Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы Страница 43

(Надо ли пояснять, что, как адъютант Милорадовича, Глинка видит всё описываемое своими глазами, непосредственно в этом участвует – но никогда не считает нужным описывать отдельно своё личное геройство и свои риски.)

Следующий крупный бой – 3 ноября у села Спасского, где французы потеряли до четырёх тысяч убитыми и ещё три тысячи попали в плен.

Кутузов приказывал Милорадовичу: «Старайтесь выиграть марш над неприятелем так, чтобы главными силами вашими по удобности действовать на отступающие головы его колонн, нападая во время марша и совершая беспрестанные ночные тревоги»; так и делали.

«Враги бегут и гибнут, их трупами и трофеями устилают себе русские путь к бессмертию», – пишет Глинка: можно видеть в этом некоторый пафос, а можно – констатацию.

О том же – в его удивительных, страшных и язвительных стихах:

О, как душа заговорила,Народность наша поднялась:И страшная России силаПроснулась, взвихрилась, взвилась…

<…>

Не трогать было вам народа,Чужеязычны наглецы!Кому не дорога свобода?..И наши хмурые жнецы,Дав сёлам весть и Богу клятву,На страшную пустились жатву…Они – как месть страны родной —У вас, непризнанные гости,Под броней медной и стальнойДощупались, где ваши кости!Беда грабителям! БедаИх конным вьюкам, тучным ношам:Кулак, топор и бородаПошли следить их по порошам…И чей там меч, чей конь и штык,И шлем покинут волосатый?Чей там прощальный с жизнью клик?Над кем наш Геркулес брадатыйСвиреп, могуч, лукав и дик, —Стоит с увесистой дубиной?..Скелеты страшною дружиной,Шатался, бредут с трудомБез славы, без одежд, без хлеба,Под оловянной высью неба,В железном воздухе седом!

Из Дорогобужа Глинка пишет брату Сергею: «Вот сейчас только кончился штурм крепостного замка в Дорогобуже. Мы вырвали его из рук французов, захватили город, который они уже начали жечь, и провожали их ядрами, покуда не скрылись из наших глаз…

Представь себе, друг мой! что я теперь только в 60 верстах от моей родины и не могу заглянуть в неё!.. Правда, там нечего и смотреть: всё разорено и опустело! Я нашёл бы только пепел и развалины; но как сладко ещё раз в жизни помолиться на гробе отцов своих».

С 16-го по 18 ноября Глинка – снова в деле на дороге меж Смоленском и Красным: «С каждою утреннею зарёю, коль скоро с передовых постов приходило известие, что колонны показались на большой дороге, мы садились на лошадей и выезжали на бой».

В сражении под Красным отряд Милорадовича разбил корпус Богарне.

Генерал Алексей Петрович Ермолов, тогда непосредственный подчинённый Милорадовича (и сослуживец Фёдора Глинки), докладывал: «…Бегущего в расстройстве неприятеля авангард генерала Милорадовича атаковал на большой от Смоленска дороге, при селе Ржавка. Сопротивление было самое слабое, всё бежит в ужасе и страхе».

Под Красным же был разгромлен корпус Нея: было взято в плен 12 тысяч солдат и офицеров. Сам маршал Ней бежал через лес к Днепру.

Глинка участвовал в стычке, когда шестьсот солдат из корпуса Нея пытались спрятаться в лесу. Их окружили и предложили сдаться. Те ответили, что сдадутся только Милорадовичу (этот «пылкий, неустрашимый, ужасный истребитель неприятельских полков» был добр к побеждённым – и французы о том знали).

«Неприятельский урон чрезвычайно велик. Места сражений покрыты грудами неприятельских тел. В эти четыре для нас победоносные дня потеря неприятеля наверно полагается убитыми до 20 000… Поля города Красного в самом деле покраснели от крови», – пишет Глинка.

Питомцы берегов ЛуарыИ дети виноградных странТут осушили чашу кары;Клевал им очи русский вранНа берегах Москвы и Нары;И русский волк и русский пёсОстатки плоти их разнёс.И вновь раздвинулась Россия!Пред ней неслись разгром, и плен,И Дона полчища лихие…И галл, и двадесеть племён,От взорванных кремлёвских стенОтхлынув бурною рекою,Помчались по своим следам!..И, с оснежённой головою,Кутузов вёл нас по снегам…

Глинка видит огромные обозы награбленного: золото и парча, жемчуга и шелка – но войскам, и русским, и тем более французским, не до этого: все оголодали.

«Лавров девать негде, а хлеба – ни куска! Там, где меряют мешками деньги, нет ни крохи хлеба!» – иронизировал Глинка: видимо, это было реакцией на присказку Милорадовича «Чем меньше хлеба, тем больше славы».

