Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум - Кевин Лейланд Страница 24

Проведенный Изабель эксперимент показал, что коль скоро девятииглым колюшкам удается понять из поведения демонстраторов, какой из двух кормовых участков выгоднее, то эти рыбы способны использовать общедоступную информацию. Трехиглые же колюшки, как следовало из данного эксперимента, такого не умеют. Однако в тот момент делать подобные выводы было бы преждевременно, поскольку для начала требовалось исключить ряд альтернативных объяснений.

В своем эксперименте Изабель использовала в качестве демонстраторов рыб того же вида, что и рыба-наблюдатель, то есть девятииглых для девятииглых и трехиглых для трехиглых. Может быть, трехиглые демонстраторы просто хуже передавали сведения о качестве кормового участка, чем девятииглые, и разница в результатах говорит не о способностях использования общедоступной информации, а о качествах демонстраторов? Изабель повторила эксперимент, на этот раз сводя в одном аквариуме наблюдателя и демонстраторов из разных видов – девятииглых с трехиглыми и наоборот. Однако на результатах эта рокировка не отразилась: девятииглые колюшки, как и в первый раз, отдавали заметное предпочтение тому краю аквариума, где во время демонстрации располагалась более щедрая кормушка, а трехиглые плавали где придется, не делая явных различий между кормовыми участками.

Тогда мы предположили, что такое поведение может объясняться разницей в восприятии, то есть отличиями в перцептивных способностях у подопытных представителей двух видов. Что если трехиглые колюшки просто плохо видят дальний край аквариума и не могут рассмотреть, как там кормятся демонстраторы? Изабель провела эксперимент в третий раз: теперь корм подавался только с одного края аквариума, а в другом его не было совсем. Если трехиглые в принципе не смогут на таком расстоянии отличить привлекающий других рыб участок от не привлекающего, то им тем более не под силу распознать, с какой интенсивностью питаются демонстраторы. Однако это предположение не оправдалось: на сей раз трехиглые колюшки, как и девятииглые в прошлых экспериментах, предпочли тот край, где во время демонстрации располагалась кормушка.

Еще одно альтернативное объяснение, которое нам нужно было исключить, – не остается ли, после того как мы выловим из аквариума весь корм, непредусмотренный обонятельный след (например, более сильный запах мотыля в той части, где был изобильный кормовой участок), к которому девятииглые колюшки могут быть более чувствительны. Проверяя эту версию, Изабель провела четвертый эксперимент, который мне нравится больше всего. Он запоминается своей парадоксальностью, и, насколько я знаю, это единственное на данный момент исследование научения путем наблюдения, в котором наблюдатель лишен возможности наблюдать. Итак, на этот раз наблюдателя от демонстраторов отделяли непрозрачные перегородки, сквозь которые ничего нельзя было разглядеть. Как, наверное, и следовало ожидать, в результате изобильному участку не отдали предпочтение ни девятииглые, ни трехиглые колюшки{321}. Таким образом, на различия в обонятельном или зрительном восприятии у рыб двух видов ничто не указывало, а в этой форме научения зрительные сигналы, бесспорно, играют ключевую роль. Мы пришли к выводу, что, вероятно, обнаружили некую адаптивную специализацию социального научения, позволяющую девятииглым колюшкам, в отличие от их близких родственниц трехиглых, использовать общедоступную информацию.

Однако прежде чем делать категорические заявления о когнитивных способностях этих рыб, необходимо было протестировать популяции, взятые из разных мест обитания. Нам нужно было удостовериться, что отмеченная разница в поведении рыб будет устойчиво проявляться у всего вида, а если этого не произойдет, то выяснить, какими факторами обусловлена вариативность. Следующие 15 лет мы постепенно убеждались в постоянстве этого различия между видами. Стараниями Майка Вебстера, молодого специалиста из моей лаборатории в Сент-Эндрюсе, который сперва протестировал девятииглых и трехиглых колюшек из разных районов Британии, а затем из других стран, мы установили, что межвидовая разница чрезвычайно устойчива и проявляется в популяциях по всему миру.

