Знак священного - Жан-Пьер Дюпюи Страница 42

Когда сильный (или тот, кого считают сильным) унижает другого, он таким образом подталкивает его к принятию удобного статуса жертвы. Это делает невозможными любые переговоры, ведь для переговоров неравных по силе сторон нужно, чтобы они считали себя равными с точки зрения права и морали. Но в рамках «жертвенной» справедливости униженный – словно бог мести, возвышающийся над собственными погрязшими во грехе созданиями, – морально превосходит унижающего. В качестве компенсации «гонитель» должен возместить «жертве» ущерб от ресентимента, однако цена избавления от долга бесконечно высока. Выход из этой ловушки один: между сторонами должен установиться диалог, поскольку сам факт участия в диалоге способен хотя бы частично восстановить моральное равенство. Инициативу, со всей очевидностью, должен взять на себя тот, чье положение лучше или кажется лучшим со стороны.

Это решение – не утопия, как показывает трансформация классовых конфликтов в обществе и отношений между капиталом и трудом в XX веке. От классовой борьбы мы постепенно пришли к социальному диалогу, а жертвенная риторика в целом уступила место переговорам о зарплате. Ныне руководители предприятий и профсоюзы видят себя партнерами, у которых есть как схожие, так и расходящиеся интересы.

Конечно, подобная трансформация произошла не везде и не в равной степени. Жертвенная модель в трудовых отношениях, безусловно, еще частично представлена во Франции – в любом случае шире, чем в США. Интересно рассмотреть пример Бразилии – общества, в котором неравенство ощутимее, чем где бы то ни было, находящегося в процессе перехода от холистической иерархической модели к современной, индивидуалистической и эгалитарной. Левые, сегодня пребывающие у власти[206], трактуют громадное социальное расслоение – позор страны, – как экономическое неравенство, то есть результат эксплуатации труда капиталом, а не как признак иерархических отношений. Они пытаются одновременно и вести политику социальной справедливости, и демистифицировать сложившийся в местном антропологическом дискурсе образ Бразилии как государства расовой демократии и смешения всех цветов кожи посреди не знавших расизма тропиков.

Чтобы вернее отмежеваться от сегрегационного североамериканского девиза «разделены, но равны», обязанного своей зловещей славой законам Джима Кроу[207], португальская Америка, освободив рабов, с гордостью заявила: отныне мы «разные, но все едины». Левые прогрессисты выступают против подобного холизма, видя в нем идеологическую личину социальной маргинализации. Они верно отмечают, что социальное неравенство идеально коррелирует с цветом кожи, однако делают отсюда вывод, что бразильское общество – глубоко расистское. Таким образом, левые одновременно играют на двух досках, которые совместить едва ли возможно: с одной стороны, марксистский дискурс о капиталистической эксплуатации, с другой – жертвенный дискурс о расовом преследовании. Риторическая выгода очевидна: сегодняшние неимущие и отверженные – это жертвы давних, неискупимых преступлений, некогда совершенных рабовладельческим обществом. Вовсе не очевидно, что всё это способно ускорить наступление расовой демократии.

Принципиальное философское заблуждение авторов теорий справедливости – в первую очередь я, разумеется, имею в виду Ролза – в убежденности, будто существует решение проблемы справедливости и что оно разом снимет вопрос о разрушительных страстях. Заблуждение – более того, грубая ошибка – полагать, что общество справедливое и осознающее себя таковым пресекает ресентимент на корню. Нельзя не видеть, что именно в обществе, которое прилюдно заявляет о своей справедливости, униженные его члены неизбежно чувствуют ресентимент. Святой Георгий моральной геометрии похваляется победой над драконом зависти: роковая самоуверенность, как сказал бы Хайек. Роковая, поскольку отдаляет от того, что можно и нужно сделать. Если осознать, что ресентимент нельзя уничтожить, то остается единственный правильный вопрос: как минимизировать или оттянуть его последствия, пройти через них без ущерба, а то и с выгодой? Отныне эту задачу нужно ставить и искать для нее решение в масштабе всего мира – и тут последователям Ролза ровным счетом нечего сказать.

