О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл Страница 14

добавляли. «Мы хотим, чтобы модель была максимально приближена к тому, что врачи увидят у пациентов, не считая пульса и дыхания», — поясняет он из дверного прохода. После бальзамирования ткани под действием химикатов не только теряют эластичность, но и блекнут, утрачивают естественный цвет. Это создает сложности, когда студент переходит к работе с живыми. Учиться только по забальзамированным пособиям — это как планировать по выцветшей карте. «Мы пытаемся воссоздать здесь условия хирургической операции, чтобы все как можно больше напоминало реальную работу с пациентом. У нас еще можно учиться на своих ошибках».

Здесь нет целых трупов, только фрагменты. По прикидкам Терри, они принадлежат примерно 130 жертвователям. На кладбище тебя окружают тысячи мертвецов, но благодаря двухметровому слою земли об этом даже не думаешь. Здесь толпа зрима и поражает. У стен выстроились в ряд сотни мешков. Я узнаю форму. Я вижу пальцы, и стопы, и то, что можно было бы принять за футбольный мяч, если бы не прижатый к пленке нос. На одном пакете с головой несмываемым синим маркером написано имя врача — ее забронировали для дальнейшего использования. На полу лежит целая нога с тазобедренным суставом, и голая стопа торчит из-под полотенца. Есть мешки зеленого цвета. Так обозначают «отработанные» фрагменты, которые ждут здесь остальных частей перед кремацией. Все обозначено уникальными номерами. Когда придет время, Терри сложит человека заново. Сшить его уже не получится: в замороженную ткань не пройдет игла с ниткой, а если разморозить — труп «потечет». Кремируют все сразу, вернув покойному личность и имя. «Мы обещаем это родным и очень, очень строго держим слово. У нас ничего не потеряется.

Кто-то увидит в этом неуважение, — говорит он, проходя мимо меня куда-то в глубины морозильника. — Лично для меня неуважение — это когда ткани просто выбрасывают».

Здесь, в холоде, я делаю мысленную паузу и пытаюсь понять, что я чувствую, глядя на эти фрагменты людей в мешках, покрытых местами дымкой хрустальной изморози. Договариваясь с Терри, я думала, что эта сцена шокирует меня больше, что это совсем не то же самое, что смотреть на банки в музеях анатомии, что мне наверняка будет тяжелее. Это не поблекшие образцы из далекого прошлого, а свежие, мясистые, безошибочно человеческие останки. Где-то в компьютерной базе есть их имена, кто-то все еще скорбит по ним. Но я чувствовала отстраненность, причем не просто физическую в виде пакетов и полотенец, но и психологическую. Все это не напоминало человека в знакомом мне смысле. Единственное, что меня проняло, — это кисти рук с ногтями, идеально отполированными или грубо остриженными. Та студентка была права. Руки действительно несут в себе отпечаток личности, даже когда их отделяют от тела. Ими человек держит, их нам предполагается знать лучше, чем что бы то ни было. На полке за мной были руки, отрезанные чуть ниже плеча, наполовину завернутые в небольшие полотенца и согнутые, чтобы поместить их в прозрачные пакеты. Некоторые как будто замерли в середине фразы на жестовом языке, застыли в момент энергичной жестикуляции. Время здесь остановилось, и без тела и контекста это было похоже на разрозненные кадры из картотеки Мейбриджа. В этих кистях в пакете было больше личного, чем в целых трупах.

И все же я не чувствовала почти ничего — по крайней мере, совсем не то, что ожидала. Морозильник с отделенными от тела головами не вызвал ни шока, ни страха, ни отвращения. Чистая наука и «Футурама». В морге у Поппи у меня было ощущение, что тринадцать жизней прервались. Здесь передо мной было в десять раз больше мертвых, они были разрезаны на куски, но во мне царила странная эмоциональная тишина.

Чарльз Берн по прозвищу Ирландский Гигант был ростом 2 метра 30 сантиметров. В 1780-е годы его здоровье начало ухудшаться. Он знал, что за его телом будут охотиться анатомы, и не хотел после смерти оказаться в музее диковинок Джона Хантера, где уродцы веками глядят из своих стеклянных шкафов на туристов в пуховиках. Он попросил похоронить его в море. В 22 года он скончался, и его тело повезли на берег. Большинство человеческих фрагментов в Хантеровском музее безымянные — их выкрали из могил. Скелет Берна подписан. Он так и не добрался до океана. В волны бросили гроб без тела. Чтобы несущие не заметили подвоха, подкупленный гробовщик насыпал туда камней. Когда поднимаешь глаза и смотришь на его мощные кости, нельзя избавиться от тяжелого чувства. Он не хотел здесь быть.

До меня медленно доходит, что все люди в этом морозильнике, в том числе Терри и я сама, хотели сюда попасть. Смерть слой за слоем замороженной плоти, мешок за мешком ног и туловищ, могла бы вытеснить отсюда всю жизнь, если бы ей это позволили. Безжалостная одинаковость мясной лавки, холод и разморозка, учет и нумерация могли бы придать всему этому оттенок бессмысленности или чего похуже. Однако масштаб проделывает грандиозный трюк. Посмотрите на все это в совокупности, со стороны — и сцена перестает быть грустной и шокирующей. Все они до единого хотели, чтобы их смерть пошла во благо, это был их сознательный выбор. Это картина невероятной щедрости и надежды в рамке из резинового уплотнителя надежной серебристой двери.

Обезглавь каймановую черепаху, и она будет все равно сжимать челюсти — по тому же принципу, что отброшенный хвост ящерицы извивается в траве. Ее сердце может биться еще несколько часов, прокачивая по сосудам холодную кровь. Панцирь у этих черепах такой жесткий и прочный, что естественных врагов у них нет, если не считать любителей черепахового супа, проезжающих машин и скучающих мальчишек.

В середине 1960-х годов во Флориде семилетний Терри нашел мертвую черепаху, которую замучили и бросили соседские хулиганы. Он каждый день возвращался к месту преступления и изумлялся, сколько жизни остается в не желающей умирать голове, поражался биологии мышц, той фирменной, чисто рефлекторной хватке, которая подарила этой рептилии ее другое название — «кусающаяся черепаха». Он приседал над ней в липкой жаре и восхищался чудесной работой организма, живого и мертвого, его функционированием, базовой механикой. Лишь через пять дней отделенная от тела черепашья голова отпустила палку.

Сейчас Терри смотрит так, как будто какое-то время не думал на эту тему. После того случая он брал духовое ружье, Red Ryder BB, и ходил в Национальный парк Эверглейдс охотиться на виргинских куропаток, броненосцев, енотов и опоссумов. Он потрошил их — ему всегда было любопытно, как все устроено внутри. «Вместо торговли Kool-Aid я шел