Михаил Левитин - Еврейский бог в Париже Страница 13

Девушка. Ну, на это, что вы сказали.

Азеф (хохочет). А у меня нет бомбы! Что, утерлись?

Девушка. Не стоит со мной так говорить!

Азеф. Кто вас подослал? Вы от кого, от Рачковского, вы мне не нравитесь, вы слишком красивая, чтобы быть разорванной на части, у вас стройные ноги.

Девушка. Не смейте смотреть на мои ноги!

Азеф. Очень нужно! Вы знаете, кто я?

Девушка. Нет.

Азеф. Я инженер, инженер Евно Азеф. Я здесь тоже, как вы, прохожу проверку. Но меня проверяют все: отсюда, оттуда! Проверяют, а обойтись не могут. Слушайте, девочка, вам здесь нечего делать.

Девушка. Почему?

Азеф. Вы — другая. Вы раскусили меня сразу, я ничему не смогу вас научить, потому что вам не нравится мое лицо. Мне и самому оно неприятно, но я не люблю, когда об этом говорят другие. Идите. Я сообщу Чернову, что вы не выдержали проверки.

Девушка. Но почему?!

Азеф. Потому что я так решил. Неужели вы не поняли до сих пор, что я один из тех, кто решает?

Севастопольский равелин. Тюремная камера. Савинков один.

Савинков. Как ты мечтал, так и вышло. Хотел умереть у моря — и умрешь. Откуда музыка? С корабля? Или матрос играет на скрипке? Ему разрешили, и он играет у равелина, старый, выслужившийся матрос на деревянной ноге, оплакивает смерть контр-адмирала Чухнина или мою участь. Они очень жалели меня вчера на суде, матросы. Их унизили, я отомстил. Как странно взглянул на меня Чухнин перед смертью, будто приглашал куда-то. Я мог убежать, но мне стало отчего-то неловко, и я подхватил его под локоть, чтобы не дать упасть, но тело после моих выстрелов сделалось слишком тяжелым. Теперь меня расстреляют. Выстрел, маяк мигнет, и тишина, и нет меня, никто не вспомнит. Азеф сказал бы: «А, ерунда! Ну их!» Брат Азеф, ты прав, брат Азеф, и все-таки жаль, что никто. Ты пожалел бы, но тебе не хватит сердца жалеть нас всех, ты просто выматерился, когда узнал, что я не успел скрыться. Господи, если ты есть, огради от врагов Азефа. Если тебя уже нет, попроси, чтобы кто другой. Жаль, что моря не увижу, расстреливать будут ночью, и, если штиль, я даже не узнаю, в какой оно стороне. Но запах, запах! Запах ее волос после моря я помню. Тяжелый клубок мокрых волос, наспех подхваченный гребнем на затылке. Боже мой, Боже мой! Неужели ничего нельзя придумать?

Дверь каземата открывается. На пороге Матрос в бушлате. Вглядывается.

Матрос. Савинков, ты здесь?

Савинков. Что, пора?

Матрос. Пора. Переодевайся. Снимай все свое. Отдашь мне.

Савинков. Конечно, конечно. Но зачем переодеваться? Разве теперь нельзя так?

Матрос. Ребята проведут тебя к лодке, пока хватятся, ты уже далеко, если не струсишь, конечно.

Савинков. Я не струшу. Но я ничего не понимаю. Кто вас прислал? Азеф?

Матрос. Ты поживей, поживей.

Савинков. Азеф!

Дома у шансонетки.

Певица (выходя из спальни, вслед за Азефом). О, мой дорогой, дорогой! Моя толстая, грязная, распутная скотина!

Азеф. Потом, потом. Позови свою мамочку.

Певица. Я тебя зверски люблю, я тобой зверски интересуюсь, я — пантера, видишь мои коготки?

Азеф. Вижу. Ты — подушечка. Из тебя все торчит, что ни воткнешь. Просто подушечка для иголок.

Певица. Подушечка, о, я — подушечка, у меня есть подушечка, знаешь — где?

Азеф. Я хотел бы говорить серьезно.

Певица. О, серьезно, я очень серьезно, смотри (скорчила физиономию).

Азеф (хрюкнул). Не смеши. Позови свою маму.

Певица. Мамочка, мамочка, иди к нам!

Входит Мамочка.

Мамочка. Здравствуйте, инженер!

Азеф. Проснулась! Я уже сто лет не инженер.

Певица. Ей нравится, что ты инженер. Это солидно.

Азеф. Ладно. Хорошо, пусть думает, как хочет. Для нее — я инженер. Садитесь, мамочка. И ты, котенок. Вот так. Добродетельная немецкая семья: Евно Азеф, сын портного из Ростова, кафешантанная певичка, прости, прости, певица, и вы — мамочка.

Мамочка (испуганно). Что случилось, Герда?

