Михаил Левитин - Еврейский бог в Париже Страница 12

Департамент полиции. Рачковский и Девушка.

Рачковский. Что вас заставило предложить нам свои услуги? Вы — молоды, красивы, а у нас контингентик… Может, деньги?

Девушка. Я из обеспеченной семьи.

Рачковский. Знаю. Тогда что?

Девушка. Но вы же их не остановите, вот я и решила.

Рачковский. Ах так!

Девушка. Мой отец — военный.

Рачковский. Да.

Девушка. Он тоже ни на что не способен. В детстве я любила смотреть, как он пристегивает саблю, я просыпалась первой, чтобы не пропустить. Зачем вам сабли, все равно всюду кровь, кровь, я стояла недалеко от того места, где убили великого князя. Как кричала Мария Николаевна!

Рачковский. Я тоже там находился.

Девушка. И ничего не могли сделать, правда? Зачем тогда вы? Вы хотя бы знаете, кто их шлет убивать?

Рачковский. Предполагаю, что догадываюсь.

Девушка. Вот видите — предполагаете, а я знаю, что могу все это прекратить.

Рачковский. Предназначение?

Девушка. Да, предназначение. И перестаньте смотреть на мои ноги!

Рачковский. Простите — что?

Девушка. Я прошу вас не смотреть на мои ноги.

Рачковский. Вы — сумасшедшая.

Девушка. Если вокруг столько грязи — почему не заподозрить в этом и департамент полиции?

Рачковский. Делать мне нечего — ноги агентов рассматривать! Извините, нервы не выдержали, но это совсем уже из ряда вон!

Девушка. Я не сумасшедшая. Просто люблю ставить людей в неловкое положение.

Рачковский. Это им понравится. Этим вы их можете взять. Они тоже любят.

Девушка. Вот и хорошо.

Рачковский. Но Азеф — это другое. Он может и не поверить. Он любит женщин, но, по нашим сведениям, не таких, как вы. Он выбирает по себе. Обычно это кафешантанные певички, уличные знакомства, кокотки.

Девушка. Я люблю своего жениха.

Рачковский. То есть?

Девушка. Я люблю своего жениха.

Рачковский. Ах, значит, с этой стороны нам к нему не подобраться? Что ж, хорошо… Какая вы, однако… категоричная. Там не один Азеф, мужчин много, и все герои.

Девушка. Плевать я хотела.

Рачковский. Вот это разговор. Это обнадеживает. Помните, все об Азефе. Главное — Азеф, кто он в партии, почему ему доверяют, кто с ним близок, и не водит ли он нас за нос, потому что это унижает меня. Какой-то жалкий еврей из Ростова-на-Дону!

Конспиративная квартира. Азеф.

Азеф (рассматривая Стеклова). Кто ваши соседи по квартире?

Стеклов. Да тут один, знаете… Нет, затрудняюсь, видел один раз на лестнице…

Азеф. Вы что, не знакомы с конспирацией?

Стеклов. Не знаю.

Азеф. Кажется, я с вами теряю время. Что это вы делаете? Улыбаетесь?

Стеклов. Простите.

Азеф. Это не улыбка. Оскал какой-то! И с такой улыбкой вы хотите подойти к государю императору?

Стеклов. Я не буду улыбаться.

Азеф. Да уж, пожалуйста!

Стеклов. Научите, что я должен буду делать?

Азеф. Прежде всего не дрожать! Вас знобит от страха, вы — трус, мужчина не дрожит. Вы уже и сами не рады, увидев меня, что ввязались. Покажите ваш револьвер.

Стеклов. Я думал — кортик…

Азеф. Ах, кортик! Как романтично! Ну, конечно, вы морской офицер, вы хотели заколоть царя кортиком, вам точно известно, куда бить, что на их величество надето. Да вы рукой не успеете взмахнуть, как вас застрелят. Отставить кортик. Отставить вас. Матросов!

Появляется Матросов.

Проводите господина лейтенанта. Да, поосторожней, я не уверен, что за ним не увязался никто.

Стеклов. Я хочу отдать свою жизнь революции.

Азеф. А она не принимает этой жертвы, не принимает! Идите, пока революция не рассердилась, и замолчите навсегда, потому что революцию кортик не напугает. (Стеклов идет.) Да! Я жду благодарности от вашей мамы, что-нибудь домашнее, пирожок с капустой…

Стеклов. Почему от мамы?

Азеф. Потому что я сохранил ей сына. Счастливого плавания, капитан. И не болтать, не болтать.

Стеклов (не выдержал). Я попросил бы вас!

Азеф. Матросов!

Они уходят.

Так, еще одного дурака спас, они мне памятник должны поставить!

Стук в дверь.

Голос. Иван Николаевич, можно?

Азеф. Да, Лилия Михайловна.

Лилия Михайловна. Та самая девушка от Чернова, очень милая.

Азеф. Девушка — это хорошо, это всегда хорошо. Жаль, что я успел перекусить утром. Ну-с, ну-с.

Входит Девушка. Азеф молча рассматривает ее.

Здравствуйте, Шарлотта.

Девушка. С чего вы решили, что я Шарлотта?

