Кто боится гендера? - Джудит Батлер Страница 70

Когда гендер предстает как иностранный захватчик или само вторжение, те, кто борется с гендером, показывают, что они занимаются строительством нации и патрулированием границ. Нация, за которую они борются, часто построена на превосходстве белой расы или ее скрытом наследии, гетеронормативной семье и сопротивлении любому критическому сомнению в нормах, которые явно ограничили свободы и поставили под угрозу жизни стольких людей. Отстаивать использование гендера в образовании и повседневной жизни, в политике и политике - значит утверждать ценность открытости и союзничества и ставить под сомнение монолингвальный императив, который является наследием империализма.

Как важно понять европоцентристские фикции, которые организовали гендерный язык в фиксированные и нормативные бинеры, так же важно спросить, как выглядит антиколониальный подход к гендеру. Гендер может быть отправной точкой для критики монолингвизма, национализма и колониальных держав, и должен быть. А когда он не принимает во внимание все эти вопросы, он становится соучастником. Поскольку ни один национальный язык не может обеспечить адекватную основу для понимания гендера, перевод становится одной из важных сцен для антиколониального альянса. Гендер чужд английскому языку и чужд везде, где он встречается. Он не путешествует, не неся с собой все ассоциации, которые несет в себе иностранное. Его значение удвоилось и сжалось, поэтому он всегда является конденсацией смыслов, а также перемещением мента. Являясь для одних явной угрозой, а для других - знаком надежды, даже местом сбора, "гендер" находится в процессе очепятки, переделки и пересмотра, извращения и замены. Как писал Теодор Адорно, выступая против немецкого фашизма: "Сила неизвестного, подлинного языка, не поддающегося никакому исчислению, языка, возникающего лишь по частям и в результате распада существующего; эта негативная, опасная, но уверенно обещанная сила - истинное оправдание иностранных слов". Для тех, кто боится гендера, опасность, кажется, перевешивает обещание, поэтому наша задача - сделать гендер снова перспективным, но это может произойти только через союз, перевод и контрвоображение.

Возражения против перевода английского "gender" высказывают не только консервативные и реакционные силы. Как мы уже видели, оно может быть частью критики колониализма. И все же есть разница между гетеронормативными рамками бинарного гендера, навязанными колониальными державами, и критикой этих бинарных рамок, навязанных колониализмом. Версия бинарного "гендера", навязанная колониальными властями, не может быть эффективно противопоставлена системе прав человека, которая понимает себя как универсальную. Гендер становится отождествленным с этой формой культурного империализма, теряет союзников среди левых и еще больше антагонизирует с правыми. Гендер должен оставаться относительно диким по отношению ко всем тем, кто претендует на его правильное определение. Только тогда мы сможем отследить все силы и страхи, которые привлек "гендер", и то, что он теперь представляет.

Когда Ватикан выражает беспокойство по поводу гендера как колониальной силы, он беспокоится обо всем, что позволяет гендер: абортах, контрацепции, сексуальном образовании, смене пола, правах геев и лесбиянок, жизни квиров и трансов. Она хочет установить ту самую бинарность, которую колониальные власти с помощью религии навязали Глобальному Югу. По сути, она хочет продолжить те формы колонизации, которые Ватикан помогал навязывать в прошлом. Он возражает против любых правозащитных рамок или социальных движений, которые стремятся отменить "естественную [гетеронормативную] семью" как колониальную форму, давая понять, что Ватикан занимается сохранением колониальных представлений о гендере. Так же как перевод является условием возможности гендерной теории в глобальной рамке, критика колониальных навязываний также является необходимым условием. Однако для того, чтобы сделать это, мы должны различать колониальные эффекты, производимые религиозными властями, такими как Ватикан, называющими свою повестку дня "естественным правом", и те, которые навязываются монолингвальным упрямством и имперским самомнением. Те, кто боится гендера, знают, что он также обещает свободу, свободу от страха и дискриминации, гомофобного насилия и убийств, фемицида, лишения свободы, ограничения общественной жизни, неудачного медицинского обслуживания, либо разрешенного, либо навязанного расширяющейся государственной властью. Видение альянса и расширения прав и возможностей, необходимое для победы над этими токсичными фантазмами, установленными в политике, платформах и полицейской деятельности, будет тем, что художники помогут нам создать, формой воображения, возникающей на собраниях, авторами которых никто не является, тех, кто уже жив, и чье обещание вселяет страх в сердца тех, кто навязывает свою реакционную политику с помощью государственной власти, включая насилие. Хотя движения, против которых они выступают, представляются им разрушительными, иногда самыми разрушительными силами в мире, мы, возможно, можем показать им, как выглядит радикальное утверждение совместной жизни. По крайней мере, это кажется общей задачей, стоящей перед нами.

Заключение. Страх разрушения, борьба за воображение

Если вы находитесь в коалиции и вам комфортно, вы знаете, что она недостаточно широкая.

-БЕРНИС ДЖОНСОН РЕЙГОН

Никто не представляет себе будущее очень хорошо. А когда мы пытаемся, оно кажется кошмарным. Призрак фашизма часто упоминается левыми, но мы уже не уверены, что это правильное название. С одной стороны, этот термин используется слишком легко. С другой стороны, мы ошибаемся, если думаем, что все возможные формы фашизма уже существовали и что мы можем называть что-то "фашистским", только если оно соответствует устоявшимся моделям. Воображение будущего - это не совсем предсказание. Воображение происходит не только в сознании. Оно требует объекта, носителя, чувственной формы выражения. Воображение будущего больше похоже на высвобождение потенциала через чувственный носитель, где носитель - не просто средство для уже сформированной идеи, а идея, которая обретает форму, звук и текстуру, высвобождая свой собственный потенциал.

Никто не хочет представлять себе будущее, кроме тех, кто предвидит расширение своего бизнеса и накопление капитала, кто видит будущее как горизонт своей собственной растущей власти. Думать так - значит не заботиться о том, что эта форма накопления происходит за счет земли, других жизней или жизни во всех ее формах. И все же в своих действиях и практиках мы неявно воспроизводим идею будущего, независимо от того, знаем ли мы точно, что это такое. Мы живем так, как живем сейчас, полагая, что так и надо жить, и как только эта повторяющаяся практика становится образом жизни, она начинает выглядеть так, как будто все просто есть или должно быть. Но когда воспроизводимый образ жизни разрушает все образы жизни, включая свой собственный, возникает вопрос, как стремление к разрушению осуществляется с помощью практики, которая считается образом жизни, который просто есть или должен быть. Уничтожение климата - самый ужасающий пример. Однако оно учит нас не только тому, что многие сейчас живут со страхом перед разрушением, которое породил их образ жизни. Он учит нас и тому, что многие не представляют, как жить