Андрей Гущин - Оборона Порт-Артура: «Сухопутные не признают моряков, моряки сухопутных, да еще и между собою вражда…» Страница 3

Высшие офицеры обращались к отправлявшимся на войну с пожеланием «тесного единения армии с флотом, для того чтобы дать дружный отпор вероломному врагу»{34}. Анализ источников личного происхождения, как морских офицеров, так и их сухопутных коллег, свидетельствует об отсутствии этого желанного единения. В дневнике штабс-капитана М.И. Лилье от 30 мая 1904 г.{35}, воспоминаниях генерал-майора М.И. Костенко{36} и других приводится полный текст так называемой «Повести о белых зайчиках». Авторы, поместившие в свои дневники и мемуары «повесть», характеризуют ее как «известную всем артурцам»{37}. Об авторе точных сведений в известных нам источниках не сохранилось{38}, хотя ряд авторов, таких как капитан М.И. Лилье, указывают на то, что повесть первоначально была подана в газету «Новый край» и не была принята к публикации{39}. Считаем необходимым привести ее полный текст: «Бык наседает, собаки до изнеможения сил грызутся, алая кровь потоками льется, а в это время в лесу по горам зайцы чистенькие да беленькие, в воротничках да манжетах, со златокудрыми сиренами под ручки стройно разгуливают и приятные разговоры разговаривают… Пусть де собаки грызутся, пусть шерсть с них летит, пусть брызжет кровь — нам горя мало. Отгрызутся, а потом мы, как более прыткие, поскачем с вестью, что быка загрызли… А за это нас покормят лавровыми листиками… а мы их очень любим. Вдруг видят, что бык показался, — тут зайцы врассыпную и попрятались под собачьи хвосты. Когда же дело дошло до смертной схватки, зайцы не выдержали и в кильватерной колонне засверкали пятками, взяв направление на норд-ост, с предводителем во главе, старым, седым и самым трусливым зайцем. Смрад от этого пошел невозможный… Но так как зайцы дальше своего лесочка никуда не ходили, то скоро сбились и заблудились… Картина меняется. От быка только клочья остались, собаки его разнесли, а тут в железной лодке появляется дедушка Мазай. Видит, зайцы кто где: какой на камне сидит, какой на берег выпрыгнул, у многих одни уши торчат. Стал их Мазай подбирать: “Как-то вы, — говорит, — зайцы, тягу дали и нет, чтобы собакам помочь”. — “Э, дедушка, — отвечают зайцы, — собачья-то шкурка не ценная, а наши шкурки-то дорого стоят, вот и спасались”. — “Эх вы, зайцы, трусы нерассудительные, что толку в том, что шкурку спасали, когда вся-то она у вас загажена”. — И давай их Мазай палкой тузить да уму-разуму учить. Многие из них не выжили, а другие прощения запросили. Тут я и проснулся…»{40}

Приведенная «повесть» вовсе не является феноменом военно-полевого фольклора, скорее наоборот — очень типичной формой выражения настроений сухопутного офицерства. Дело в том, что традиционно система военного образования в дореволюционной России всех ступеней от кадетского корпуса и до военного училища предполагала наличие своего рода ритуала — сочинения песни «Звериады»{41}. В «Звериаде» выпускники военного учебного заведения высмеивали порядки, негативные стороны действительности, отрицательные черты поведения офицеров-воспитателей и преподавателей. Причем в годы императора Николая I «Звериада» носила нелегальный характер, так как под «зверями» понималось корпусное начальство и воспитательный персонал{42}. Впоследствии понятие «звери» расширилось и слилось со вторым словом, а шутливые куплеты песенки кадетам разрешили вносить в выпускную книгу, имевшую официальный статус и даже немалую статью расходов для выпускников{43}. Начальство признало ее существование, и более того, наличие своей фирменной «Звериады» порой отражало весь комплекс стереотипов мышления, связанных с традициями каждого конкретного военного учебного заведения, и отвечало своеобразной системе этических координат офицерского корпуса{44}. Таким образом, русский сухопутный офицер с кадетской скамьи был приучен к рефлексии над своим бытом, повседневностью в рамках четверостиший, шутливых фельетонов, песенок. На протяжении офицерской службы эта традиция жила в рамках мирного времени уже в виде полковой песни, так называемого «журавля». Подытоживая все сказанное о военно-полевом фольклоре, нам остается только согласиться с тем, что «Повесть о белых зайчиках» является ценным источником оценок сухопутными участниками обороны Порт-Артура вклада моряков в борьбу с японцами. Мемуарный комплекс, отражающий события осады и капитуляцию крепости, принадлежащий сухопутным участникам обороны, вполне четко указывает на коллег в морских мундирах как на главных виновников неудачного для русской стороны хода боевых действий.

