Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 3. Повести и драмы Страница 3

— Ах! Ради Бога, оставь меня с этой горничной в покое.

— Мы сюда приехали не затем, чтобы браниться.

— Браниться? Да разве я бранился?

— Ну, и я тоже нет!

И опять наступила опасная пауза — как бы сейчас приятно было присутствие третьего лица: детей, например. Этот tète à tête становился неуютным. Он чувствовал укол в сердце, когда думал о милых часах вчерашнего дня.

— Пойдем на дубовую горку, где растет земляника, — предложила она.

— Ну, землянику-то мы вряд ли найдем — ведь осень.

— Это ничего, пойдем.

И они отправились, но разговор не клеился. Она пыталась найти предмет для разговора. Но внутри всё засохло, тема не находилась. Она знала все его взгляды и не соглашалась с многими из них. Кроме того, она скучала по дому, хотела к детям. Ведь это ж нелепо бегать здесь всем на смех и к тому же еще браниться. Наконец, они остановились. Жена устала. Он оперся о палку, дожидаясь возможности высказаться.

— О чём ты думаешь? — спросила она, наконец.

— Я? — он почувствовал, что гора свалилась у него с плеч. — Я думал о том, что мы уже стары, мамочка, мы уже сыграли нашу роль и должны быть довольны тем, что было. Если и ты думаешь так, как я, то поедем сегодня с вечерним пароходом домой. Хорошо?

— Я об этом думала всё время, мой хороший, и ты можешь поступить, как хочешь.

— Итак, решено, мы едем домой. Ведь теперь не лето, а осень…

— Да… уже осень!

И с легким сердцем они пошли назад. Однако же он чувствовал себя уязвленным таким прозаическим оборотом дела, и искал удовлетворения, подыскивая психологически-философское разъяснение всему этому.

— Видишь ли, мамочка, — сказал он: — моя любовь (слово было слишком сильно сказано), моя привязанность к тебе с течением времени проделала известную эволюцию. Она развилась, так сказать, усложнилась, так что целью её стал не один индивидуум, как в начале, но уже целая семья — коллективное целое. Она касается не только тебя одной, и не одних только детей, но всех вас вместе.

— Или, как всегда говорит дядя: дети — это громоотвод.

После этого небольшого философского вывода он опять почувствовал себя самим собой.

Ему было приятно снять сюртук и облечься в старый халат. И когда они вернулись в отель, то принялись деятельно за упаковку дорожного сундука. Она была вполне на своем месте. Войдя на пароход, они прошли в столовую; он предложил ей посмотреть заход солнца, она отклонила. За ужином она спрашивала буфетчицу, сколько стоит хлеб. Когда он насытился и поднес к губам стакан портера, он не мог удержаться, чтобы не высказать мысль, которая давно его занимала.

— Я — старый дурак? Неправда ли? — сказал он и улыбнулся жене, которая, не переставая есть, взглянула на него.

Но она не смеялась, глядя на его лоснящееся лицо, и глаза её приняли такое грустное выражение, что он смутился.

И очарование пропало, последний след влюбленности исчез. Рядом с ним была мать его детей; и он чувствовал себя угнетенным.

— Ты не должен меня меньше уважать за то, что я была легкомысленна, — сказала она серьезно. — Но в чувстве мужчины заключается порядочная доза презрения. Это очень странно.

— А у женщины?

— Еще гораздо больше — это верно; но у неё и поводов больше.

— Боже мой, в конце концов выйдет тоже на тоже; во всяком случае, неправы оба. Но обыкновенно перестают ценить то, что достигалось с трудом, и потому раньше оценивалось слишком высоко.

— Почему слишком высоко?

— Потому что трудно давалось.

Свисток парохода прервал их разговор; они приехали.

Когда они вошли в дом, и он увидел ее среди детей, он заметил, что его любовь к ней пережила превращение, и что её чувство к нему разделено и перенесено на все эти кричащие глотки. Может быть, он обладал её расположением лишь как средством для достижения цели? Он играл только преходящую роль и теперь чувствовал себя устраненным. Если бы в нём не нуждались, как в кормилице, он, вероятно, остался бы в стороне. Он прошел в кабинет, надел халат и туфли и почувствовал себя опять по-домашнему. В окна стучал дождь, и ветер свистел в печной трубе. Жена, устроив детей, вошла к нему.

— Правда, неподходящая погода для собирания земляники?

— Нет, моя милая; лето кончилось; настала осень.

— Да, осень, ответила она; — но еще не зима — все таки утешение.

— Хорошее утешение, когда живешь только раз.