Влияние экономики на современные общества неотделимо от отхода от священного, эти общества создавшего[208]. Отход этот, в свою очередь, сопровождается разгулом конкуренции между людьми и невиданным в истории буйством разрушительных страстей. Грандиозный парадокс, который я попытался осветить в этой главе: теоретическая экономика и вдохновляемая ею политическая мысль отрицают, что в этом кроется какая-либо угроза для стабильности обществ и благополучия граждан. В качестве обоснования экономисты некогда использовали оксюморон «чистая и совершенная конкуренция». Это выражение подразумевало, что для формирования эффективного, мирного общества людям, в сущности, не требуется встречаться между собой, обмениваться чем-либо, кроме товаров, и тем более любить друг друга. Подобная утопия – в чистом виде кошмар, и это, быть может, цена, которую платит общество, оставшееся без защиты священного. Экономика – как реальность и как идея – подспудно занимает место священного. Она его высший знак.

Глава 6

Ядерная угроза – наше новое священное. От бен Ладена до Хиросимы

Десакрализация идет не поступательно. Мир не движется, словно по необходимости, к полному и окончательному уничтожению религии. На долгом пути отступления от изначального священного регулярно и в различных формах происходит вторичная ресакрализация. При каждом своем появлении она подчеркивает главную черту: священное содержит/сдерживает насилие, то есть ставит заслон насилию насильственными же средствами. Во времена, казалось бы, миновавшей «холодной войны» атомную бомбу даже называли нашим новым священным. Мало кто среди делавших подобные заявления имел в виду нечто большее, нежели расплывчатую метафору. Я же намерен доказать, что для стратегического мышления ядерный апокалипсис является в точном и определенном смысле тем же, чем, согласно теории Рене Жирара, жертвенный кризис является для науки о человеке: отсутствующим, однако сияющим центром, из которого все проистекает, или же – другая метафора – черной дырой, которая не видна, однако о ее существовании можно догадаться по мощнейшему притяжению всех соседних объектов.

Бен Ладен и Хиросима

Одного из выдающихся теоретиков общественных наук нашего времени зовут Усама бен Ладен. Необходимо изучить его последние публикации.

Все знают, что место, где стояли башни-близнецы Всемирного торгового центра, называется теперь Ground Zero, то есть «нулевой уровень». Это обозначение появилось уже вечером 11 сентября 2001 года и позднее было подхвачено газетными и телевизионными журналистами, обычными жителями Нью-Йорка и Америки в целом, после чего быстро стало известным всему миру. Но всем ли известно о его происхождении? Ground Zero мгновенно заставляет любого образованного американца вспомнить другую точку на карте – место под названием Тринити на полигоне Аламогордо в штате Нью-Мексико, где 16 июля 1945 года была взорвана первая в истории человечества атомная бомба. Название выбрал сам Роберт Оппенгеймер (представьте возбуждение, царившее по окончании работы над бомбами, которые вот-вот превратят в пыль Хиросиму и Нагасаки!). Таким образом, американцам сразу была ясна параллель между чудовищными терактами 11 сентября и ядерными ударами, произведя которые, они поставили на колени императорскую Японию. Именно этого и хотел Усама бен Ладен.

В мае 1998 года бен Ладен дал интервью корреспонденту канала ABC. Речь шла о фетве, призвавшей всех мусульман земли уничтожать американцев всегда и всюду, при любой возможности. Журналист спросил, распространяется ли она только на военные цели или на всех американцев. Бен Ладен ответил: «Начали это американцы. Ответное наказание должно строго соблюдать принцип обоюдности, особенно когда дело касается женщин и детей. Кто сбросил атомные бомбы, кто использовал оружие массового поражения в Нагасаки и Хиросиме? Американцы. Учитывали ли бомбы разницу между солдатами и женщинами и детьми?»

Сегодня известно, что до 11 сентября американцы не раз в течение нескольких месяцев получали сигналы о грядущей катастрофе. Один из них – сообщение, исходившее от «Аль-Каиды» и перехваченное ЦРУ, – звучал особенно пугающе. Авторы сообщения похвалялись, что