Ирина Велембовская - Лесная история Страница 3

— Солдат, починяй, пожалуйста, — попросили и другие.

Мишка сбегал, принес отвертку, поковырялся в приемнике.

— Антенну уж завтра налажу, — пообещал он, — темно, еще с крыши упаду, убьюсь — отвечать вам придется.

А сам подсел к Газиле. Оглянувшись по сторонам, шепотом спросил:

— Ты чего это к нам не идешь? Мать велела приходить.

— Зачем? — робко спросила Газиля.

— Зачем раньше-то ходила? Меня, что ль, испугалась?

На соседних койках прислушивались, разговоры смолкли.

— Давай в сени выйдем, — шепнул Мишка.

Газиля нерешительно встала, прошмыгнула вслед за Мишкой.

Они постояли на крыльце. Было совсем темно, чуть-чуть рисовались вершины сосен на черно-зеленом неровном небе; из низины тянуло холодной сыростью.

— Чего тут стоять? Пойдем к нам, — предложил Мишка.

— Не пойду…

— Чтой-то? Пойдем, я говорю!

Он потянул ее за руку. Она упиралась, но шла за ним.

В окнах у Широковых было уже темно.

— Пока мы с тобой здесь сватались, наши легли, наверно. — Иди-ка сюда. — Мишка потянул Газилю в ограду, где плотным стожком было сложено сено. — Не бойся ты, дурочка!

— Чего надо тебе? — дрожа, спросила Газиля.

— Ничего не надо. Садись, посидим, сказки рассказывать будем.

Газиля покачала головой:

— Не надо. Пусти руки, пожалуйста…

— Ну, воля твоя, — как можно равнодушнее сказал Мишка. — Тогда одна дорога — спать идти.

Газиля, отойдя в темноту, смотрела, как Мишка пошел в избу; подождала, когда стукнет дверной засов, и пошла к себе в барак.

Двенадцать дней пробыл Мишка у родителей. Отпуск подходил к концу. Погода изменилась, сильно захолодало, полетела острая, как иголки, снежная крупа, заковало лужи.

В лесосеке запылали костры. Еловый лапник с воем корчился на огне, пыхтела горькая, не желавшая загораться осина.

От едкого дыма у Газили слезились глаза, зябли руки: варежки она еще не успела припасти. Став на колени, она дула на тлеющую сырую бересту, которая то вспыхивала, то погасала, задуваемая ветром.

— Газилька! — услышала она над собой голос Ефросиньи Петровны. — Ты чего пропала? Мишка наш скоро уезжает. Приходи-ка на пельмени.

Пельмени были с мясом, с рубленой капустой и редькой. На столе стоял горшок со сметаной, пузырек уксуса, перечница, топленое масло.

— Ешь, Газиля, — угощала Петровна, загребая шумовкой из чугуна разбухшие пельмени и вываливая их Газиле на тарелку.

Газиля сидела опустив глаза. На смуглом, обветренном лице ее проступили розовые пятна. Есть она не решалась; как взяла вилкой пельмень, так и сидела, не поднимая глаз.

— Чего же ты не ешь, гостья дорогая? — спросил Мишка очень ласково.

 — Не хочется кушать… — прошептала Газиля и сняла с вилки пельмень обратно на тарелку.

Подняв глаза на Мишку, она встретила его глаза, голубые, веселые и ласковые. Рот у Мишки был пухлый, масленый от пельменей; все лицо казалось теплым и мягким.

— Хорош парень у нас, Газиля? — спросил, жуя пельмень, Логин Андреевич.

— Хороший… Очень… — растерявшись, ответила Газиля.

Она ушла, так почти ничего и не поев. Обойдя барак, села на пенек подле маленькой зеленой елки и просидела до сумерек, улыбаясь, волнуясь и не замечая ничего вокруг; ни холодного тумана, который полз из низины, ни пролетающей снежной крупки. Газиле было томительно и сладко, несмотря на то что она замерзла и хотела есть. Думала, вдруг невзначай зайдет сюда Мишка…

Как до последнего времени все было ладно и просто: жила среди подруг, работала. Каждое утро раньше всех вставала, по холодку шла в покрытую росою делянку, сгребала граблями зеленую хвою, укладывала в груды обрубленные сучья. Трелевщики, возившие бревна, похваливали: «Молодец девка! Как избу в воскресенье, делянку прибрала. Ты, бригадир, подкинь ей!» И целый день над Газилей голубело небо и качались зеленые вершины.

А вот теперь уж не вставалось так беззаботно и ночью не спалось так крепко, как раньше, все думала она о Мишке, о его веселых, играющих глазах…

— Вот ты где! — услышала за собой Газиля. — Я ее в бараке ищу, а она в лесу сидит, как шишимора. Замерзла небось? — Мишка подошел и взял ее за руку. Слушай-ка… Я с тобой все же поговорить хочу. У тебя парень есть? Будешь со мной дружить? Я тебе писать буду, а вернусь, время покажет…

У Газили дрогнули ресницы.