Азеф. А кто же? Ведь вы террористка? Террористка. Тяготеете к террору, так сказать, может быть, вы и сюда пришли, чтобы убить меня как Шарлотта Корде Марата?

Девушка. Меня к вам направили.

Азеф. Понимаю. Не Рачковский ли?

Девушка. Нет, я от Чернова.

Азеф. Очень хорошо. И вы не спрашиваете у меня — кто такой Рачковский?

Девушка. Кто такой Рачковский?

Азеф. Глава департамента полиции. Страшный негодяй.

Девушка. А!

Азеф. Вот бы нам убить его! Взялись бы? Возьмитесь.

Девушка. Когда?

Азеф. Да хоть сейчас! Это недалеко. Через садик, через Мойку, перешла речушку, явилась к самому главному и грохнула. Револьвер я вам дам.

Девушка. Давайте.

Азеф. Ну, шучу, шучу. Вас прислал Чернов?

Девушка. Да.

Азеф. Он говорил мне, что вы образованная девушка.

Девушка. Не знаю.

Азеф. А мне это и не интересно. Это там умники, а мне нужно, чтобы вы не боялись. Вы не боитесь?

Девушка. Боюсь.

Азеф. Кого?

Девушка. Вас.

Азеф. Меня? Почему?

Девушка. Вы — отвратительный, у вас низкий лоб, тяжелая нижняя челюсть, маленькие глаза. Вы похоже на провокатора.

Азеф. Что, сразу видно?

Девушка. С первого взгляда.

Азеф. А они мне доверяют!

Девушка. Они — дураки.

Азеф. Вот! С этого и надо начинать разговор. Вот! Вы мне нравитесь. Они дураки. Вы это заметили сразу. Я принимаю вас, я посвящу вас в трудности предстоящего дела. Очень много проблем, я даже не представляю, как вас можно использовать. Вы бомбы бросать умеете?

Девушка. Не знаю.

Азеф. Это не просто. Можно покалечиться самой.

Девушка. В кого бросать?

Азеф. Разве не все равно в кого?

Девушка. Мне не все равно.

Азеф. Ну, тогда в Рачковского! Нет, шучу, в государя императора.

Девушка. В царя?

Азеф. А зачем мелочиться? Делать так делать. Вас в Пантеон внесут, великомученицей.

Девушка. Хорошо.

Азеф. Что?

Девушка. Я согласна.

Азеф. На что — согласна?

Девушка. Ну, на это, что вы сказали.

Азеф (хохочет). А у меня нет бомбы! Что, утерлись?

Девушка. Не стоит со мной так говорить!

Азеф. Кто вас подослал? Вы от кого, от Рачковского, вы мне не нравитесь, вы слишком красивая, чтобы быть разорванной на части, у вас стройные ноги.

Девушка. Не смейте смотреть на мои ноги!

Азеф. Очень нужно! Вы знаете, кто я?

Девушка. Нет.

Азеф. Я инженер, инженер Евно Азеф. Я здесь тоже, как вы, прохожу проверку. Но меня проверяют все: отсюда, оттуда! Проверяют, а обойтись не могут. Слушайте, девочка, вам здесь нечего делать.

Девушка. Почему?

Азеф. Вы — другая. Вы раскусили меня сразу, я ничему не смогу вас научить, потому что вам не нравится мое лицо. Мне и самому оно неприятно, но я не люблю, когда об этом говорят другие. Идите. Я сообщу Чернову, что вы не выдержали проверки.

Девушка. Но почему?!

Азеф. Потому что я так решил. Неужели вы не поняли до сих пор, что я один из тех, кто решает?

Севастопольский равелин. Тюремная камера. Савинков один.

Савинков. Как ты мечтал, так и вышло. Хотел умереть у моря — и умрешь. Откуда музыка? С корабля? Или матрос играет на скрипке? Ему разрешили, и он играет у равелина, старый, выслужившийся матрос на деревянной ноге, оплакивает смерть контр-адмирала Чухнина или мою участь. Они очень жалели меня вчера на суде, матросы. Их унизили, я отомстил. Как странно взглянул на меня Чухнин перед смертью, будто приглашал куда-то. Я мог убежать, но мне стало отчего-то неловко, и я подхватил его под локоть, чтобы не дать упасть, но тело после моих выстрелов сделалось слишком тяжелым. Теперь меня расстреляют. Выстрел, маяк мигнет, и тишина, и нет меня, никто не вспомнит. Азеф сказал бы: «А, ерунда! Ну их!» Брат Азеф, ты прав, брат Азеф, и все-таки жаль, что никто. Ты пожалел бы, но тебе не хватит сердца жалеть нас всех, ты просто выматерился, когда узнал, что я не успел скрыться. Господи, если ты есть, огради от врагов Азефа. Если тебя уже нет, попроси, чтобы кто другой. Жаль, что моря не увижу, расстреливать будут ночью, и, если штиль, я даже не узнаю, в какой оно стороне. Но запах, запах! Запах ее волос после моря я помню. Тяжелый клубок мокрых волос, наспех подхваченный гребнем на затылке. Боже мой, Боже мой! Неужели ничего нельзя придумать?