§2.

ВЗГЛЯД СУХОПУТНЫХ УЧАСТНИКОВ ОБОРОНЫ ПОРТ-АРТУРА НА ПРОБЛЕМЫ ФЛОТА И 1-й ТИХООКЕАНСКОЙ ЭСКАДРЫ

Моряки 1-й Тихоокеанской эскадры предстают на страницах повести в образе «белых зайчиков»{45}. Зайчики потому, что к моменту появления повести прошло четыре месяца осады, но к решительным действиям флот так и не приступил. «Флот наш остается верен себе и по-прежнему ограничивается ролью пассивного и хладнокровного зрителя», — писал в дневнике штабс-капитан М.И. Лилье{46}. «Наши моряки умеют только топить свои суда, а в особенности в виду неприятеля, чтобы избежать с ним столкновения», — вспоминал генерал-майор М.И. Костенко{47}. Белыми же зайчиками названы моряки по одной из разновидностей форменной одежды военных моряков, так называемой «вне строя». Как свидетельствовал в своих воспоминаниях один из порт-артурских мирных обывателей: «В садиках, ресторанах и т. п.; они одеты всегда в безукоризненно белые костюмы; видно также, что они не стесняются в средствах»{48}.

Далее в тексте повести говорится о златокудрых сиренах и не случайно. В тот момент, когда среди гарнизона Порт-Артура свирепствовали цинга, дизентерия вследствие употребления нижними чинами и офицерами пищевых суррогатов, морские офицеры позволяли себе отдых в кафешантанах «Звездочка» и «Variete». «Многие из них (моряков. — А. Г.) имели содержанок и мало кто стеснялся обнявшись кататься с ними по улице, быть в цирке, театре…» — писал в своих воспоминаниях один из участников обороны{49}. Штабс-капитан М.И. Лилье, всякий раз возвращаясь поздно ночью со службы, замечал в городе яркий свет, хотя в целях светомаскировки окна завешивались, но на ресторан «Звездочка» это правило не распространялось, так как именно там, согласно его дневнику, «кутят наши морские офицеры»{50}. В своих показаниях в следственной комиссии о бое 28 июля 1904 г. лейтенант Н.Л. Максимов с броненосца «Пересвет» свидетельствовал о нахождении на броненосцах дам и лиц, считавших поход во Владивосток лишь пассажирским рейсом{51}. А дальнейшие события в его показаниях выглядели таким образом: «Главное надо добраться во Владивосток; если все будут сражаться, — никто не дойдет туда, поэтому часть должна сражаться, а другая будет уходить. О неприятеле заботы нет»{52}.

