свои нежные чувства. Дрожайшая Эмма, как только на прошлой неделе я впервые увидел вас, я почувствовал жгучее волнение в груди, которое разожгло целый костер моих самых нежных чувств…

— Вы дважды употребили слово «нежный».

Он положил салфетку на стол.

— Черт побери, Эмма, я плохой оратор. Я люблю вас. Вы будете моей женой?

Почти целую минуту она мечтательно смотрела на него, затем взяла вилку, нож и снова принялась за спаржу.

— Мне нужно подумать об этом.

Он чуть было не шарахнул кулаком по столу.

— Эмма, может быть, эти слухи верны? — требовательно спросил у нее три дня спустя Дэвид Левин, сидя напротив Эммы в ее библиотеке.

Вот уже почти три десятка лет его сердце взволнованно билось от красоты Эммы, и сегодняшний вечер не был исключением. В мягком свете газового светильника она выглядела неправдоподобно прекрасной. На ней было платье из мягкого бежевого шелка, отделанное тонкой кружевной тесьмой, на груди знаменитые жемчуга, несколько колец красиво подчеркивали линии рук. От такой элегантной утонченности у Дэвида дух перехватило. В то время когда молодые женщины использовали висмут и соединения свинца, чтобы отбеливать кожу, обесцвечивать волосы на голове, использовали индийскую тушь, чтобы подводить глаза, когда женщины специально расширяли себе зрачки с помощью сульфата атропина и наклеивали вдобавок искусственные ресницы — иначе говоря, во время торжества безвкусных подделок, призванных сделать женщин более привлекательными, Эмма вполне могла довольствоваться тем, что дала ей природа (разве что используя самую капельку румян).

— Какие слухи? — спросила она, наливая в стакан своему бывшему учителю и бывшему редактору его любимое шерри.

— Весь город болтает о том, что ты собираешься выйти замуж за лорда Мандевилля.

— Неужели? И почему так говорят?

— Потому что вот уже целую неделю он проводит вечера в твоем доме. И остается далеко заполночь. — Последнее прозвучало угрожающе.

Эмма рассмеялась, затем протянула ему стакан шерри.