И у кембриджских колюшек, и у шотландских, а также у балтийских, канадских, японских мы неизменно наблюдали одно и то же: девятииглая всегда демонстрировала способность к использованию общедоступной информации, а на существование такой способности у трехиглой мы не увидели даже намека. Майк тестировал и пресноводные, и морские популяции, и имеющих пластинки колюшек, и не имеющих шипов, и обитателей районов с большим количеством естественных врагов, и таких, которые с врагами сталкивались редко. Ни одна из этих вариаций на результатах экспериментов не отразилась. Майк выращивал колюшек из икры в лаборатории, но все равно никаких различий в поведении между выросшими в неволе и выловленными в естественной среде особями не нашел. Разнообразное воздействие на условия выращивания рыбы в дальнейших исследованиях тоже никак на их способности к использованию общедоступной информации не сказалось. Судя по всему, на эту форму научения не влияли ни плотность популяции во время выращивания, ни сложность окружающей среды. И никакими другими факторами, будь то морфологические, экологические, социальные особенности или условия развития, разницу в использовании общедоступной информации объяснить не удавалось: у колюшек одного вида указанная способность просто-напросто проявлялась всегда, а у колюшек другого вида – никогда. Все говорило о том, что использование общедоступной информации действительно видоспецифичное умение девятииглой колюшки, не приобретаемое путем научения.

Заинтригованный результатами этого исследования, я готов был с растущей уверенностью утверждать, что мы открыли адаптивную специализацию в социальном научении. Такие специализации не редкость (вспомним, например, боязнь змей у резусов, о которой мы говорили во второй главе), но обнаружение подобной способности у колюшек достойно особого восхищения, поскольку их так удобно было бы изучать. Можно было бы исследовать развитие этого задатка в лабораторных условиях; можно было бы тестировать колюшек других видов, чтобы проследить эволюционную историю данного свойства; можно было бы проводить эксперименты, удостоверяющие функцию использования общедоступной информации; можно было бы раскрывать фундаментальные механизмы на генетическом, нейронном, эндокринном и поведенческом уровне. Сделанное Изабель открытие казалось подарком небес.

Однако, прежде чем замахнуться на такую программу исследований, необходимо было убедиться в специфичности полученного результата. Действительно ли девятииглые и трехиглые колюшки отличаются только в одной конкретной интеллектуальной области или так проявляются более общие различия в их когнитивных способностях? Возможно, если брать по максимуму, девятииглые превзойдут трехиглых во всех формах научения? Майк устроил особям обоих видов череду испытательных тестов. Он проверил, как колюшки обучаются ориентироваться в Т-образном лабиринте, где корм подавался только в одном из ответвлений. Протестировал подопытных на восприятие цветовых различий – от рыб требовалось научиться связывать определенный цвет с пищей. Еще Майк выяснил, насколько они способны определять местонахождение ресурсов, наблюдая за поведением других (так называемое расширение локаций), а также посмотрел на их социальные наклонности при добыче корма. В ходе всех этих экспериментов и тестов Майк не обнаружил никаких существенных различий между колюшками двух видов. Аспирантка Никола Аттон протестировала колюшку на умение использовать общедоступную информацию в другом контексте: в ее эксперименте наблюдатель выяснял не качество кормового участка, а надежность укрытий, каждое из которых по-разному защищало от врагов. Однако на этот раз рыбы обоих видов проявили себя одинаково, а именно равно неспособными использовать общедоступную информацию такого рода. Кроме того, мы выяснили из опубликованных результатов исследований в других лабораториях, что трехиглые колюшки вполне способны к другим формам научения – поискам корма, распознаванию сородичей, усвоению сведений о врагах{322}, но пользоваться общедоступной информацией при этом не умеют.

В совокупности все эти результаты чрезвычайно любопытны. Вот перед нами рыбы двух близкородственных видов, зачастую выловленные в одной и той же речке или ручье, плавающие вместе во всем их обширном ареале, ведущие очень схожий образ жизни, питающиеся очень схожей пищей и обладающие вполне сопоставимыми когнитивными способностями во всех остальных отношениях. Но при этом девятииглая колюшка обладает высокоспецифичной формой социального научения – способностью к использованию общедоступной информации, – а трехиглая этим не обладает. Почему так получается?

Как ни удивительно, ответ на эту загадку нужно искать не в эволюционной биологии, не в поведенческой экологии и даже не в сравнительной психологии, а в антропологии. Точку в этой повести о двух рыбках поставила работа биологических антропологов Роберта Бойда и Питера Ричерсона, теоретиков и главных авторитетов в области культурной эволюции. Бойд и Ричерсон{323}, проведя теоретический анализ (его объектом был в основном человек), выдвинули предположение, которое назвали гипотезой дорогостоящей информации. Здесь эту обширную и многогранную гипотезу можно для простоты свести к идее, что человек должен подражать, когда несоциальное научение обойдется ему слишком дорого. К нашим колюшкам идея относится самым непосредственным образом: затраты на несоциальное научение путем проб и ошибок