В показаниях младшего флагмана, принявшего на себя командование в бою 28 июля после гибели контр-адмирал В.К. Витгефта, контр-адмирала князя П.П. Ухтомского дамы превращались в «дам морских офицеров». Не жены, не сестры, а именно «дамы»{53}. Обычно в мемуарах было принято употреблять выражение «дамы полусвета», и всем становилось понятно, о ком шла речь. Поразительно и их нахождение на кораблях и шокирующее признание контр-адмирала в том, что «присутствие дам на кораблях нигде не произвело отступления от исполнения боевых обязанностей офицерами»{54}. Князь П.П. Ухтомский в своих показаниях по делу о бое в Желтом море сообщал, что находились они на эскадре якобы с разрешения адмирала В.К. Витгефта, и тем самым, на наш взгляд, перекладывал всю степень ответственности за падение дисциплины на погибшего флагмана{55}. Сухопутные офицеры знали о сложившейся ситуации. В дневнике офицера 14-го Восточно-Сибирского полка А.Н. Голицынского содержалась ремарка, смысл которой в том, что едва ли женщины на судах могли воодушевлять моряков во время боя{56}. Дневник сестры милосердия О.А. Баумгартен демонстрирует то, как быстро новости о таком странном усилении 1-й Тихоокеанской эскадры облетели гарнизон: «Рассказывают еще, будто бы на судах находились женщины, преимущественно на “Пересвете”. Во время боя они попадали в обморок, и наши моряки, забыв дело, стали за ними ухаживать»{57}.

На наш взгляд, отрывок повести: «Когда же дело дошло до смертной схватки, зайцы не выдержали и в кильватерной колонне засверкали пятками, взяв направление на норд-ост…» относится именно к неудачной попытке прорыва из Порт-Артура во Владивосток 28 июля 1904 г. 1-й Тихоокеанской эскадры. Прорыв был предпринят после получения категорического повеления императора Николая II. 28 июля эскадра вышла в море с целью прорваться во Владивосток, встретилась в море с японским флотом и приняла бой. Японцы, верные своему принципу концентрации огня на головном флагмане, обрушили всю мощь своих орудий на эскадренный броненосец «Цесаревич». После гибели контр-адмирал В.К. Витгефта и повреждения флагмана в первой фазе боя части судов удалось прорваться, другая же часть вместе с младшим флагманом 1-й Тихоокеанской эскадры контр-адмиралом князем П.П. Ухтомским вернулась в Порт-Артур. Тем не менее известно, как из описаний боя дореволюционных историков, так и советских и современных, что во время битвы в Желтом море обе эскадры не потеряли ни одного корабля{58}. Причем контр-адмирал П.П. Ухтомский якобы из-за незначительных повреждений на броненосце «Пересвет» поднял сигнал на поручнях мостика «Следовать за мной»{59}. Но на других кораблях эскадры этот сигнал не смогли разобрать. И то, что русская эскадра не управлялась должным образом, как и то, что не желала исполнить приказ о прорыве, остается фактом. Из состава эскадры, вышедшей в море 28 июля, на следующее утро в Порт-Артур вернулись броненосцы «Пересвет», «Ретвизан», «Победа», «Севастополь», «Полтава», а также крейсер «Паллада», миноносцы «Властный», «Выносливый» и «Бойкий» и госпитальное судно эскадры пароход «Монголия». Получивший тяжелые повреждения флагман, 3 крейсера и 5 лучших миноносцев, исполняя приказ В.К. Витгефта, прорвались и интернировались в нейтральных портах. Согласно воспоминаниям японского офицера, непосредственного участника боя 28 июля в Желтом море лейтенанта Т. Сакуры: «Наши суда пострадали весьма серьезно, — не было ни одного, которое не имело бы пробоин с последствиями крена»{60}. Косвенно тяжелые потери японской эскадры подтверждаются тем, что после боя 28 июля 1904 г. морская блокада Порт-Артура была недействительна в течение нескольких недель. Всегда инициативные японцы не преследовали ни броненосец «Цесаревич», ни крейсер «Новик», ни другие суда{61}. Также известно, что очень осторожный адмирал Того приказал своему штабу готовить сигнал об отступлении к военно-морской базе японского флота Сасебо[3], но, к удивлению японцев, русские сами поспешили вернуться в Артур{62}. После возвращения на базу вступивший в командование эскадрой контр-адмирал П.П. Ухтомский, как и большинство морских офицеров, считал, что эскадра, ослабленная прорвавшимися судами, не сможет более повторить организованных попыток прорыва блокады или дать сражение японскому флоту в открытом море. Служба флота была сведена к тралению и охране рейда, а также помощи гарнизону в виде десантов, установке орудий и пр.