Кто боится гендера? - Джудит Батлер Страница 9

жить в том теле, которое имеет для них смысл и позволяет жить, если не радоваться. Иногда они живут в промежутках, открывающихся между присвоенными категориями и прожитыми способами воплощения. Это пространство тоже должно быть защищено и утверждено. Что бы еще ни означал гендер, он, несомненно, называет для некоторых чувство тела, его поверхности и глубины, живое ощущение того, что они являются телом в мире таким образом. Вас могут порицать или хвалить за то, как проявляется ваш пол, вы можете оказаться в тюрьме, от вас могут отречься или отправить в психиатрическую клинику. Вы можете заниматься гендером на улицах, празднуя вместе с другими то тело, в котором вы живете, или обнаружить, что другие уже определили ваш пол еще до того, как вы вошли в это пространство. Принадлежать к тому или иному гендеру - значит проживать определенную историческую сложность, которая стала возможной для тех жизней, которыми мы живем сейчас. Как бы кому-то ни хотелось ухватиться за единое представление о том, что такое быть женщиной или мужчиной, историческая реальность разбивает этот проект и усугубляет ситуацию, настаивая на гендерах, которые все это время выходили за рамки бинарных альтернатив. Гендер сопровождается уязвимостью, проницаемостью, агентностью, зависимостью, болезнью, социальным признанием, базовыми требованиями, стыдом, страстью, сексуальностью, а также изменчивыми условиями жизни и жизнеспособности. То, как мы проживаем эту сложность и как мы позволяем жить другим, приобретает первостепенное значение.

Конечно, многие люди относятся к "полу" так, будто это очевидный факт, основанный на наблюдении, и беспокоятся, что ученые без нужды затуманивают очевидные вещи. Однако подумайте о том, что определение пола - это не просто объявление о том, какого пола будет младенец; оно также передает набор желаний и ожиданий взрослых. Будущее младенца часто воображается или желается через акт определения пола, поэтому определение пола - это не просто описание анатомических фактов, а способ вообразить, что они будут или должны означать. Это воображение приходит из других мест, и оно не прекращается после того, как пол был юридически или медицински определен при рождении. Девочка продолжает оставаться девочкой, мальчик - мальчиком, и эти практики определения пола повторяются не только родителями, но и целым рядом учреждений, которые встречают ребенка с коробками, которые нужно проверить, и нормами, которые нужно воплотить. В каком-то смысле определение пола происходит не один раз. Это итеративный процесс, повторяемый различными субъектами и институтами, и в зависимости от места проживания он может повторяться не всегда в соответствии друг с другом. Определение пола - это не механизм, а процесс, и он может порождать противоречивые формы и срываться из-за прерываний и проблем. Ребенок может отказаться от интерпелляции временно или навсегда, и можно вести большие споры, особенно в религиозных контекстах, о том, как правильно или неправильно быть или стать мужчиной или женщиной и, увы, являются ли эти два варианта единственными. То, что мы по праву называем самоопределением, возникает в рамках этой повторяющейся сцены, которая касается не только контрастных культурных определений гендера, но и силы и границ самоопределения. Проблема заключается не только в том, что взрослые называют ребенка определенным образом или обращаются к его полу определенным образом, но и в том, что слова, рассматриваемые как сигнификаторы, перекликаются с тем, что Лапланш назвал "загадочными сигнификаторами", которые представляют собой первичные способы обращения и первичные места для возбуждения желания. По сути, назначение пола, понимаемое как итеративный процесс, передает набор желаний, если не фантазий, о том, как человек должен жить со своим телом в мире. И такие фантазии, приходящие извне, делают нас менее самопознающими, чем мы иногда утверждаем.

Некоторые скажут, что понятие социального конструирования и социального конструирования гендера подразумевает, что мы просто состоим из социальных норм и условностей, как если бы они были веществом самого тела. Другие утверждают, что "конструирование" просто искусственно и фальшиво, и нам нужно вернуться к тому, что явно реально. Я бы сказал, что обе точки зрения ошибочны. Они недооценивают, помимо прочего, как беспокойство, так и непредсказуемость самых ранних сцен обращения, в которых появляется пол. Желание взрослого человека уже возбуждено и сформировано предшествующей серией желаний, принадлежащих взрослым, которые обращались к нему и воспитывали его в детстве. В той мере, в какой эти желания были связаны с нормами и нормативным образом жизни, мы можем сказать, что нормы предшествуют нам, циркулируют в мире, прежде чем они произведут на нас впечатление. Но когда нормы производят на нас впечатление и когда мы регистрируем это впечатление, открывается аффективный регистр. В самом деле, "мы", которое будет регистрировать это впечатление, фактически возникает из этой сцены. Если можно сказать, что нормы формируют нас, то только потому, что уже действует некое непосредственное, воплощенное и непроизвольное отношение к их впечатлению. Нормы действуют на чувствительность и восприимчивость в то же время, когда они придают ей форму; они заставляют нас чувствовать определенным образом, и эти чувства могут войти в наше мышление, даже когда мы вполне можем в конечном итоге думать о них, спрашивая: "Почему мы чувствуем именно так, а не иначе?" Хотя нормы обусловливают и формируют нас, они вряд ли эффективны или даже предсказуемы. Их итеративная логика заканчивается только тогда, когда заканчивается жизнь, хотя жизнь норм, дискурса в целом, продолжается с упорством, совершенно безразличным к нашей конечности. Темпоральность норм отлична от темпоральности той или иной воплощенной жизни.

Никто не приходит в мир отдельно от набора норм, поджидающих его. Конвенции, способы обращения и институциональные формы власти уже действуют до того момента, когда мы впервые ощущаем их влияние, до появления "я", которое думает о себе как о решающем, кем или чем мы хотим быть. Конечно, иногда мы приходим к разрыву с навязанными нам нормами, отказываемся от внушаемых нам предписаний, находим свободу в этом "нет" и в этом повороте на другой путь. И все же наша формация не исчезает внезапно после определенных разрывов или разрывов; эти разрывы становятся частью истории, которую мы рассказываем о себе, отчасти для того, чтобы показать другим, что такой разрыв возможен. Например, мы говорим: "В этот момент я порвал с тем или иным авторитетом или ожиданием", и в таких обстоятельствах мы понимаем, что то, как, когда и почему мы порвали, важно для истории о себе, которую мы хотим рассказать. Именно потому, что формирующие нас нормы действуют на нас не единожды, а многократно с течением времени, появляются возможности сорвать их воспроизводство. Этот повторяющийся процесс открывает возможности для пересмотра и отказа, вот почему гендер имеет свою собственную временность