Падение кумиров - Фридрих Вильгельм Ницше Страница 39

им как нечто грязное, одуряющее, душераздирающее – оттого их высокие порывы направлены на уничтожение страсти: только божественное, считают они, обладает в этом смысле совершенной чистотой. Совсем иначе у греков: в отличие от Павла и иудеев, свои высокие порывы они обращали как раз на страсть, они любили ее, превозносили безмерно, приукрашивали и обожествляли; очевидно, в страсти они чувствовали себя не только счастливее, но и чище, ближе к богам, чем в иных состояниях. Ну а христиане? Может быть, они хотели в этом смысле стать иудеями? А может быть, они и стали ими?

140

Слишком по-иудейски. Если бы Бог хотел стать предметом любви, Ему следовало бы сначала отказаться от роли судьи, вершащего правосудие: судья, даже если он милосерден, не может быть предметом любви. Основоположник христианства не сумел здесь проявить достаточно тонкости, чтобы почувствовать это, – ведь он был настоящим иудеем.

141

Слишком по-восточному. Как же так? Бог, который любит людей, при условии, что они веруют в Него, мечет громы и молнии против того, кто не верит в эту любовь? Как же так? Любовь, с оговорками – таково чувство всемогущего Бога? Любовь, не умеющая побороть честолюбие и злобную мстительность?! Как все это по-восточному! «Если я люблю тебя, то какое тебе до этого дело?» – вот исчерпывающая критика всего христианства.

142

О фимиаме. Будда говорит: «Никогда не льсти своему благодетелю». Хорошо бы повторить эти слова в христианском храме: воздух сразу очистится от всего христианского.

143

Величайшая польза политеизма. То, что отдельный человек создает для себя свой собственный идеал и сообразно ему устанавливает себе свои законы, радости и права, – это считалось до сих пор самым чудовищным заблуждением человека и даже чем-то вроде идолопоклонства; в действительности же те немногие, кто отважился пойти на это, всегда нуждались в каком-то самооправдании, которое обыкновенно звучало так: «Это не я! Не я! Но Бог через меня!» Единственной формой, в каковой свободно и беспрепятственно могло воплотиться это стремление к своему собственному идеалу, был политеизм – чудесное искусство и способность создавать богов, искусство, в котором это страстное влечение очищалось, совершенствовалось и облагораживалось, ибо изначально оно считалось обыкновенным, ничем не примечательным чувством, сродни упрямству, строптивости и зависти. Не поддаваться этому влечению – стремлению иметь свой идеал, – таков был прежде закон всякой нравственности. Тогда существовало только одно правило: и каждый «отдельный человек» – и каждый народ верил в то, что именно он знает это единственное и самое важное правило, хотя вполне спокойно допускалось существование множества иных правил – лишь бы это было где-то далеко, все равно где, в каком-нибудь стороннем мире: один бог не был отрицанием или оскорблением другого бога! Здесь позволялось прежде всего сохранять индивидуальность, здесь превыше всего почитались права индивидуумов. Изобретение множества богов, героев и самых разных сверхчеловеков, а также всевозможных получеловеков, недочеловеков, каких-то гномов, фей, кентавров, сатиров, демонов, чертей – было неоценимым как подготовка почвы для оправдания любви к себе и желания принадлежать себе, свойственные отдельному человеку; свободу, которая была предоставлена богам в их отношениях друг к другу, человек перенес затем и на себя, проявляя ее в отношении законов, нравов и соседей. В отличие от этого монотеизм – сей незыблемый вывод учения о правильном человеке, то есть вера в некоего правильного бога, рядом с которым все остальные боги превращаются в неправильных лжебогов, – представлял до сих пор, наверное, величайшую опасность человечества, которое тогда преждевременно прекратило бы свое развитие, как это уже давно произошло, насколько мы можем судить, с большинством прочих животных видов; все они верили в существование некоего одного правильного зверя, представляющего собой образец и идеал всего вида, нравственность нравов стала их плотью и кровью. Политеизм явил образцы свободомыслия и инакомыслия человека: способность создавать новое видение, свое видение, и развивать его – видеть все новое и новое и все более и более своеобычно, так что для человека, единственного из всех животных, перестают существовать вечные горизонты и перспективы.

144

Религиозные войны. Выражением необычайно высокого уровня развития масс была до сих пор религиозная война: ведь она доказывает, что масса начала почтительно обращаться с понятиями. Религиозные войны возникают лишь тогда, когда длительные казуистические споры отдельных сект необычайно поднимают общий уровень сознания, так что даже любой невежественный мужик, набравшись этих мудреностей, воспринимает каждую закавыку как нечто важное и даже вполне допускает, что «вечное спасение души» зависит от таких вот ничтожных различий в интерпретации понятий.

145

Опасность вегетарианства. Неумеренность, проявляющаяся в предпочтительном потреблении риса в чудовищных количествах, неизбежно приводит к употреблению опиума и прочих наркотических средств, подобно тому как неумеренно предпочтительное потребление картофеля неизбежно приводит к водке, что, в свою очередь, пробуждает также мысли и чувства, которые действуют как наркотики, хотя это и не сразу бросается в глаза. Именно это объясняет, почему те, кто поощряет сей наркотический образ мысли и чувствования, как, например, индийские учителя, превозносят как раз такую чисто растительную диету, пытаясь сделать ее законом для масс: они хотят тем самым вызвать и сделать насущно необходимой такую потребность, которую они сами смогут удовлетворить.

146

Немецкие надежды. Давайте не будем забывать о том, что нередко тот или иной народ получает какое-нибудь весьма обидное прозвище. Татар, например, обзывают «собаками»: так окрестили их китайцы. «Немцы» – исконно означало «язычники»: подобным образом величали готы после своего обращения всех прочих своих некрещеных сородичей, в соответствии со своим переводом Септуагинты, где язычники обозначаются словом, которое в греческом означает «народы»: посмотрите у Вульфилы. Все еще не исключалась возможность, что немцы впоследствии из своего прозвища сделают доброе имя, если бы им удалось сохранить себя и стать первым нехристианским народом в Европе, а к этому у них была весьма большая склонность, что делает им, по мнению Шопенгауэра, большую честь. Тогда достигло бы своего завершения дело Лютера, который учил их отказаться от римских корней и говорить: «Вот он я! Я не могу иначе!»

147

Вопрос и ответ. Что перенимают теперь варвары в первую очередь от европейцев? Водку и христианство, европейские наркотики. А от чего они быстрее всего погибают? От европейских наркотиков.

148

Где возникают реформации? Великая порча, распространившаяся некогда в Европе, менее всего затронула церковь в Германии; именно поэтому здесь родилась Реформация – как знак того, что зачатки порчи воспринимались как невыносимые. Сравнительно с другими не было никогда более христианского народа, чем немцы времен Лютера: их христианская культура была готова уже раскрыться в прекрасных, несравненных цветах – еще бы ночь, и все бы наполнилось великолепием цветения, но ночь пришла,