Османская империя. Шесть веков истории - Оливье Буке Страница 48

опытных работников. С другой стороны, все большее число командиров и офицеров, занимающих должности в провинциях, не происходили из дворца, а наследовали положение своего отца[212]. Набор извне увеличивался, уже необязательно, чтобы бывший паж сераля был сначала назначен в провинцию, чтобы получить руководящую должность. В то же время доля заместителей управляющих (санджак-беи) при наборе бейлербеев снизилась. Однако в связи с замедлением завоеваний вакансий становилось меньше, тогда как число кандидатов на них росло. Следовательно, санджак-беи чаще возвращались на прежние должности, имели ограниченную степень межрегиональной мобильности, у них увеличивался срок простоя[213]. Что касается бейлербеев, то им чаще приходилось ждать между назначениями, в то время как длительность пребывания на должности сократилась. Таким образом, их доходы уменьшились, хотя им приходилось содержать более изощренные, сложные дома. В 1670–1671 годах Силахдар Хаджи Омер-паша, главный управляющий провинции Диярбакыр, имел на службе 33 капитанов-наемников; их финансирование и обеспечение их войск составляло 12,7 % бюджета, которым он располагал[214]. Тем не менее занимающим должность удалось увеличить свои ресурсы за счет усиления контроля над налоговыми поступлениями управляемых провинций.

Духовенство (ильмийе) продолжило институционализацию. Ханафитская школа охватывает османских правителей и тюркоязычное население, которым они управляют. Тем не менее улемы в арабских провинциях империи все еще придерживались доосманских канонов функционирования, связанных с тремя другими суннитскими школами: шафиитами, маликитами и ханбалитами. Они позволяли себе резко критиковать дела государства и османское законодательство, если находили, что они препятствуют применению шариата[215]. В Стамбуле и центральных провинциях, напротив, карьера и чины зависели от узкой иерархии: кади не мог быть назначен на должность определенного разряда, если он ранее не занимал пост, привязанный к предыдущему. Пирамидальная структура становится настолько жесткой, что перекрывает набор в корпорации: между 1550 и 1650 годами половина обладателей трех самых высоких должностей (оба казаскера и шейх-уль-ислам) происходят из одиннадцати семейств высших чиновников[216]. Функция шейх-уль-ислама еще больше удалилась от выполнения задач юрисконсульта, когда Селим II передал ему отбор кандидатов на высшие посты, до тех пор эта прерогатива была обязанностью великого визиря, чья компетентность в данном вопросе правомерно ставилась под сомнение. Функция становится политической, в XVII веке частота увольнений возрастает. Хуже того, три держателя должности казнены (1634, 1656, 1703). Обычно эта мера применялась только к султанским кулам[217]. Политизация должности остается исключительной, в следующем столетии пост шейх-уль-ислама сводится к управлению единственно людьми Бога.

Со своей стороны, кулы остаются собственностью государя, каково бы ни было их возвышение в иерархии аскери. Своим состоянием они обязаны государству, и в любой момент султан волен отобрать его. Чтобы уменьшить риск монополизации прерогатив, основанных на применении специальных компетенций, кулы не имеют права передавать свои привилегии. Иностранные наблюдатели видели в этой системе найма и непередачи статусов признак меритократии. «В Турции не рождение ведет к большим постам, заслуги и таланты могут возвысить крестьянина до высших государственных чинов. Турки не верят, что дети с кровью наследуют добродетели своих предков»[218]. Среди великих визирей они любят выделять сыновей пастуха (Рустем, ум. 1561), жестянщика (Калайлы-коз Ахмед, ум. 1715), кузнеца (Дамад Мехмед, ум. 1621) или борца (Хока Ибрагим, ум. 1713). Они не видят, что мир меняется.

Действительно, с одной стороны, кампании по рекрутированию девширме распространялись на города; с другой – доля бывших пажей среди высшего руководства Порты сократилась. Большая часть из них происходила из Анатолии или с Кавказа. Значение войн, ведущихся против сефевидского шаха, увеличило вес азербайджанцев и иранцев. Культура «семейного гения» пронизывала процедуры найма[219]: у 22 % секретарей земельных кадастровых служб был отец, работавший в этих службах. Высокая социальная среда дала возможность получить высшее образование и привилегированный доступ к карьере. Однако затем человек достигал продвижения благодаря собственным качествам, оценке выявленных навыков и способности создавать прочные связи и диверсифицированные сети[220]. Этот сплав питает «дух османских институтов».

Клиентелизм особенно распространен внутри администрации, как в сетях дворцовой челяди XVI века, так и в домах визирей XVII века[221]. Понятие включает в себя два аспекта.

1. Протекция: соответствует практике, ставшей необходимой в силу характера османской администрации, т. е. в связи с отсутствием установленных правил карьерного роста и, для высших разрядов, сохранением опалы как платы за предшествовавшую милость. Назначение служащего часто являлось результатом смещения его соперника.

2. Покровительство: секретарь нанимал сотрудника, необходимо было обучить его и впоследствии отдать ему часть финансовых средств; благодаря своему авторитету он берег менее опытного и занимающего более низкую карьерную ступень сотрудника, способствовал его продвижению и, таким образом, заручался его поддержкой в последующие годы. Покровительству способствовали наследование ресурсов, организация канцелярской работы по принципу цеховых объединений (ученика готовит опытный секретарь) и вес сетей общих знакомых в процедурах найма.

Противостояние: армия

Частичное освоение европейских военных методов подпитывало мощь османов с середины XV века. Отнюдь не ослабевая в конце XVI века, оно поддерживало логистическую эффективность османских армий до конца XVII века, несмотря на военный упадок – постепенное медленное разрушение и, позднее, отсутствие военной мощи, – оно наглядно проявляется в начале XIX века. Но в середине XVI века возникли две проблемы: утрата структуры корпуса янычар и резкое ослабление провинциальной кавалерии.

Корпоративный дух, воинское братство, осознание своей принадлежности к элите и подчинение бекташизму когда-то обеспечивали силу и сплоченность янычар. Теперь их эффективность и честность пострадали от ослабления дисциплины, а корпоративная закрытость становится предпосылкой для мятежей. В гарнизонных городах они множат преступления против горожан и притесняют торговцев[222]. Великий визирь Сулеймана Лютфи-паша (1539–1541) резюмирует свое представление об османском элитном корпусе: «Войска должны быть немногочисленными, но превосходными»[223]. Увы, число янычар растет (7800 в 1527 году, 35 000 – в 1598, 39 000 – в 1609, 53 000 – в 1660-м)[224]. При этом сильный рост представляет собой значительное бремя для казны (увеличивается с 10 % до 28 % от общей суммы жалований и окладов в период с 1527 по 1630 год). Ситуация вызывала критику со стороны военных теоретиков и летописцев, которые оспаривали распространение привилегий для мусульман по происхождению. Во второй половине XVI века янычарам не остается ничего, кроме как заменить обеспечивавшее их эффективность оружие (праща, лук, сабля, булава, топор и копье) новым огнестрельным оружием: им отведена роль пехотинцев с аркебузами. Они вынуждены не без труда осваивать обращение с артиллерийскими орудиями, при этом к ним приписаны специальные бригады (канониры, оружейники, бомбардиры и саперы-минеры). В конце XVI века им вновь пришлось адаптировать вооружение и перейти на кремневый мушкет в соответствии с испанскими механическими ружьями (патилья или микелет).

В предшествующий период основу военной элиты составляла регулярная провинциальная кавалерия. В конце XVI