Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы Страница 42

Вместе с русской армией Фёдор Глинка отступает (брат Григорий служит проводником российским частям – это ж всё их родные места).

17 августа Фёдор записывает:

«Прости, моя милая Родина!

Война народная час от часу является в новом блеске. Кажется, что сгорающие сёла возжигают огонь мщения в жителях. Тысячи поселян, укрываясь в леса и превратив серп и косу в оборонительные оружия, без искусства, одним мужеством отражают злодеев. Даже женщины сражаются!..

Сегодня крестьяне Гжатского уезда, деревень князя Голицына, вытесненные из одних засек, переходили в другие, соседние леса через то селение, где была главная квартира. Тут перевязывали многих раненых. Один четырнадцатилетний мальчик, имевший насквозь простреленную ногу, шел пешком и не жаловался. Перевязку вытерпел он с большим мужеством. Две молодые крестьянские девки ранены были в руки. Одна бросилась на помощь к деду своему, другая убила древесным суком француза, поранившего её мать.

Многие имели простреленные шапки, полы и лапти. Вот почтенные поселяне войны! Они горько жаловались, что бывший управитель-поляк отобрал у них всякое оружие при приближении французов. Долго ли русские будут поручать детей своих французам, а крестьян – полякам и прочим пришельцам?..»

25 августа в армию прибыл Кутузов.

Глинка, оставшийся без документов, ищет Милорадовича: только тот может опознать его и принять на воинскую службу. В царящей при Бородине суматохе, среди десятков тысяч людей, накануне сражения, найти Милорадовича не удаётся: сказали, что он на правом фланге, но, пока Глинка туда добирался, генерал умчался в другое место.

7 сентября случилось Бородинское сражение: Глинка наблюдал его, находясь при батарее в деревне Горки.

«Многие батареи до десяти раз переходили из рук в руки, – запишет он. – Сражение горело в глубокой долине и в разных местах, с огнём и громом, на высоты всходило. Густой дым заступил место тумана. Седые облака клубились над левым нашим крылом и заслоняли середину, между тем как на правом сияло полное солнце. и самое светило мало видело таких браней на земле с тех пор, как освещает её. Сколько потоков крови! сколько тысяч тел!

…На месте, где перевязывали раны, лужи крови не пересыхали. Нигде не видал я таких ужасных ран. Разбитые головы, оторванные ноги и размозжённые руки до плеч были обыкновенны. Те, которые несли раненых, облиты были с головы до ног кровью и мозгом своих товарищей…

Сражение не умолкало ни на минуту, и целый день продолжался беглый огонь из пушек. Бомбы, ядра и картечь летали здесь так густо, как обыкновенно летают пули; а сколько здесь пролетело пуль!..»

На Бородинские вершиныСедой орёл с детьми засел,И там схватились исполины,И воздух рделся и горел.

Кто вам опишет эту сечу,Тот гром орудий, стон долин? —Со всей Европой эту встречуМог русский выдержать один!

В сражении был ранен пулей в голову Григорий Глинка. Братья Фёдор и Василий повезли его в Москву. В квартире старшего – Сергея – в Москве собрались все пятеро братьев.

Сергей жёг главное своё богатство – библиотеку. Никто даже не стал ничего спрашивать: уже понимали, что Москва будет оставлена, и отдавать это богатство французам Сергей – так же, как и Фёдор, литератор, – не желал.

Первопрестольную братья оставили в день вступления в неё Наполеона.

«Я видел сгорающую Москву, – напишет Фёдор. – Она, казалось, погружена была в огненное море. Огромная, чёрно-багровая туча дыма висела над ней».

Из Москвы Глинка едет в Рязань (отмечает в дневнике суровость местных мужиков и ласковость женщин), оттуда – в Касимов, и дальше – в Тарусу (где язвительно записал: «Теперь здесь побережье Оки совершенно пусто; все господа уехали в степи от французов так, как прежде, заражаясь иноземною дурью, ездили в Москву и в Париж к французам»).

Вечером 11 октября Глинка явился к месту расположения русской армии – в Тарутино. По-прежнему без документов, одет он был, как сам расскажет потом, в «синюю куртку, сделанную из синего фрака, у которой при полевых огнях фалды обгорели». Вполне могли задержать как невесть кого, но Глинка наконец-то отыскал в Тарутине своего старого начальника – Милорадовича.

Тут же был зачислен поручиком в авангард действующей армии. (и даже денег на форму получил; а заодно генеральское приказание побрить подобие растущей бороды и вернуться в человеческий вид.)

Побриться успел, а купить форму – нет, но щедрого в дружбе и явно обрадовавшегося Глинке Милорадовича это не смутило, когда тот пригласил поручика на званый обед к генералу Дмитрию Дмитриевичу Шепелёву.

