О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл Страница 16

успешным, что о нем говорили в новостях по всему миру. Пациенту, Энди Санднессу из Вайоминга, было 32 года. В 21 год он выстрелил себе в подбородок — этот штат находится в самом сердце американской эпидемии мужских самоубийств[24]. Спустя десять лет в юго-западной Миннесоте застрелился, на этот раз смертельно, Кален Росс[25]. Возраст, группа крови, цвет кожи и строение лица у них совпадали почти идеально. Врачи к тому времени уже три года готовились в ожидании подходящего донора. Хирурги, медсестры, технологи и анестезиологи тренировались в лаборатории у Терри пятьдесят выходных — ее для этого специально разделили на два небольших помещения, чтобы имитировать тесноту операционной[26]. Они изучали все ответвления лицевых нервов, разбирались, какую роль они играют, фотографировали их и снимали на видео, учились их соединять. Каждый раз они работали на двух разных головах. Они поменяли сто лиц. Тела жертвователей не сшивают перед кремацией, однако Терри следит, чтобы фрагменты разных людей не перемешивались. Когда хирурги заканчивали работу, он вставал на их место и менял лица обратно. Если бы он этого не делал, никто никогда бы об этом не узнал. В лице нет костей, которые после кремации могут попасть не в ту урну. Он поступал так потому, что это правильно. Во многом он действовал как похоронный агент, заботящийся, чтобы покойные были одеты полностью, с нижним бельем и носками, даже если родные забыли положить их в сумку с одеждой. Пусть никто об этом не узнает, он в любом случае сделает все как следует.

В этой работе есть то, что помогает Терри мириться с костепилками и отделением голов от тела. Это научный прогресс, новые возможности, глубокое служение добру. У него есть ассистент, он тоже разрезает тела. Терри побуждает его периодически выходить из морозильной камеры и смотреть на студентов, смотреть, для чего нужен этот труд. Он знает, что без науки и без надежды работать тут было бы невесело, но когда он рассказывает, как помогает продлевать людям жизни— пусть и в незаметной холодной комнате, — его лицо озаряется счастьем.

Как-то на вечеринке одна женщина-подиатр[27] выбрала провальную тему для ненавязчивой беседы и поведала мне, что все хотят держать свои стопы в банке. Она работала в основном с вернувшимися с войны солдатами, у которых из-за пренебрежения к собственному здоровью, диабета, а чаще и того и другого сразу начинали гнить ноги. По ее словам, никто не хочет соглашаться на ампутацию даже в самом запущенном состоянии. Люди готовы умереть от гангрены, только бы не лишиться части тела. Если они все же мирятся с тем, что дело проигрышное, то просят после удаления не выбрасывать стопу. Люди не хотят терять часть самих себя.

Я думаю об этих пациентах, сидящих в инвалидной коляске и отчаянно молящих положить в банку их сгнившие стопы. Мы с Терри едем по Оуквудскому кладбищу на его грузовичке для сбора трупов. Он сейчас не в синей униформе, а в рубашке Harley-Davidson в оранжевую клетку, голубых джинсах и коричневых ботинках. Кажется, что он должен прислоняться к своему 1800cc Ultra Classic рядом с какой-нибудь пивнушкой, а не рулить белым «доджем» по аккуратным кладбищенским аллеям в сельской Миннесоте. Он шутит, что я у него — первый пассажир, который сидит в кабине.

Он опускает окно и указывает на серый гранитный памятник. Его поставили всем жертвователям, прошедшим через Клинику Мейо за всю ее историю. Это могила тех, кто отдал себя целиком, не зная точно, что станет с их телами и чья неумелая рука разрежет их скальпелем. На монументе написано:

ПОСВЯЩАЕТСЯ ЛЮДЯМ,

ПОЖЕРТВОВАВШИМ СВОИ ТЕЛА ФОНДУ МЕЙО

ДЛЯ АНАТОМИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ,

ЧТОБЫ ДАТЬ ДРУГИМ ШАНС ВЫЖИТЬ

Терри регулярно здесь бывает, следит, чтобы в склепе не было сырости, стрижет траву вокруг. Каждый год он приносит новые урны с прахом. Он ухаживает за могилой тысяч людей, которых он не знал при жизни, но о которых заботился после смерти целый год до самой кремации.

Здесь покоятся не все. Для семей, желающих получить прах, каждый год проводится Благодарственное собрание. Во время церемонии умершие вновь обретают свою личность: на черных пластиковых урнах указаны имена, на этот раз с серийным номером жертвователя. Две жизни одного тела. Это мероприятие — дань памяти для жертвователей, но оно же дает близким чувство завершенности, ведь похорон еще не было. В этом году оно состоится завтра, и Терри советует мне прийти пораньше, чтобы успеть занять место. Он ждет сотни гостей.

На следующий день через боковую дверь здания в огромную аудиторию льется толпа людей. Студенты-медики декламируют со сцены стихи собственного сочинения, а потом возвращаются на свое место и не знают, кто сидит рядом с ними: брат, сын, дочь, супруга человека, которого им довелось вскрывать. В стихотворениях говорится о чертах умерших, которые так и остались загадкой, — авторы заглядывали в сердце героев, но только в анатомическом смысле. Стучали ли они пальцами по рулю, когда ждали зеленого сигнала на светофоре? Любили ли есть арахисовое масло из банки? В аудитории сидят и пожилые люди в подтяжках, и молодые в ковбойских сапогах и куртках-болеро. Есть фермеры, которым, кажется, неудобно в костюме. В очереди в туалет сутулящиеся пожилые женщины с подведенными синими тенями веками, как будто они попали сюда из 1960-х годов, сплетничают о том, как много теперь девушек на групповых фотографиях молодых ортопедов. Все помещение жужжит.

На гигантском экране проходят сотни имен доноров. Их читают вслух двое будущих хирургов. В этом списке есть и тот, кто учил устройству человеческого организма их самих, но он остается неизвестным в общей перекличке. Необычно часто попадается имя Кермит. Рядом со мной сидит красивый немолодой мужчина в костюме и желтом галстуке. Он наклоняется и тихо, но с гордостью говорит, показывая на экран: «Это моя мама, Сельма, сто пять с половиной лет!» Она 40 лет была вдовой, побеждала в спортивных конкурсах в доме престарелых, а потом пожертвовала тело, за которым так тщательно ухаживала. Это тело родилось с той самой яйцеклеткой, из которой вырос мой сегодняшний сосед.

Позже люди собираются у пустеющего буфета и деликатно ждут подходящего момента, чтобы попросить Терри вернуть их близкого. Он сегодня в темном костюме и говорит негромко, мягко и уважительно, как у могилы. Кто-то решает попытать счастья и интересуется, не нашли ли студенты в организме его отца какую-нибудь патологию. Опухоль в итоге оказалась большая? Это что-то генетическое?