Ещё ведь и тысячи пленных были при русской армии – их тоже надо было кормить; а среди пленных сотни раненых – им тоже пытались уберечь жизнь.

Одну из ночёвок, в соседстве с битым европейским людом, Глинка запомнил: «Пред светом страшный вой и стоны разбудили меня. Под нами и над нами множество голосов, на всех почти европейских языках, вопили, жаловались или изрыгали проклятия на Наполеона! Тут были раненые, полузамёрзшие и сумасшедшие. Иной кричал: “Помогите! помогите! Кровь льётся из всех моих ран! Меня стеснили!.. У меня оторвали руку!” – “Постойте! удержитесь! я ещё не умер, а вы меня едите!” – кричал другой…

И вдруг среди стона, вздоха, визга и скрежета зубов раздавался ужасный хохот… Какой-нибудь безумный, воображая, что он выздоровел, смеялся, сзывая товарищей бить русских!»

Во французской армии началось людоедство.

Запомнился Глинке француз, поедавший горячий мозг из черепа только что убитого человека, который при виде русского офицера вдруг подобрался и сказал:

– Возьмите меня; я могу быть полезен России.

– Что же вы можете? – спросил Глинка, сдерживая тошноту.

– Могу воспитывать детей, – спокойно и с достоинством ответил француз.

Это – картина.

Противников Глинка называет: «выморозки» и «наполеонцы» – отлично же.

Растрёпанную и напуганную всеевропейскую армию гнали далее по Белоруссии. «Те же пожары, те же грабежи и вопль жителей, как и везде… – пишет Глинка. – Одни евреи принимали нас с непритворной радостью, – и поясняет: – Они во время нашествия неприятеля налагали на себя посты и молили Бога о ниспослании победы русским».

Глинка, в своей манере, не забывает беспощадно острить в письмах домой (но обращая их как бы ко всему свету сразу): «Несчастные наполеонцы ползают по тлеющим развалинам и не замечают, что тело их горит. Те, которые поздоровее, втесняются в избы, живут под лавками, под печьми и заползают в камины. Они странно воют, когда начинают их выгонять. Недавно вошли мы в одну избу и просили старую хозяйку протопить печь. “Нельзя топить, – отвечала она. – Там сидят французы”. Мы закричали по-французски, чтоб они выходили скорей есть хлеба. Это подействовало… В самом деле, если вам уж очень надобны французы, то вместо того чтоб выписывать их за дорогие деньги, присылайте сюда побольше подвод и забирайте даром. Их можно ловить легче раков. Покажи кусок хлеба – и целую колонну сманишь! Сколько годных в повара, в музыканты, в лекаря, особливо для госпож, которые наизусть перескажут им всего Монто; в друзья дома и – в учителя! И за недостатком русских мужчин, сражающихся за отечество, они могут блистать и на балах ваших богатых помещиков, которые знают о разорении России только по слуху! и как ручаться, что эти же запечные французы, доползя до России, приходясь и приосанясь, не вскружат голов прекрасным россиянкам, воспитанницам француженок!..»

Ещё как вскружат, увы…

25 декабря был издан манифест об окончании войны.

За проявленную неоднократно воинскую доблесть Глинка был награждён орденом Владимира четвёртой степени, золотой шпагой с надписью «За храбрость» и орденом святой Анны второй степени.

28 декабря – важная запись: «“Выступил, ушел, вырвался, убежал!” из отечества нашего новый Каталина. Наполеон за Неманом! Уже нет ни одного врага на земле русской! Александр Первый готов положить меч свой; но Европа, упадая перед ним на колени и с воздетыми к небу руками, молит его быть ее спасителем…»

Новый год Глинка встретил в Гродно.

В канун новогодней ночи запишет в дневнике: «…Все силы, всё оружие Европы обратилось на Россию. Бог предал её на раны, но защитил от погибели. Россия отступила до Оки и с упругостью, свойственной силе и огромности, раздвинулась опять до Немана. Области её сделались пространным гробом неисчислимым врагам. Русский, спаситель земли своей, пожал лавры на снегах её и развернул знамёна свои на чужих пределах. Изумлённая Европа, слезами и трауром покрытая, взирая на небо, невольно восклицает: “Велик бог земли русской…”»

В первый день нового года русские войска перешли границу Варшавского герцогства.

Совсем скоро придёт черёд выступать и Фёдору Глинке: «Завтрашний день переходим мы за границу; завтра ступим на землю, никогда ещё России не принадлежавшую», – запишет он 6 января. Так начался его заграничный поход: получается, что уже третья война на веку. А Фёдору Глинке – 26 лет от роду.