Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 3. Повести и драмы Страница 2

Он пошел вдоль пристани, которая скрипела под его ногами, потом остановился и смотрел пристально на приближающийся пароход; килевая вода ложилась на волнистую синюю поверхность, как поток расплавленного золота. Он увидел двигающихся по палубе людей и разглядел матросов, которые возились со снастями. И рядом с вахтенной будкой замелькало что-то белое — это, конечно, предназначалось ему, так как на пристани кроме него никого не было, и никто, кроме неё, не мог ему махать платком; он вынул свой платок и ответил на приветствие. Пароход засвистел, подошел ближе, и он узнал ее. Они приветствовали друг друга глазами, но благодаря расстоянию они не могли еще обменяться ни одним словом. Да, это она, и вместе с тем не она — в промежутке лежали 10 лет. Мода переменилась, покрой платья стал другой. Десять лет тому назад она носила загнутую у ушей шляпу, которая делала как бы рамку для лица и оставляла лоб свободным. Теперь на ней было безвкусное подобие мужского головного убора, длинное манто, напоминающее кучерской сюртук, также производило далеко не такое выгодное впечатление, как небольшая накидка, которую она носила тогда; и эти ужасные по-китайски остроконечные ботинки, которые делали её красивую ногу плоской и непривлекательной.

Но ведь это была она! Конечно, она! Он обнял и поцеловал ее, они спросили друг друга о здоровье и повернули вдоль штранда. Слова выходили сухие, неуклюжие, связанные! Ужасно странно! Они положительно стыдились друг друга, и никто из них не решался намекнуть на переписку. Наконец, он собрался с духом и сказал:

— Пройдемся немного, пока сядет солнце?

— Хорошо, — ответила она и взяла его под руку. Они пошли по маленькой улице предместья. Кафе были уже закрыты. Кое-где в скудной листве яблонь висело забытое яблоко, но на грядке уже не было цветов, веранды без маркиз напоминали скелеты, и, где раньше был говор и смех, было пустынно и тихо.

— Уже совсем осень, — сказала она.

— Да, взгляд на эти сады не радует сердца. И они прошли дальше.

— Пойдем туда, где мы тогда жили, — предложила она.

Да, это будет прекрасно.

И они пошли по направлению к ваннам.

Там был маленький домик, сдавленный двумя другими, с красной загородкой перед садиком, с маленькой верандою и каменною лестницею перед ней. Старые воспоминания проснулись: там в комнатке родился их старший сын, ликование и праздники, молодость и здоровье; вон там куст роз, который они тогда посадили, там была грядка клубники, которую она сделала, но теперь ее трудно было узнать, так она заросла травой; на ясени еще остались следы качелей, которые тогда там висели.

— Благодарю тебя за твои милые письма, — сказала она и пожала ему руку.

Он покраснел и ничего не ответил; потом они повернули и пошли к гостинице. Дорогою он рассказывал о своем путешествии.

Он велел накрыть стол в большой зале, где они раньше всегда сидели. И вот опять сидели они вдвоем, он взял корзину с хлебом и предложил ей, она улыбнулась. К такой внимательности она не была приучена. Но это было так прелестно обедать не дома, — и оживленный разговор не заставил себя ждать, он шел, как дуэт, в котором то один, то другой ведет мелодию; они совершенно углубились в воспоминания, взоры их блестели и маленькие шероховатости прошлого сгладились совершенно, оно представлялось лучезарным и прекрасным. О, золотое, розовое время, которое переживаешь лишь однажды, если оно вообще суждено, а ведь многие, очень многие не знают его совершенно.

За десертом он что-то шепнул кельнеру и тот вскоре появился с бутылкою шампанского.

— Но, милый Аксель, что с тобою? — сказала жена гоном, звучащим почти как упрек.

— За весну, которая прошла, но опять вернулась! — Но в душе он чувствовал некоторую неискренность этого тоста, с упреком жены вспомнилась ему невеселая картина их настоящей жизни и отняла у него возможность насладиться моментом, как будто между ними пробежала кошка, но хорошее настроение возвратилось, так как вино заставляло переживать милые старые времена, и оба снова устремились в поток воспоминаний. Он сидел, положив руки на стол и загородив глаза рукой, как бы ища защиты от будущего, которое он только что искал. Часы проходили… Они встали и перешли в маленькую гостиную с пианино, чтобы выпить кофе.

— Как-то теперь себя чувствует мой маленький? — вдруг сказала она, как бы проснувшись от сна.

— Сядь и спой что-нибудь, — попросил он и открыл инструмент.

— Что же мне спеть? Ты знаешь, как давно я не пела.

Он это знал, но это не имело значения. Она села к пианино и попробовала клавиши. Это было плохонькое отельное пианино, некоторые звуки которого напоминали скрип зубов.

