Серафим Сабуров - Всегда солдат Страница 5

Ночной поединок закончился. Убедившись, что над головой советского летчика распустился купол парашюта, мы двинулись дальше. В полном молчании доехали до аэродрома.

Это молчание красноречивее слов выражало наше отношение к увиденному.

Капкан

Прошло два месяца с тех пор, как я прибыл в Крым. Шестьдесят дней в самом пекле войны. Срок, конечно, небольшой, но достаточный, чтобы сделать для себя некоторые выводы и дать самому себе оценку.

Многое передумал я за это время. И твердо решил, что настала пора сделать самый ответственный шаг в моей жизни.

На другой день после ночного тарана я разыскал старшего политрука Пятницкого и попросил рекомендацию в партию; вторую рекомендацию я надеялся получить от капитана Денисова.

- Давно пора, - одобрил мое решение политрук и тут же обратился к Денисову: - Как, командир? Достоин Сабуров быть коммунистом?

- Безусловно, - ответил Денисов и нетерпеливо посмотрел на часы. - Рекомендацию дам, но в Моздоке. Получен приказ сопровождать штурмовиков. Вылет в Поти откладывается. - И, повернувшись в мою сторону, добавил: - Ты вот что, Сабуров, попробуй-ка [21] сейчас вместе с лейтенантом Семеновым разыскать Киреева и Люля.

Младшего лейтенанта Люля мы не нашли, а Киреев, оказывается, тяжело заболел, и врачи временно запретили ему летать. Об этом мы и доложили капитану Денисову, которого застали уже у капониров.

- Так вот что, друзья, - выслушав нас, сказал он. - Эскадрилья улетела на сопровождение «илов». Остались два «ишачка». Немедленно по самолетам и догоняйте. Сбор над Херсонесом… А как только штурмовики отбомбятся, шпарьте в Поти. До встречи!

Я вырулил на взлетную полосу раньше Семенова и первым поднялся в воздух. Напарник пристроился у левой плоскости моего ястребка, и я, таким образом, оказался ведущим.

На Херсонесском мысе, где располагался аэродром штурмовой авиации, было пусто. Далеко на горизонте виднелись точки. Я покачал плоскостями. Семенов понял и в ответ махнул левой рукой вперед. Мы бросились догонять свою группу, уходившую на север. Слева остался Бахчисарай. И вдруг заметили впереди незнакомый аэродром. На земле в форме огромной растянутой буквы «п» стояло тридцать или сорок модернизированных истребителей Ме-109ф. Несколько машин уже шли на взлет. Видимо, немцы заметили группу наших «илов». Нужно было действовать не медля ни секунды - ведущий «мессершмитт» уже мчался по полю. Я спикировал и почти в упор послал в противника две очереди. Гитлеровец, прикрываясь от огня, задрал нос своего истребителя и одновременно открыл огонь изо всех точек. Потом нос машины поднялся еще выше, она зависла в воздухе, скользнула на крыло и рухнула на землю.

Виктор Семенов тем временем прошелся огнем своих пулеметов по правой стороне буквы «п». Загорелось сразу три самолета.

Мы развернулись для новой атаки. Пламя охватило еще несколько вражеских машин. По полю к самолетам спешили летчики. Чуть подвернув «ишачка», я дал по ним длинную очередь.

Затем последовал третий заход… Но некоторые из «мессеров» уже поднялись в воздух. Две пары их сковали [22] нас боем. Остальные ринулись вдогонку за штурмовиками.

В первые же минуты боя я понял, что мы имеем дело с опытными воздушными бойцами. Гитлеровские летчики не открывали огонь с дальних дистанций; при неудавшейся атаке уходили не стреляя - берегли боевой запас; при лобовых наших атаках уклонялись от встречных трасс очень резким маневром по вертикали вверх.

Поочередно прикрывая друг друга, мы с напарником оттягивались к горам, вблизи которых враг не мог бы вести круговую атаку. Улучив удобный момент, Виктор Семенов всадил в «мессершмитта» длинную очередь. Из пробитого мотора повалил дым. У противника произошла заминка. Мы воспользовались этим и еще ближе продвинулись к горам, оказавшись над каким-то селом.

Осмотревшись, я увидел, что на Семенова несется, невесть откуда появившаяся, новая пара «мессеров». Бросился на выручку товарищу. И тут случилось самое страшное, что может произойти в бою: гитлеровцам удалось разъединить нас. Мы разошлись в противоположные стороны - я очень резким боевым разворотом влево, Виктор Семенов - вправо.

Враг моментально оценил ситуацию. На хвосте самолета Семенова повис Ме-109ф. Спасаясь от огня противника, лейтенант скрылся за горой.