Герда. Слушайте, мамочка, слушайте!

Азеф (тоскливо). Вот вы — немки, а порядка в доме нет. Бедлам, кавардак. И зачем я с вами связался?

Певица. Евно, ты говоришь неправильно!

Мамочка. Что-то случилось, Герда?

Азеф. Посмотри в окно. Там стоит дамочка, на той стороне? Брюнетка, очень серьезная, лет двадцати пяти? Стоит?

Певица. Да.

Азеф. Она следит за мной.

Певица. Евно! Нужно сообщить в полицию!

Азеф. Так уж сразу и в полицию. Сами разберемся. Через три-четыре дня вы уедете в Берлин, домой, денег я вам дам, вы купите в Берлине квартиру, большую, теплую, гораздо большую, чем ваша, в тихом районе, где мало русских, лучше, где их нет вообще, и будете меня ждать. Я могу приехать сразу. Могу долго не приезжать. Могу явиться внезапно. Но то, что приеду, — это факт. Деньги на почте вы будете получать регулярно.

Певица. Мы должны уехать из Петербурга? Почему? Здесь весело. А моя карьера?

Азеф. Плевать я хотел на твою карьеру, шлюха!

Певица и мамочка плачут.

Не плачь! Не смей плакать! Ты любишь меня?

Певица. Люблю.

Азеф. Тогда прощай мне все! Научись мне прощать все! Пожалуйста.

Певица. Хорошо, хорошо.

Азеф смотрит в окно.

Азеф. Стоит, подлая. Ни весны, ни зимы, одно ожесточение погони. Вот предъявлю ее Рачковскому как выдающуюся бомбистку, и в Акатуй! Жалко, красивая, сгниет на каторге.

Певица. Это твоя любовница? Я выцарапаю ей глаза!

Азеф. Какая любовница! Я — женатый человек, ты это знаешь. С семьей будут проблемы. Семью я люблю, но, когда беда грянет, они сами откажутся от меня, я свою жену знаю, и тогда к вам, в Берлин! К тебе, толстая задница.

Певица. Ура, ура, ко мне!

Азеф. К тебе под бочок! Только вот мамочка (разглядывает мамочку, та беспомощно ерзает), попроси ее, чтобы не болтала обо мне — ни здесь, ни в Берлине. Никому. Нас трое — ты, я и мамочка.

Певица. Хорошо, хорошо. (Восторженно.) Азеф, ты — тайна?

Азеф. Я-то? Ты даже не представляешь, какая я — тайна.

Певица. Расскажи, расскажи!

Азеф. Разбежалась! Так сразу и расскажи! А почему ты интересуешься?

Певица. Евно, не смотри на меня так, пожалуйста.

Азеф. От одной мысли удар может случиться. Прости. Привычка.

Певица. О чем ты говоришь?

Азеф. Я говорю о том, что жить и умирать я собираюсь только с тобой, ты выдержала испытание, мы встречаемся больше пяти лет, людей мы узнали с самой плохой стороны, деньги нам дались кровью, ты мне родная, с тобой я забываю все.

Певица. Любимый!

Азеф. И ты — любимая. Я знаю — тебе это говорили многие, запомни — они лгали, и только я говорю тебе правду.

Певица. В Берлине будет немного скучно.

Азеф. Будем ездить. По курортам, к морю, в горы. Куда захочешь. В Австралию поедем. Впрочем, до Австралии надо дожить. (Смотрит в окно.) Ушла. Нетерпеливая. Не знает, что я к ней тоже человечка приставил. Так и бродят по городу. Интересно, от кого она, от Рачковского или от Бурцева? Я ввязал вас в серьезную историю. Мне показалось, ты привязана ко мне.

Певица. Я тебя обожаю.

Азеф. Верю. И я тебя. Но если когда-нибудь в нашу берлинскую квартиру ворвутся двое и начнут стрелять…

Певица (кричит). А-а-а!

Мамочка (тоже). А-а-а!

Азеф. Я пошутил. (Достает из кармана плетку.) Вот плетка. Мой свадебный подарок. Если тебя кто-нибудь решит обидеть, схвати эту плетку и бей его, бей (плачет).

Мамочка. Я ничего не понимаю. Герда, Герда! Что с господином инженером, почему он плачет? Может быть, врача?

Азеф. Не надо врача.

Певица. Ты плакал, ты умеешь плакать, я знала, я знала, ты замечательный.

Мамочка. О, майн Готт!

Азеф. Спасибо, мамочка, уходите. (Та уходит.) А сейчас я уткнусь в твою толстую немецкую задницу и вышепчу ей все, что у меня на душе. Исповедуюсь!

Певица (смеется). Толстая задница. Где ты видишь толстую задницу, у меня даже очень аккуратненькая попка, мне еще никто так не говорил!