Владимир Королёв - Босфорская война Страница 64

Бывшие христиане — потурнаки, как называли их запорожцы, или ахрияны, как именовали их донцы, испытывали ненависть со стороны казаков, которые считали, что они «отпали… окаянные, от… православные християнския веры самоволством — ни прелестью, ни мукою турских людей», «для панства великого, для лакомства нещастного». Вероотступники не могли надеяться на казачье снисхождение: ахриян, попавших в плен, донцы обычно вешали на якоре.

Верхушка Османского государства имела космополитический характер, и в XVI—XVII вв. везиры и прочие сановники в большинстве случаев были по происхождению греками, южными славянами и албанцами. Упоминавшийся выше великий везир Насух-паша родился в семье греческого священника. Султаны Осман II, Мурад IV и Ибрахим I имели матерей-гречанок.

Из вероотступников вышли многие турецкие адмиралы, в том числе воевавшие с казаками. Эрмени Халил-паша по крови принадлежал к армянам. Знаменитые флотоводцы XVI в. Хайраддин Барбаросса и Тургут Рейс были греками, как и известные корсарские адмиралы и капитаны на османской службе XVI—XVII вв. Дели Рейс, Мемми Дели Рейс, Мурад Рейс, Салих Рейс, Хасанико Рейс, Азан Валефат, Али Миникшали Рейс, Бекир Рейс, Ивас Рейс, Мустафа Рейс, выдающийся мореплаватель и картограф Пири Рейс и др. С.М. Тральич приводит весьма внушительный список турецких адмиралов, в частности, многих капудан-пашей XVII в., имевших южнославянское происхождение.

Однако «турки по профессии», как называли ренегатов, далеко не составляли большинство своих народов, у которых была иная участь. Об ущемленном, неравноправном и унизительном положении христиан в империи и Стамбуле хорошо известно. «Наличие в столице… больших групп подвластных народов, — отмечает Ю.А. Петросян, — было утверждено законами империи. Султаны в первые века существования Османской державы как бы демонстрировали на примере столицы возможность сосуществования завоевателей и покоренных. Впрочем, это никогда не заслоняло огромную разницу в их правовом статусе». Немусульмане, считавшиеся «кяфирами» (неверными), принадлежали к «реайе» — податному сословию империи, а именно к той его части, которая называлась «зимми» (иноверцы), платили тяжелую подать «джизье», испытывали многие ограничения и отчуждение со стороны господствовавших турок. Последние, к примеру, почти никогда не селились в Галате и Пере, поскольку те являлись обиталищем кяфиров.

Неудивительно, что в христианских массах Турции постоянно присутствовало недовольство своим положением, витали воспоминания о прошлом и мечты о будущем, которое связывалось с грядущим освобождением от османского ига[323]. Отсюда возникали симпатии к казакам — ярым врагам Турецкого государства и его правившей элиты, постоянно и мужественно воевавшим с османской армией и флотом, крепостями и гарнизонами. Именно под влиянием казачьих набегов среди греков распространились упорные слухи, о которых мы уже говорили и которые утверждали существование турецкого пророчества относительно грядущего освобождения Константинополя и падения мусульманского господства. Греки, констатировал П. Рикоут, очень почитают московского царя, и у них есть пророчество, что «оный имеет быти возрбновитель их церкви и их вольности». В.В. Макушев отмечает, что в XVI—XVII вв. христианские народы империи связывали свои надежды на освобождение с Россией, которая была обязана «таким их доверием… преимущественно козакам».

Это христианское население если и не являлось своеобразной «пятой колонной», то рассматривалось в качестве таковой правящими кругами Стамбула. По определению П.А. Толстого, турки всегда имели христиан «за внутренних врагов», и мы уже указывали, что султан и его двор даже опасались их восстания в столице под влиянием набегов казаков и в соединении с ними. Даже П.А. Кулиш не сомневается, что если бы во время сильного мусульманско-христианского столкновения в Стамбуле туда пришли казаки, то они и столичные христиане оказались бы вместе[324].

Массовая работорговля с ее отвратительными наглядными проявлениями, особенно заметными именно в Стамбуле, вызывала человеческое сочувствие к русским, украинцам и казакам, по крайней мере у части «турецкоподданных» греков. С.М. Соловьев замечает, что константинопольские греки сочувствовали войне русских с татарами, поскольку «к их городу (Стамбулу. — В.К.) ежедневно приставали по три и по четыре корабля, наполненные русскими пленниками; на торговых площадях стояли священники, девицы, монахи, юноши; толпами отвозили их в Египет на продажу; некоторые добровольно отрекались от христианства, другие принуждаемы были к тому насилием».

