Михаил Толочко - Военные разведчики XX века Страница 58

Но ни к Сталину, ни к Швернику письма не попали. Впрочем, если бы и попали, никаких изменений в судьбе генерала Самохина не произошло бы. Давать какую-либо информацию о таких людях, «бывших военнослужащих Красной Армии», строго запрещалось даже родителям, детям и женам.

14 ноября 1948 года Александр Георгиевич попросил оказать ему материальную помощь для приобретения рекомендованных тюремной санчастью витаминов и рыбьего жира, поскольку связи с семьей нет и помощи ждать неоткуда. Такие просьбы поступали и в последующие годы, но результат был один — их аккуратно подшивали в следственное дело, по существу ничего не решая.

И только 16 февраля 1952 года заместитель министра госбезопасности СССР полковник Рюмин утвердил заключение по обвинению Александра Самохина в том, что он «изъявил желание сотрудничать с фашисткой разведкой и на допросе сообщил конкретные данные о руководящих сотрудниках Генерального штаба Красной Армии». 25 марта того же года состоялось заседание Военной коллегии Верховного Суда СССР, на котором Самохин был приговорен к 25 годам исправительно-трудовых лагерей. Накануне тюремная санчасть дала справку — «годен к физическому труду средней тяжести», что означало: 50-летний генерал едва передвигал ноги от приобретенных в плену и в тюрьме болезней.

Но на судебном заседании Александр Георгиевич держался твердо, заявив: «Я сделал опрометчивый шаг и попытался подставить себя под вербовку. В этом моя вина, но я сделал это с целью вырваться из плена и избежать выдачи врагу каких-либо сведений. Я виновен, но не в измене Родине. В руки врага я ничего не дал, и совесть у меня чиста…»

Смерть Сталина спасла Самохина. 28 июля 1953 года решением Военной коллегии Верховного Суда приговор был отменен, а дело прекращено производством. Но служить в армии генерал-майору больше не довелось — по состоянию здоровья он был уволен в отставку.

ПОХОЖДЕНИЯ ГРАФА

Наблюдательные поклонники Штирлица с недоумением отмечали, что рядом с неотразимым советским суперменом никогда не было женщин.

Появилась, вроде бы, симпатичная радистка, и даже беременная, но тут же выяснилось, что к этому ее состоянию полковник Исаев никакого касательства не имел, ибо сохранял с нею строго служебные отношения.

Возникшее было нехорошее подозрение, что Штирлиц принадлежал к тем, кому женщины вовсе не нужны, частично рассеяла замечательная сцена его встречи с женой «вприглядку» — за разными столиками немецкой пивной. Пять минут посмотрел он издали на жену — и снова годы полного одиночества.

— Как же так? — недоумевали граждане. — Живой ведь все-таки человек!

А дело в том, что живого Штирлица в природе не существовало. Его придумал Юлиан Семенов, и притом — строго в рамках дозволенного тогда советскому человеку. Настоящие же, живые, Штирлицы с санкции Центра, а то и по собственной инициативе, за эти рамки выходили и, наверное, все еще выходят.

Дело было задолго до войны, в Цюрихе. На эту влюбленную пару в фешенебельном ресторане у озера все сразу обратили внимание. Она была жгучей брюнеткой в роскошном вечернем платье с весьма рискованным декольте и явно старше своего партнера, но все еще очень хороша. Он — высокий стройный красавец в безукоризненно сидевшем фраке — словно с рекламы голливудского фильма.

Метрдотель в знак особого уважения лично проводил их на террасу к лучшему столику, с прекрасным видом на озеро, где тихо скользили величественные белые лебеди.

Окружающие любовались страстным танцем этой пары. Потом, уже сидя за столиком, дама, грациозно склонив голову на плечо молодого человека, что-то томно шептала ему на ухо. А он с нежной улыбкой отвечал ей тем же любовным шепотом. И никто из наблюдавших за ними, не поверил бы своим ушам, если б слышал, как она говорила ему: «Если вы, дорогой, меня предадите, то будете убиты, как только высунете нос из Швейцарии!» — А он, улыбаясь еще слаще, шептал ей в ответ: «А если вы, милая, предадите меня, то будете убиты уже здесь, в Цюрихе, вот на этой веранде, над синей водой с белыми лебедями!»

И услышав это, еще более удивительно было бы узнать, что молодые люди действительно — любовники. А объяснялось все это тем, что свело их в одну постель не столько влечения сердец (хотя с ее стороны поначалу было именно так), сколько верность служебному долгу. Оба были агентами разных секретных служб. Она — румынской и некоторых других, заинтересованных в секретных материалах, которые эта дама как курьер возила из Бухареста в Париж и обратно.