Фашисты зажали меня в тиски. Я неистово кружился на левом глубоком вираже, то уменьшая, то увеличивая крен до предела. А надо мной в ту же сторону вертелось колесо из четырех «мессершмиттов». Еще один Ме-109ф кружил выше их, но в обратном направлении.

Гитлеровцы ждали. Они прекрасно понимали, что деваться мне некуда. Капкан захлопнулся, а время работало на противника. Фашисты имели большой запас горючего, в любой момент к ним могла подоспеть помощь с земли или смена. Меня же отделяла от своего аэродрома добрая сотня километров. Спасение было в одном - в том, чтобы соединиться с напарником. Вдвоем мы, возможно, и смогли бы оттянуться к своим. [23]

Я внимательно смотрел по сторонам, отыскивая глазами Семенова. Я верил - он не мог бросить товарища. И действительно, из-за горы, только с другой стороны, вынырнул «ишачок». Это был мой ведомый, но… он не видел меня.

Я быстро вывел самолет из глубокого виража и направил его наперерез своему ведомому. Почти в тот же миг с машиной случилось что-то неладное. Один за другим последовало несколько тупых ударов. Потом вдруг все кругом зашелестело, зашуршало, забарабанило. Самолет неудержимо понесло навстречу горе. Попытался свернуть, но рули управления бездействовали. Обернулся, и сердце оборвалось в груди: хвостовое оперение разваливалось на глазах. А в нескольких десятках метров от меня висел «мессершмитт» и поливал "ишачка" изо всех огневых точек.

Мотор у меня как-то странно вздохнул, заурчал, еще раз вздохнул и замер. Гора надвинулась. Страшный удар бросил меня лицом на приборную доску, Глаза опалило холодным жаром, наступил мрак. [24]

Через ад

«Сын собственных родителей»

О том, что происходило со мной в первые дни плена, знаю только со слов очевидцев. Ястребок упал вблизи селения Нижний Керменчик. Из-под обломков меня вытащили гитлеровские солдаты. Они, видимо, решили, что я не выживу и бросили во дворе какого-то дома. Там меня нашла местная жительница Софья Михайловна. Вдвоем с девятилетним сыном Кимом они перенесли меня в дом. Софья Михайловна известила о случившемся мужа, который был с партизанами в горах. Но партизанам не удалось вывезти меня из селения: я был в очень тяжелом состоянии.

На девятый день в Нижний Керменчик явились гестаповцы из Бахчисарая и увезли меня с собой.

В дороге я очнулся от безумной боли. Ничего не слышал, не видел, не помнил. Реагировал только на боль. А боль была невыносимой. Ныли внутренности, страшно болели кости, распух и не помещался во рту язык. Лица совсем не чувствовал, будто его не было. Это испугало меня. Хотел провести по щеке ладонью, но ни щек, ни носа не нашел - они слились в одной огромной опухоли.

«Странно, - подумал я, - отчего бы это?» Осторожно повернул голову и тут же потерял сознание. Когда пришел в себя вторично, начал различать звуки. Над головой кто-то переговаривался. Бред? Я напряг слух. Да, кто-то говорил. Открыл глаза, но ничего не увидел. Значит, бред?… Однако человеческая речь звучала очень явственно, хотя я и не разобрал ни слова. Решил проверить - слышу ли я. Заткнул уши, речь стала глуше. Вновь открыл глаза и опять ничего не увидел. Потрогал пальцами веки, попытался раскрыть их, но ничего не получилось. [25]

«Ладно, - подумал, - сойдет опухоль, и вновь стану зрячим. Главное, жив, цел, голова соображает. Отлежусь в госпитале - и порядок». Я был в полной уверенности, что нахожусь в санитарной машине. А как попал в нее, даже не поинтересовался. Вдруг машину сильно тряхнуло и я провалился в темную бездну. Падал долго. Очнулся верхом на стуле. Кончилась тряска, оборвались звуки, наступила тишина. Я пошевелился. Нет, не сон. Подо мной не воображаемый, а настоящий стул, я сижу, как в седле, и держусь руками за спинку. Где я? В приемном отделении госпиталя?

Крепко вцепившись руками в спинку стула и положив на них голову, стал терпеливо ждать. Сколько это продолжалось, не знаю. Но за это время я ничего не вспомнил. О себе почему-то думал в третьем лице. Тело было словно чужим. Только боль да желание лечь оставались своими. Ни прошлого, ни будущего для меня не существовало.

Наконец сзади с шумом распахнулась дверь, в затылок ударила струя прохладного воздуха, я вздохнул всей грудью, и тут же кто-то произнес:

- Немецкое командование весьма сожалеет, что с отважным русским летчиком обошлись плохо.