— Живут дважды, когда имеют детей, и трижды, когда доживают до внуков.

— Да, но тогда уже настоящий конец.

— Да, если потом нет жизни.

— Что знаем мы об этом? Ничего! Я верю, но вера еще не доказательство.

— Да, это верно, но так хорошо верить! Мы будем верить! Да? Мы будем надеяться, что весна придет и для нас; будем?

— Да, мы будем верить, — сказал он медленно и обнял ее за плечи.

Хлеб

Он был клерком в торговом бюро, получал 1200 крон содержания и женился на молоденькой девушке без состояния, по любви, — как он сам рассказывал; чтобы не таскаться по балам и по улицам, как думали его товарищи.

Но как бы то ни было, а во всяком случае жили они сначала очень счастливо. «И как дешево живется, когда женишься!» — воскликнул он однажды вскоре после свадьбы: — та же самая сумма, на которую он холостяком скудно существовал, хватала им вполне на двоих. Это такое чудное учреждение — брак, всё имеешь готовым в своих четырех стенах, место для спанья, развлечете, ресторан — всё. Нет больше кельнерских счетов, «чаев», любопытного взгляда портье, когда рано утром выходишь под руку с «женщиной».

Жизнь ему улыбалась, он чувствовал раст сил и работал за троих; никогда раньше не бывал он в таком отменном настроении, по утрам он одним скачком выпрыгивал из постели, расположение духа прекрасное, и сам он как бы помолодел.

Через два месяца, раньше чем успела прокрасться скука, его жена сделала ему некоторое доверчивое признание. Новая радость, новая забота, и всё это переносилось так легко! Было необходимо несколько увеличить доходы, чтобы встретить достойным образом нового гражданина. Он достал себе переводы. В квартире появились маленькие нежные кусочки ткани, она лежала всюду на мебели; колыбель уже ждала своего постояльца; и вот в один прекрасный день он явился в этот мир забот — свежий и бодрый.

Отец был в восторге, несмотря на то, что не мог уже избегнуть некоторого ощущения страха при мысли о будущем. Расход и приход уже не могли так хорошо согласоваться друг с другом, как прежде, и стало необходимо стеснять себя в своем туалете. Черный сюртук уже начал блестеть и рубашки нужно было прятать под большой галстук. Брюки внизу несколько обтрепались, что, морща нос, отметили его товарищи.

И свой рабочий день должен был он удлинить.

«Теперь, пока, не нужно, чтобы еще появлялись дети», думал он про себя. Но как с этим быть? — Этого он не знал.

Спустя три месяца жена сообщила ему, что его отеческая радость должна удвоиться. Он не особенно обрадовался этой новости, но это дела не меняло, надо было приспособляться к обстоятельствам, т. к. женитьба оказалась уже не таким дешевым предприятием.

«Но младший наследует рубашечки и пеленки старшего, не правда ли? Это будет недорого стоить и, в конце концов, должны же они жить, как один, так и другой?»

Так думал он — и повеселел.

И вот он сделался отцом во второй раз.

— Однако, у тебя дело идет на всех парах, сказал ему один из его товарищей, который был давно женат и имел лишь одного ребенка.

— Да, чёрт возьми, но что же тут поделаешь?

— Нужно быть благоразумным!

— Благоразумным? Послушай, милый, ведь женятся не для того, чтобы… я думаю, не для того, чтобы быть одному, ну, одним словом, раз мы женаты, я думаю это уж ясно!..

— Не совсем, можно взглянуть и с другой точки зрения; так, если ты хочешь преуспевать в жизни, ты должен заботиться, чтобы у тебя была хорошая крахмальная сорочка и панталоны не были бы отрепаны внизу.

И друг шепнул ему на ухо пару слов.

И бедному мужу пришлось во всём сильно сократить себя, но нужда началась.

Прежде всего пришлось иметь дело с нервным расстройством, бессонными ночами, усталостью, неспособностью к работе. И потом на сцену появился доктор, три кроны за каждый рецепт, и какой рецепт, о Боже! Он не должен утомлять себя, он работал слишком много, — сердце устало. Но ничего не делать — это было равносильно полному упадку семьи. А работать, — это тоже был упадок, но его самого.

И он работал!

Однажды, когда он сидел в бюро, согнувшись над бесконечными колоннами цифр, у него сильно закружилась голова, и он упал. Визит к специалисту, — восемнадцать крон. Новые предписания: взять по болезни отпуск, каждое утро хорошая прогулка верхом и на завтрак бифштекс со стаканом хорошего портвейна.

Ездить верхом и пить портвейн!