Андрей Гущин - Оборона Порт-Артура: «Сухопутные не признают моряков, моряки сухопутных, да еще и между собою вражда…» Страница 4

На наш взгляд, отрывок повести: «Когда же дело дошло до смертной схватки, зайцы не выдержали и в кильватерной колонне засверкали пятками, взяв направление на норд-ост…» относится именно к неудачной попытке прорыва из Порт-Артура во Владивосток 28 июля 1904 г. 1-й Тихоокеанской эскадры. Прорыв был предпринят после получения категорического повеления императора Николая II. 28 июля эскадра вышла в море с целью прорваться во Владивосток, встретилась в море с японским флотом и приняла бой. Японцы, верные своему принципу концентрации огня на головном флагмане, обрушили всю мощь своих орудий на эскадренный броненосец «Цесаревич». После гибели контр-адмирал В.К. Витгефта и повреждения флагмана в первой фазе боя части судов удалось прорваться, другая же часть вместе с младшим флагманом 1-й Тихоокеанской эскадры контр-адмиралом князем П.П. Ухтомским вернулась в Порт-Артур. Тем не менее известно, как из описаний боя дореволюционных историков, так и советских и современных, что во время битвы в Желтом море обе эскадры не потеряли ни одного корабля{58}. Причем контр-адмирал П.П. Ухтомский якобы из-за незначительных повреждений на броненосце «Пересвет» поднял сигнал на поручнях мостика «Следовать за мной»{59}. Но на других кораблях эскадры этот сигнал не смогли разобрать. И то, что русская эскадра не управлялась должным образом, как и то, что не желала исполнить приказ о прорыве, остается фактом. Из состава эскадры, вышедшей в море 28 июля, на следующее утро в Порт-Артур вернулись броненосцы «Пересвет», «Ретвизан», «Победа», «Севастополь», «Полтава», а также крейсер «Паллада», миноносцы «Властный», «Выносливый» и «Бойкий» и госпитальное судно эскадры пароход «Монголия». Получивший тяжелые повреждения флагман, 3 крейсера и 5 лучших миноносцев, исполняя приказ В.К. Витгефта, прорвались и интернировались в нейтральных портах. Согласно воспоминаниям японского офицера, непосредственного участника боя 28 июля в Желтом море лейтенанта Т. Сакуры: «Наши суда пострадали весьма серьезно, — не было ни одного, которое не имело бы пробоин с последствиями крена»{60}. Косвенно тяжелые потери японской эскадры подтверждаются тем, что после боя 28 июля 1904 г. морская блокада Порт-Артура была недействительна в течение нескольких недель. Всегда инициативные японцы не преследовали ни броненосец «Цесаревич», ни крейсер «Новик», ни другие суда{61}. Также известно, что очень осторожный адмирал Того приказал своему штабу готовить сигнал об отступлении к военно-морской базе японского флота Сасебо[3], но, к удивлению японцев, русские сами поспешили вернуться в Артур{62}. После возвращения на базу вступивший в командование эскадрой контр-адмирал П.П. Ухтомский, как и большинство морских офицеров, считал, что эскадра, ослабленная прорвавшимися судами, не сможет более повторить организованных попыток прорыва блокады или дать сражение японскому флоту в открытом море. Служба флота была сведена к тралению и охране рейда, а также помощи гарнизону в виде десантов, установке орудий и пр.

Фрагмент «о старом седом и самом трусливом зайце» был адресован, скорее всего, высшим морским офицерам. К моменту появления повести вице-адмирал С.О. Макаров погиб и контр-адмирал В.К. Витгефт был назначен командиром 1-й Тихоокеанской эскадры. Причем обстоятельства гибели контр-адмирала В.К. Витгефта 28 июля 1904 г. в ходе боя в Желтом море позволяют предположить, что сами моряки были также знакомы с текстом «Повести о белых зайчиках». Во время боя, находясь на головном броненосце, адмирал В.К. Витгефт не захотел занять свое место в боевой бронированной рубке, а остался с чинами своего штаба на мостике. Видимо, стремление адмирала умереть подчеркнуто бесстрашно, демонстративно, объясняется желанием остаться героем в памяти современников (и артурцев в том числе). Наше предположение о том, что военным морякам 1-й Тихоокеанской эскадры был известен текст «Повести о белых зайчиках», находит подтверждение в ведомственном сборнике документов о действиях флота{63}. Составители предполагали не подвергать материалы сборника разглашению вплоть до 1933 г. В сборнике приведены показания всех выживших офицеров эскадры, но только лейтенант Н.Л. Максимов с броненосца «Пересвет» в своих показаниях свидетельствовал о том, что 13 мая во время боя на перешейке близ Цзиньчжоу эскадра не оказала достаточной поддержки армии, «выслав одну лодку “Бобр”, и тем восстановила против себя мнение сухопутных, следствием чего были появившиеся на эскадре письма и стихи, где морских офицеров называли трусливыми зайцами»{64}.