«…Гвардейская музыка гремела. В корень разорённый смоленский помещик, бедный поручик в синей куртке с пустыми карманами, имел честь обедать с тридцатью лучшими из русских генералов», – самокритично и с иронией запишет Глинка.

На следующий день он раздобыл форму, был подтянут и готов к свершениям.

«Теперь ли нам дремать в покое, / России верные сыны?!» – писал Фёдор Глинка в своём стихотворении «Военная песнь». И там же:

Раздался звук трубы военной,Гремит сквозь бури бранный гром:Народ, развратом воспоенный,Грозит нам рабством и ярмом!

В армии Наполеона имелись, как мы помним, представители двадцати народов, а не одного, но Глинка имел в виду, скорее, обобщённый «европейский народ»: развратом воспоенный.

О том же будет его статья, опубликованная в «Русском вестнике» (1812, № 5): «Да утверждается у нас час от часу более то отечественное воспитание, то чувствование животворительное, которое заставляет нас любить исключительно природное наречие, природный воздух, веру и добродетели праотеческие! Оно научит нас от самой колыбели до гроба посвящать Отечеству все помышления, все деяния наши; оно утвердит нас в той вере и верности, которые не страшатся ни злоключений, ни смерти, но единственно того, что бесславно Отечеству и соотечественникам».

На другой день после застолья Фёдор Глинка уже участвует в деле под Тарутином: «После шести мирных лет я опять был в сражении, опять слышал шум ядер и свист пуль… Нападение на великий авангард французской армии под начальством короля Неаполитанского сделано удачно и неожиданно. Неприятель тотчас начал отступать и вскоре предался совершенному бегству. 20 пушек, немалое число пленных и великое множество разного обоза были трофеями и плодами этого весьма искусно обдуманного и счастливо исполненного предприятия». (На самом деле захваченных пушек было 36. Французы потеряли более двух тысяч убитыми – против двухсот погибших русских.)

Под Малоярославцем Глинка делает запись, очень хорошо характеризующую Милорадовича: «Отличаясь от всех шляпой с длинным султаном и сопровождаемый своими офицерами, заехал он очень далеко вперёд и тотчас обратил на себя внимание неприятеля. Множество стрелков, засев в кустах, начали метить в него. Едва успел выговорить адъютант его Паскевич:

– В вас целят, ваше превосходительство! – и пули засвистели у нас мимо ушей.

…Генерал, хладнокровно простояв ещё несколько времени, спокойно поворотил лошадь и тихо поехал к своим колоннам, сопровождаемый пулями».

«Чёртов храбрец, убьют же из-за тебя, Михаил Андреевич, раздери тебя!» – мог такое подумать Глинка в ту минуту? Или действительно восхищался? По крайней мере, в стихах, написанных немногим позже, преподносил всё так:

Здесь Милорадович пред строем,Над нами Бог, победа с ним;Друзья, мы вихрем за героемВперёд… умрём иль победим!

От Малоярославца началось бегство армии Наполеона: преследовал его именно авангард Милорадовича, и собственно поручик Фёдор Глинка – тоже.

С 23 октября по 4 ноября Глинка в непрестанных, почти ежедневных боях.

То, что успевает записывать: «Тёмные, дремучие ночи, скользкие просёлочные дороги, бессонье, голод и труды – вот что преодолели мы во время искуснейшего флангового марша, предпринятого генералом Милорадовичем от Егорьевска прямо к Вязьме. Главное достоинство этого марша было то, что он совершенно утаён от неприятеля, который тогда только узнал, что сильное войско у него во фланге, когда мы вступили с ним в бой… Вчера началось сражение, с первым лучом дня, в 12 верстах от Вязьмы… Превосходство в силах и отчаянное сопротивление неприятеля продлили сражение через целый день. Он хотел было непременно, дабы дать время уйти обозам, держаться ещё целую ночь в Вязьме и весь город превратить в пепел… Но генерал Милорадович… сам с бывшими при нём генералами, устроя всю кавалерию, повёл в объятый пламенем и неприятелем наполненный ещё город. Рота конной артиллерии, идя впереди, очищала улицы выстрелами; кругом горели и с сильным треском распадались дома; бомбы и гранаты, до которых достигало пламя, с громом разряжались; неприятель стрелял из развалин и садов; пули свистели по улицам. Но, видя необоримую решимость наших войск и свою гибель, оставил он город и бежал, бросая повсюду за собой зажигательные вещества. На дымящемся горизонте угасало солнце… Генерал Милорадович остановился в том самом доме, где стоял Наполеон, и велел тушить горящий город».