Известны и конкретные проявления упомянутых симпатий к казакам и иным «русским». Так, по свидетельству архимандрита Иоанникия (Галятовского), ученого XVII в., некоторые греки и армяне, не страшась лютых казней и конфискации имущества, помогали христианским невольникам, бежавшим от своих хозяев и тайно пробиравшимся по турецкой территории на родину. Упоминавшийся ранее С. Корецкий, с именем которого связывается выход казаков в 1621 г. в Мраморное море, во время своего предпоследнего пленения, в 1617 г., с помощью греческих монахов и львовских армян сумел сбежать от турок, добраться до Венеции, а затем вернуться в Польшу. Армяне и греки часто посредничали в выкупе пленных у турок и татар. Например, в 1628 г. армянин Якуб, сын Ивана, выкупил в Стамбуле нескольких пленных украинцев[325].

Христианское население Причерноморья иногда снабжало казачьи суда припасами, о чем нам известно, в частности, в отношении жителей грузинского побережья. Не исключаем мы и подобных случаев, связанных с греками, на что намекает эпизод, который относится к плаванию в 1627 г. по Средиземному морю восставшей галеры: дальше увидим, что освободившиеся невольники, набрав на одном из островов воды, сделают подарок находящимся там греческим монахам, очевидно, за оказанную помощь. Кое-кто из босфорцев мог служить проводниками во время казачьих нападений, а о немусульманах, вступивших в ряды казачества, и говорить не приходится: они вместе с другими казаками воевали не только на Азовском и Черном морях, но и на Босфоре.

Разумеется, отношение различных представителей немусульман Турции к казакам и их набегам было неоднозначным и зависело от социального положения и имущественных интересов, вовлеченности во власть, верноподданнических или противоположных настроений и т.п. Весомую роль в этом играл и район проживания: действия казаков воспринимались теми же греками по-разному, скажем, в Греции, до которой не доходили казачьи набеги, и на Босфоре, куда казаки являлись реальной и страшной силой, или в центре собственно Стамбула, где можно было не беспокоиться о приходе казаков, и в пригородах столицы, обращенных к проливу и находившихся под непосредственной угрозой казачьего удара.

Казаки во время набегов, по-видимому, вообще стремились без крайней необходимости «простой народ» не трогать и, может быть, как-то минимизировать причинявшийся ему урон, что и способствовало «приставанию» к казачьему «товариществу» представителей зарубежных «низов». Надо полагать, что и приходя на Босфор, казаки не намеревались специально причинять ущерб босфорским ремесленникам, рыбакам, садоводам и крестьянам христианского вероисповедания или даже отчасти испытывали потребность в завоевании их симпатий.

Во всяком случае, в домах рядовых жителей нельзя было найти сколько-нибудь привлекательную добычу, и эти жилища были вполне отличимы. Казаки имели возможность обходить стороной и все немусульманские дома: в поселениях на Босфоре традиционно султанские дворцы сияли белизной, турецкие жилища имели красную окраску, греческие — черную, а армянские — зеленую. Самих немусульман легко было отличить по одежде: согласно законодательству Мехмеда II, они не могли носить тюрбаны и надевали обувь особых цветов: греки — черного, армяне — фиолетового, а евреи — голубого.

Но если даже в более поздние времена щадящее отношение к мирному населению отходило на задний план перед военной необходимостью, то и на Босфоре в XVII в. суровая реальность выстраивала свои закономерности. Нападения сопровождались жертвами среди мирного населения, пожары затрагивали не только богачей, погромы работодателей отзывались на простых работниках, равно как и блокада пролива в конечном счете касалась всех. Многие немусульмане босфорских поселений, даже те, кто негативно относился к османскому режиму, попав меж двух огней, начинали испытывать нечто вроде «стокгольмского синдрома» (синдрома заложников), и привычные «плохие» власти и порядки оказывались милее тех беспорядков и ущерба, которые приходили вместе с казаками.

Заметка Павла Алеппского, связанная с казачьим «сидением» в монастыре близ Сезеболы, позволяет думать, что иноки этой обители сочувствовали казакам, однако более ранняя запись монаха того же монастыря Митрофана недоброжелательна к предшествовавшим набегам запорожцев. Он, между прочим, сообщает, что при нападении казаков на Варну в 1606 г. многие из них были убиты «ромеями» (греками). «Возможно, — считает публикатор, записи Е.Э. Гранстрем, — что в этом случае под "ромеями" следует понимать гарнизон крепости Варны, — вряд ли местные жители были в состоянии противостоять хорошо вооруженному казачьему отряду». Из-за отсутствия дополнительных сведений остается неясным, кто конкретно были эти ромеи, но случаи, когда представители местного немусульманского населения участвовали в сопротивлении казакам, иногда все же происходили.