Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум - Кевин Лейланд Страница 67

В связи с этим типичная община охотников-собирателей вынуждена постоянно кочевать, чтобы, в два счета истощив все легкодоступные пищевые ресурсы на одном месте, приняться за другое{1067}. Как правило, такая община меняет дислокацию каждые несколько дней. Темпы перемещения зависят прежде всего от двух факторов – запасов накопленного популяцией культурного знания о том, как добывать ресурсы из окружающей среды, и общей урожайности в данной местности. Разумеется, охотники-собиратели могут удаляться на некоторое расстояние от базового лагеря во время вылазок, но рано или поздно оказывается, что переместиться всем лагерем будет проще, чем раз за разом уходить на промысел все дальше, а потом возвращаться.

У первых Homo, наверное, не было даже базового лагеря. Кочевое собирательство и охота, при которых направление перемещений определялось, вероятно, сезонной доступностью диких растений и дичи, считаются древнейшими способами жизнеобеспечения у человека. Кочевой образ жизни как нельзя лучше подходит для популяций с ограниченным арсеналом приемов добычи пищи, а также для сообществ, обитающих в районах с низкой урожайностью, где требуется эффективная стратегия сбора скудных ресурсов. Даже многие современные скотоводческие сообщества вынуждены постоянно перегонять свои стада коров или коз, чередуя пастбища, так чтобы у истощенных земель оставалась возможность восстановиться{1068}.

Постоянное перемещение существенно ограничивает размеры такого сообщества и сложность его технологического арсенала{1069}. Община охотников-собирателей не может обзаводиться обширным и разнообразным инвентарем, поскольку все пожитки приходится каждые несколько дней перетаскивать на новое место. Все имущество общины должно быть легким и без труда транспортируемым. При кочевом образе жизни не получится изготавливать орудия, которые будут неделями, а то и месяцами лежать без дела, дожидаясь своего часа или сезона, поскольку весь этот скарб нужно носить с собой. И делать долговременные запасы группе, не сидящей на одном месте, тоже становится практически невозможно.

Кроме того, у женщины при пешем передвижении может в каждый момент быть только один ребенок, не способный себя обслуживать, поскольку добывать пищу с несколькими младенцами на руках ей не удастся. Поэтому в охотничье-собирательских общинах намеренно стараются выдерживать нужную разницу в возрасте между детьми, чтобы на руках оказывался только один. Так, например, бушмены кунг в пустыне Калахари обычно рожают детей с четырехлетним интервалом{1070}. Этот фактор существенно ограничивает размеры популяции.

Если не учитывать разделение труда между мужчинами и женщинами, в охотничье-собирательских сообществах основное занятие у всех, по сути, одно – добыча пищи{1071}. Как следствие, никому не удастся накопить богатство или ресурсы либо возвыситься над остальными, и четкая социальная структура в таком обществе тоже не выстраивается. Специализированных постоянных социальных ролей там, как правило, нет{1072}. Даже если в общине есть шаман или мастера, изготавливающие разного рода орудия, обеспечить себе средства к существованию этими занятиями они не смогут – в охоте и собирательстве вынуждены участвовать все, кто способен трудиться. Специализированные амплуа, такие как вождь, строители каноэ, изготовители стрел и прочие, возникают только в самых зажиточных охотничье-собирательских сообществах{1073}.

Теперь нам становится понятнее, почему охотничье-собирательские технологии в течение очень долгого времени менялись так медленно и почему даже сегодня многие некрупные сообщества обладают крайне ограниченным технологическим арсеналом{1074}. Охотники-собиратели не могут вырваться из замкнутого круга, который строго лимитирует темпы их культурной эволюции. Если группа не изобретет какой-нибудь хитрый способ осваивать ресурсы среды более эффективно или ей попросту не посчастливится жить в сказочно изобильном краю, ей останется только одно – постоянно перемещаться, чтобы не умереть от голода. Эти ограничения распространяются и на любые новшества: новое орудие или устройство, даже самое замечательное, окажется совершенно бесполезным, если его трудно будет транспортировать. Однако новшества при таком образе жизни в любом случае редки – и потому что изобретателей в принципе мало, и потому что изобретать им в таких условиях некогда{1075}. В малочисленной и технологически ограниченной общине очень мало возможностей комбинировать различные культурные составляющие, получая в результате что-то не известное раньше и более сложное. Поскольку ни богатства, ни ресурсов накапливать не удается и все (включая детей) вынуждены охотиться или собирать пропитание, это сообщество по природе своей эгалитарно и социальная структура в нем примитивна. Сочетанием этих факторов и обусловлены относительно медленные темпы изменений в культурном репертуаре, по крайней мере по сравнению с постаграрными обществами{1076}.