Следующий интересный сюжет в тексте повести отражал степень подготовки флота: «зайцы дальше своего лесочка никуда не ходили». Этот фрагмент повести указывал на отношение сухопутных офицеров к существовавшей в то время на флоте системе морского ценза. Морским цензом называлась совокупность условий, требуемых от офицеров флота для производства в чины и назначения на строевые должности. Положение о морском цензе издано в 1885 г. (Собр. узак. 1885 г. № 26) и внесено в VIII книгу Свода Морских постановлений. Первоначально положение о морском цензе имело целью уменьшить сверхкомплект флотских офицеров, состоявший преимущественно из лиц, уже много лет не плававших и фактически не несших строевой службы. Эта цель в связи с изданными одновременно правилами о предельном возрасте скоро была достигнута. Морской ценз приобретался как плаваниями на военных судах, так и командованием судами, отрядами и эскадрами. Все плавания исчислялись для каждого офицера отдельно, по месяцам, полным числом дней, без различия якорных дней от ходовых. Строевые офицеры должны были в рамках рассматриваемой системы плавать: кадетами, гардемаринами морского корпуса и мичманами — 40 месяцев, лейтенантами — 58, капитанами 2 ранга — 24 (12 месяцев в должности старшего офицера и 12 — командира судна 2-го ранга и т. д.). Необходимым дополнением положения о морском цензе служили правила о предельном возрасте. Для каждого чина был установлен особый возрастной срок, по достижении которого нельзя было оставаться на действительной службе. Для мичмана ограничения составляли 10 лет в чине; для лейтенанта — 47 лет от роду; для капитана 2 ранга — 51 год; для капитана 1 ранга — 55 лет; для контр-адмирала — 60 лет; для вице-адмирала — 65 лет. Не успевшие в срок выполнить требований морского ценза с достижением предельного возраста увольнялись от службы без права прошений и представлений. Первоначально, согласно VIII книге Свода Морских постановлений, правила о предельном возрасте были установлены лишь для флотских офицеров. Но затем такие же правила были введены для упразднявшихся корпусов флотских штурманов и морской артиллерии. Для инженеров-механиков флота требования морского ценза были несколько понижены и введено условие, чтобы машины судна были определенного размера. Для корабельных инженеров морской ценз был установлен в виде участия в определенных судостроительных работах, получении от морского технического комитета свидетельства о самостоятельном составлении чертежа боевого судна по утвержденной программе и участия в постройке или капитальном исправлении судовых механизмов. Для инженеров и техников морской строительной части также был установлен особый ценз ввиду необходимости получения от морского технического комитета свидетельств об удовлетворительном выполнении порученных им работ, самостоятельном составлении планов и заведовании постройками. Введение морского ценза не оправдало надежд, возлагавшихся на эту меру морским министерством адмирала И.А. Шестакова. Особенно неудачно мера эта отразилась на строевых офицерах флота. Хотя главная цель — освобождение морского ведомства от большого числа «береговых» офицеров — и была достигнута, но к началу войны 1904-1905 гг. флот скорее пострадал от введения морского ценза, чем выиграл. Ведь до введения системы можно было точно определить, кого действительно следует считать военным моряком, а кого канцелярским чиновником в морском мундире, и для боевых действий укомплектовать эскадру действительно лучшим составом. После введения морского ценза формально на бумаге все морские офицеры являлись знатоками строевой службы. Необходимость выполнения ценза вызывала постоянные перемещения офицеров с одной должности на другую, не считаясь с требованиями службы: «Очередные назначения оф-ров в загранич. плавание, а также смена командиров судов производятся с таким расчетом, чтобы каждый оф-р, приблизительно ко времени производства в след. чин, мог выполнить требования морского ценза» (ст. 137, кн. VIII Свода Морских постановлений, изд. 1899 г.){65}. В результате офицер, у которого не хватало для производства в следующий чин нескольких месяцев плаванья, получал самые ответственные назначения на эти несколько месяцев, по окончании которых высшее начальство спешило его сменить, чтобы очистить вакансию для нового кандидата, нередко такого же вольного или невольного «гастролера». Усовершенствование техники и развитие судостроения сделали невозможным успешное освоение судовых механизмов офицерами в срок, отводимый цензом. Бюрократическая машина в лице Главного морского штаба сумела выработать своего рода механизмы, позволявшие компенсировать, свести на нет все положительные стороны требований морского ценза. В итоге уже через несколько лет после введения положения о морском цензе выдвигались не талантливые и способные, а успевшие своевременно (в силу связей, случая, дачи взятки, успешного знакомства и пр.) исполнить требования морского ценза. Парадокс ситуации в том, что карьера строевых офицеров зависела от береговой военной бюрократии, которая назначала в плавание. Эпоху 1885-1904 гг., предшествовавшую разгрому флота в войне с Японией, справедливо называют эпохой морского ценза. Русско-японская война продемонстрировала нехватку командиров при множестве офицеров с огромным багажом морского ценза. Сознание серьезного вреда, принесенного флоту морским цензом, подтолкнуло монарха высочайшим рескриптом от 18 сентября 1905 г. на имя морского министра пересмотреть «Положение о морском цензе». Об эффективности отбора офицеров в рамках системы морского ценза красноречиво свидетельствует анекдот, приписываемый адмиралу М.П. Лазареву: «Мой сундук сделал со мной семь кругосветных походов, но так сундуком и остался»{66}. Полковник К.И. Дружинин вспоминал о системе ценза следующее: «Так обыкновенно вырабатывали свои цензы в Балтийском море, где плавание обращалось в пикники», или «Любили еще плавать в Средиземном море, где наслаждались поэтической Ривьерой и гостеприимством французов»{67}.