О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл Страница 61

В высшей точке кладбища, у «Солдатского угла» — военного мемориала с традиционным Крестом жертвы, где лежат сорок погибших в годы Второй мировой войны моряков, слышно лишь пение птиц. Там я должна встретиться с Майком и Бобом. Они уже смотрят на меня сквозь лобовое стекло своего до невозможности грязного фургона. Бобу 60 лет, у него мало зубов, и лохматые темные волосы свисают вниз, как побеги, выходящие из одной центральной точки. Его лицо, как яйцо в пашотнице, обрамлено плечами и худи. Майку 72 года, и говорит он за двоих. Он уже выскочил из фургона и машет мне из-за кромки холма, кричит с сильным бристольским акцентом, что я с ума сошла и вообще одержимая. Аккуратные седые волосы у него выбриты по бокам; и чем ближе я подхожу, тем виднее легкий слой грязи на джинсах и темно-синей флисовой кофте. «Итак, вы хотите посмотреть, что мы сделали?» — смеется он дружески. Боб приветливо машет из фургона и жестами показывает, что предпочитает остаться в тепле. Майк ведет меня по неровной земле к свежевыкопанной могиле.

Вокруг поросших травой краев ямы расстелена толстая зеленая ткань. По бокам для устойчивости уложены две длинные доски — сюда встанут гробоносцы. Доски тоже покрыты зеленой тканью: она уходит вниз и частично покрывает собой стены. Корни растений срезаны вровень с четкой плоскостью глины, как будто тут поработала машина. Над могилой буквой V выложены доски потоньше. На них поставят гроб, пока приходской священник будет читать молитву перед преданием тела земле. Затем гроб опустят на плетеных холщовых лентах, продетых петлей вокруг ручек. Поднятый грунт возвышается рядом с ямой и тоже прикрыт зеленой тканью. Непокрытой земли не видно вообще, если не считать тонкой полоски внизу справа: она отделит мужа, который уже лежит в могиле, от жены, которая уже приближается к нам по этой дорожке. Майк говорит, что когда доходишь до гроба на семейном участке, то это чувствуется. Почва обычно чуть более влажная, а если могила очень старая, то крышка иногда проседает.

Я смотрю вниз, мимо запахнутого вокруг коленей пальто. В паре сантиметров от моих сапог — край, за ним пустота. Я уже была в похожем месте, под брезентовым тентом на плоском безлесом австралийском кладбище. Тогда я держала за руку дедушку, а бабушкин гроб погружали в цементный подземный склеп. Она всегда громко и конкретно заявляла, что ее пугает перспектива гнить в двух метрах под землей, и червей боялась даже больше, чем забвения (она была верующей католичкой). В тот момент я размышляла о том, будет ли ей жарко летом в этом цементном ящике.

Оказывается, когда стоишь над могилой незнакомого тебе человека, чувствуешь какую-то отстраненность. Я не держу никого за руку, пытаясь пережить событие, сознание не затуманено из-за потери близкого, мысленный проектор не показывает картины того, что было и никогда больше не повторится. Я не могу представить, как покойный выглядит сейчас — и как он мог бы выглядеть через полгода, — потому что я в глаза его не видела. Я смотрю в могилу и думаю только о себе. Каково лежать там и видеть сверху, у края, саму себя, смотрящую вниз?

Прежде всего, мне кажется, что внизу должно быть холодно. Мне вспоминается еще одна история из беседы с Роном Тройером: если умереть зимой на американском Среднем Западе, похорон придется ждать до весны, когда земля оттает и ее можно будет копать. До этого момента ты будешь лежать в мавзолее рядом с временными соседями. Однако фермеры в тех местах периодически настаивают на зимнем погребении. Они работают на мельницах и прекрасно знают, что в надземном помещении бывает куда морознее, чем на двухметровой глубине. Тогда могильщики, которых Рон заманивает бурбоном, достают угольные жаровни — такие металлические котлы длиной с могилу — и оставляют их на сутки, чтобы прогреть мерзлую землю и не сломать механические лопаты. Рыть могилу зимой на Среднем Западе — все равно что копать цемент.

Здесь подо мной в основном глина, и, по словам Майка, это одно из лучших мест для копки. Глинистая почва плотная и целостная и не просядет, когда ты добрался до половины. Они с Бобом обслуживают большинство мест захоронения в этом районе, а занялись этим делом они сразу после окончания школы. Он говорит, что местные называют их Берком и Хэром, как тех убийц, которые продавали трупы.

За горой вырытой земли, на уголке зеленой ткани, примостился маленький горшок, коричневая ваза с пробковой крышкой. Он старый, поношенный, с небрежно стертыми следами испачканных грязью пальцев. Майк вынимает крышку и показывает мне содержимое. Это почва, которую будет бросать священник, предавая тело земле со словами «прах к праху, пыль к пыли». Я замечаю, что она не такая, как в могиле и в куче рядом: более сухая и рассыпчатая, похожая скорее на песок, а не на местную глину. Я спрашиваю его о том, с кладбища эта земля или еще откуда-то. «Кроты», — поясняет Майк, заталкивая пробку обратно. Он собирает ее вокруг нор у себя в саду и кладет в горшок специально для священника. Измельченная, выброшенная лапами животных почва ударяется о крышку гроба мягче, чем комок глины. «В кротовых кучах всегда хорошая земля», — говорит он, пристраивая горшок за надгробием.

Могилами являются величайшие произведения архитектуры, всеми любимые чудеса нашего мира. Египетские пирамиды. Тадж-Махал в Индии. Монументы, построенные, чтобы стать для умерших домом. Сложно придумать область, где пропасть между базовым и люксовым вариантом так велика, как в обращении с мертвым телом. Что может быть банальнее ямы в земле? И величественнее Тадж-Махала?

Мы сидим в белом когда-то фургоне и едим жевательные мармеладки, которые Майк припас для гробоносцев в сумке-холодильнике на приборной панели. Он открыл пачку, когда просил меня угадать, сколько ему лет, а я промахнулась и омолодила его на 12 лет. Это так его развеселило, что он продолжает возвращаться к этой теме даже в разговоре с Бобом, который все прекрасно слышал. Мы стоим на месте. Он сидит на водительском сиденье, я — на пассажирском, а Боб зажат между нами: получается слившаяся плечом к плечу масса, многоголовая гидра, жующая мармелад. Ниша для ног густо заляпана застывшей грязью — меня уверяют, что летом с этим меньше проблем. Мы жуем, глядим наружу и ждем процессию. Майк и Боб поступают