Обратная сторона этих ограничений между тем такова, что у популяции, все же сумевшей преодолеть критический барьер, за которым распространение новых технологий позволяет осваивать местную среду с достаточной эффективностью, почти сразу же начинается совершенно другая жизнь. Во-первых, у такой популяции пропадает необходимость постоянно кочевать. Во-вторых, она может обустроить себе долговременную стоянку или даже перейти к полной оседлости. В-третьих, теперь она может запасать пищу и инвентарь и за счет этого накапливать и наращивать технологии. В-четвертых, расширение инвентаря дает больше возможностей для комбинирования идей или заимствования каких-либо элементов из одной области для применения в других. В-пятых, оседлость позволяет сократить интервалы между рождением детей{1077} и увеличить эффективность добычи пищи, повышая уровень допустимой нагрузки на среду. В результате численность популяции растет. В-шестых, с ростом численности растет и количество потенциальных новаторов, у каждого из которых появляется больше времени, ресурсов и шансов применить свои изобретения. В-седьмых, чем больше инноваций, тем больше у популяции возможностей добывать в той же среде новые для себя ресурсы или увеличить эффективность разработки существующих, еще больше повышая за счет этого уровень допустимой нагрузки и способствуя приросту населения. И вот теперь, когда появляется возможность накапливать богатства, выстраивать социальную структуру и провести разделение труда, возникает специализация и наращивается эффективность. Только после отхода от кочевого образа жизни культурная и технологическая эволюция по-настоящему набирает темпы. Именно поэтому культурная эволюция ускоряется с появлением – или после появления – земледелия и связанного с ним одомашнивания растений и животных. Только за счет земледелия большинству популяций, известных истории человечества, удавалось сбросить оковы, которыми оборачивается для культурных изменений необходимость постоянной перемены мест.

Немалое число археологических исследований посвящено самым первым шагам человечества в земледелии, и особенно выяснению того, какие виды окультуривались, когда и где это происходило{1078}. Как установили ученые, единственного истока у земледелия нет, древних очагов окультуривания растений насчитывается не меньше восьми{1079}. Логично задаться вопросом: какие факторы способствовали зарождению земледелия? Классические гипотезы называют главным стимулом изменение климата{1080}. Разумеется, экономически выгодное земледелие во времена ледникового периода – нечто из области фантастики, поэтому ничего удивительного, что зарождается оно только вскоре после окончания последнего ледникового периода, около 11 500 лет назад{1081}. Вместе с тем ученые считали, что переход к интенсивному возделыванию земли окупался для наших предков лишь в том случае, когда исчезал доступ к диким ресурсам{1082}. Однако авторитетнейший специалист по данному вопросу Брюс Смит из Смитсоновского института недавно обратил внимание, что одомашнивание растений и животных в разных частях света нередко происходило в богатой ресурсами зоне{1083}.

В этих вроде бы взаимоисключающих тезисах отражено распространенное убеждение, будто первые робкие шаги к одомашниванию растений и животных были обусловлены какими-то внешними условиями или обстоятельствами, благодаря которым оказался экономически оправданным переход к полной опоре на земледелие{1084}. Несколько лет назад в ходе совместной работы с археологом Майклом О'Брайеном из Университета Миссури мы пришли к выводу, что вместо поисков внешней «первопричины» зарождения одомашнивания и земледелия (или, возможно, в дополнение к ней) полезнее было бы сосредоточиться на коэволюционном взаимодействии человека с одомашненными растениями и животными, а также на составляющих основу этого взаимодействия практиках конструирования культурных ниш{1085}. Само по себе стремление искать причины появления земледелия во внешних средовых факторах не ошибка. Во время последнего ледникового периода климат был не только холодным, но и очень изменчивым, что вело к частому смещению ареала различных растительных и животных сообществ{1086}. Группам гоминин приходилось, отыскав благоприятную для обитания территорию с подходящей растительной пищей и дичью, постоянно менять