— Правду говоришь? — тихо спросила она, все еще не глядя Мишке в лицо.

— Отсохни язык! — горячо заверил тот. — Слушай-ка, возьми вот… На прииск сбегал, купил… — И он протянул Газиле нагретую в кулаке дешевую жемчужную снизочку.

Уехал Мишка. Каждое утро выбегала Газиля посмотреть, не несут ли письма в избушку к Широковым. Один раз, осмелев, спросила Петровну:

— Миша письма пишет?

— Нету покудова. Да он у нас не большой охотник письма-то писать. — И, чуть заметно усмехнувшись, Петровна спросила: — Аль соскучилась?

Газиля потупилась и больше ни разу не заговорила о Мишке. Как-то вечером Петровна сама окликнула ее, возвращающуюся из лесосеки:

— Ты что к нам не идешь? Богата стала? А Мишка письмо вот прислал. В Венгрии он.

В письме ни слова не было о Газиле. Писем для себя она скоро и ждать перестала.

Она сильно похудела и стала совсем маленькая и тихая, как затаившийся мышонок. Оставшись одна где-нибудь у костра, беззвучно плакала, утирая сырой рукавицей слезы с обветренных щек. Один раз, когда было ей как-то очень тяжело, сняла с шеи подаренные Мишкой бусы и кинула их в подернутый ледяной коркой глубокий родничок.

Зима наступила лютая. Уж в ноябре так заковало, что земля потрескалась. Снегу было совсем еще мало, да и тот сдуло в низину. По всей лесосеке пылали костры. Леса вырубили множество; гора, на которой расположился лесоучасток, оголилась совсем. Везде торчали сиротливые пни, припорошенные снегом кучи несожженной хвои.

Логин Андреевич с наступлением холодов все чаще «закладывал», благо продуктовозка приходила теперь по санному пути два раза в неделю. За кострами наблюдать ходила Ефросинья Петровна.

Однажды, уже после рождества, она наткнулась в темноте на Газилю, которая совсем одна сидела, поджав ноги, на поваленном дереве около потухающего костра.

— Девка, милка! — позвала соскучившаяся Петровна. — Что же ты совсем меня забыла? Что я тебя, обидела, что ли, чем?

— Нет, тетенька!.. Работы много… Некогда.

— Так уж и некогда? Что у тебя, скотины полон двор или детей куча? Приходи-ка лучше, я тебе варежки припасу, — пообещала Петровна.

Газиля пришла, но просидела молча, не поднимая глаз.

— Хвораешь ты, что ли? — любопытствовала Петровна. — Что ты такая худущая да зеленая стала?

— Болит чего-то… — тихо ответила Газиля. — Простыла в лесу, наверно…

Петровна дала ей сушеной малины, липового цвета и велела в субботу приходить париться в бане, которую сама топила.

Газиля пришла и в субботу, но, когда зашла с Петровной в горячую баню, не стала снимать рубаху.

— Ты что, меня, старухи, стесняешься? — удивилась Петровна. — Сдерни рубаху, тебе говорят! Что за мытье в рубахе!

Увидев высокий живот, всплеснула руками:

— Ты что же это натворила, буть ты неладна?.. И молчишь…

Газиля тоненько заплакала, опустившись на сырую горячую лавку.

— Кто же это тебе? — допытывалась Петровна.

— Мишка ваш… — чуть слышно шепнула Газиля.

Ошеломленная Петровна ушла из бани, почти не мывшись. С неделю она молчала, ходила хмурая, с поджатыми губами.

— Что тебя, параликом, что ль, зашибло? — спросил Логин Андреевич. — С чего на тебя немота-то напала?

— Беда, Андреич, — вдруг заплакав, призналась Петровна.

Выслушав, Логин Андреевич позеленел.

— Вот змея! — зло сплюнув, сказал он. — Эдак она может сказать, что это я ей…

— Молчи уж, — сердито прервала жена, — не будет она брехать. Значит, было. Недаром она от нас хоронилась.

— Брехня! — рявкнул Широков. — Чтоб духу ее у нас в дому не было! Увижу близ избы, ноги поломаю.

Долго бушевал Широков. Больших трудов стоило жене удержать его, чтобы не побежал он в барак со скандалом. Обещала, что прикажет Газиле ни слова никому не говорить о Мишке. Но та и не думала говорить, наоборот, таилась от всех, молча ждала срока.

— Тебя что, девка, подменили, что ли? — спросил бригадир. — То все песни играла, такая затейная была девушка, а теперь как мух наглоталась.

— Скучаю… В деревню охота, к папе, — пряча глаза, ответила Газиля.

— На что он, папа? Ты ловчи, как помоложе папу завесть, замуж выскочить, — пошутил, ничего не подозревая, бригадир.

Газиля вздрогнула, потом прижала ладони к щекам, опустив голову, пошла прочь.

Поздней весной родился мальчик. Петровна, несмотря на запрет Логина Андреевича, ходила на прииск к Газиле в больницу. Вернулась вся в слезах, черная, разбитая.