— Ну, что же спеть? — спросила она и повернулась к нему на стуле.

— Ты знаешь, Лили! — ответил он, не отваживаясь встретиться с нею глазами.

— Твою песню? Да? Только помню ли я ее?

И она запела: «Как называется та страна, где живет моя возлюбленная?» Но голос был жидок и резок, и ему не хватало выразительности; иногда он звучал, как крик из глубины души, которая чувствует, что полдень ушел далеко и наступил неумолимый вечер. Пальцы, делавшие ежедневную тяжелую домашнюю работу, уже не так легки, как прежде, и иногда попадают на неверные тоны; пианино расстроено, сукно стерлось с молоточков, и голое дерево стучит по металлическим струнам.

Когда песня была окончена, она сидела некоторое время молча, не двигаясь, как будто дожидаясь, что он подойдет и скажет ей что-нибудь.

Но он не подходил, и всё было тихо; когда она повернулась, он сидел в углу дивана и плакал; она хотела вскочить, взять в руки его голову и поцеловать, как прежде, но осталась неподвижно сидеть, устремив взоры на пол. Он держал в руках незажженную сигару; услышав, что она кончила петь, обрезал кончик и зажег спичку.

— Спасибо, Лили! — сказал он и покраснел, — не хочешь ли кофе?

Они пили кофе и говорили о лете, о даче на будущий год, но разговор не клеился, и они часто повторялись. Наконец, он сказал, еле скрывая зевок: Я пойду спать.

— Я тоже, — сказала она, — но иди вперед. Я хочу на минуточку выйти на балкон.

Он ушел в спальню. Жена постояла немного в столовой и поболтала с хозяйкой о маринованном луке; потом разговор перешел на шерстяное белье, и из минутки вышло полчаса. Она пошла к спальне и послушала; внутри было тихо и ботинки стояли у двери. Она постучала, никто не ответил. Тогда она отворила дверь и вошла.

Он спал!

На следующее утро оба сидели за кофейным столом; у мужа болела голова. У жены был какой-то беспокойный вид.

— Фу, какой кофе! — сказал он с гримасой.

— Это бразильский, ответила она.

— Ну, что же мы сегодня предпримем? — сказал он и вынул часы.

— Спроси себе бутерброд вместо того, чтобы ворчать на кофе, заметила она.

— Да, я это и хочу сделать, и к нему немного водки. Это от вчерашнего шампанского. Брр!..

Ему подали ликер и бутерброд, и самочувствие его несколько улучшилось.

— Теперь мы пойдем на Лотсберг и посмотрим на вид оттуда.

Они встали и пошли. Погода была прекрасная, и небольшая прогулка доставила удовольствие, но когда они стали подниматься на гору, ей не хватало дыхания и колена её плохо сгибались. С тем, что было прежде, нельзя было даже и сравнивать. Потом они шли по лесной поляне. Трава была давно скошена и убрана, цветов нигде не было видно. Он стал говорить о тюремной инспекции, она — о детях. Они прошли еще немного, молча; он вынул часы:

— До обеда остается еще три часа, сказал он и подумал про себя: «Что же мы будем делать всё это время?»

Они вернулись в отель, и он взялся за газету. Она улыбалась и тихо сидела рядом с ним. Обед прошел в молчании. В конце она завела разговор про прислугу.

— Ах! Ради Бога, оставь меня с этой горничной в покое.

— Мы сюда приехали не затем, чтобы браниться.

— Браниться? Да разве я бранился?

— Ну, и я тоже нет!

И опять наступила опасная пауза — как бы сейчас приятно было присутствие третьего лица: детей, например. Этот tète à tête становился неуютным. Он чувствовал укол в сердце, когда думал о милых часах вчерашнего дня.

— Пойдем на дубовую горку, где растет земляника, — предложила она.

— Ну, землянику-то мы вряд ли найдем — ведь осень.

— Это ничего, пойдем.

И они отправились, но разговор не клеился. Она пыталась найти предмет для разговора. Но внутри всё засохло, тема не находилась. Она знала все его взгляды и не соглашалась с многими из них. Кроме того, она скучала по дому, хотела к детям. Ведь это ж нелепо бегать здесь всем на смех и к тому же еще браниться. Наконец, они остановились. Жена устала. Он оперся о палку, дожидаясь возможности высказаться.

— О чём ты думаешь? — спросила она, наконец.

— Я? — он почувствовал, что гора свалилась у него с плеч. — Я думал о том, что мы уже стары, мамочка, мы уже сыграли нашу роль и должны быть довольны тем, что было. Если и ты думаешь так, как я, то поедем сегодня с вечерним пароходом домой. Хорошо?