Он, в первый же вечер привлекший ее внимание своей незаурядной внешностью и манерами развязнонаглого американского плейбоя, быстро признался в том, что раньше был гангстером, а теперь работает на японскую разведку. Помимо искреннего удовольствия от интимного общения с прекрасной румынкой, молодого красавца интересовали не только вверенные ей секретные документы, но и ее огромные связи, позволявшие ему войти в круг крайне нужных для работы высокопоставленных лиц.

Всего этого он достиг благодаря ей, как добивался своего и во множестве других операций во время своей многолетней шпионской практики. Всякий раз он являлся в новом облике — то как английский лорд или венгерский граф, как канадский инженер или голландский бизнесмен, то как наемный убийца из Сингапура, не считая множества других обличий, имен и легенд…

Настоящее же имя этого Глобтроттера, то есть человека, постоянно путешествовавшего по всему миру, долгие годы оставалось известно лишь самому узкому кругу лиц в московском ОГПУ на Лубянке. Только тем, кто имел доступ к святая святых любой разведки — списку агентов-нелегалов с чужими биографиями, живших и работавших в предвоенные годы под чужими именами за рубежом.

А звали его Дмитрий Александрович Быстролетов, хотя по рождению и по крови он — Толстой. Наследный граф, прямой потомок того самого Толстого, соратника Петра Великого, и родственник великого Льва Николаевича.

Ровесник века, Дмитрий Быстролетов успел получить домашнее аристократическое образование, учился в Петербургском морском кадетском корпусе мореходного училища. Затем начал плавать на судах штурманом. Революция выбросила его в эмиграцию, где он поначалу очень бедствовал, работая где попало и кем попало. Потом поступил в Пражский университет, с увлечением изучал иностранные языки. Наделенный несомненным талантом, некоторое время учился живописи в Берлине и Париже. Кроме того, закончил еще и Цюрихский университет.

А потом его судьба вдруг резко изменилась. Оценив завидную внешность и разносторонние таланты этого человека, свободно владевшего двадцатью языками, советские чекисты сумели убедить его в том, что в условиях назревавшей войны и угрозы фашизма его святая обязанность — помочь Родине. Не будучи коммунистом, имея свой особый взгляд на большевистский переворот 1917 года, он тринадцать лет, не жалея ни себя, ни своей молодой жены, которую вовлек в разведывательную деятельность, успешно выполнял самые сложные и рискованные задания Центра. Вербовал агентуру и добывал особо ценную информацию, прежде всего шифры связи дипломатических ведомств разных стран. Все это он делал, искренне веря, что служит Родине и своему народу.

Похождения Дмитрия Быстролетова поистине фантастичны. Что ни задание, — то новый, никому, кроме Центра, неведомый «подвиг разведчика».

А в 1938 году его, как и многих других «героев невидимого фронта», вызвали в Москву, якобы для получения ордена и нового задания, но вместо этого арестовали и бросили в мясорубку ГУЛАГа.

Центр отказался от него, списал в расход и забыл о его существовании. И лишь много позже, уже при Андропове, на Лубянке искренне удивились, случайно узнав, что Быстролетов выжил. А узнали об этом потому, что одному из генералов, решавшему судьбу рукописей, присылавшихся на просмотр в КГБ из издательств, вдруг бросилась в глаза знакомая фамилия на титульном листе одного из них — Быстролетов.

Не тот ли самый? Проверили, и выяснилось, что именно тот. Пройдя все круги тюремно-лагерного ада, он дожил до реабилитации и уже больным стариком вернулся в Москву. Оказалось, что урожденный граф Толстой и бывший герой-разведчик очень тихо и очень бедно живет в крошечной комнатке коммунальной квартиры, зарабатывая переводами. На постоянную работу его как ранее судимого, несмотря на реабилитацию, никто не брал.

Помимо всех прочих талантов, у Дмитрия Александровича проявился еще и дар писателя. Начав в лагере и продолжив свой труд в московской коммуналке, он написал одиннадцать книг о пережитом, объединив их общим названием «Пир бессмертных».

К сожалению, вся эта работа (Д. А. Быстролетов умер в 1957 году) шла в годы, когда говорить правду о деятельности Лубянки и ее внешней разведки можно было лишь в узком кругу и только шепотом. Поэтому очень краткие, к сожалению, эпизоды из своей разведывательной работы он крайне осторожно дает лишь отдельными вкраплениями в книге о своей личной и семейной жизни.