Михаил Левитин - Еврейский бог в Париже Страница 14

Азеф (идет за ней). А я говорю.

Певица. Евно, Евно!

Азеф. А я говорю!

Певица. Ты — грубиян!

Азеф. А я говорю!

Оба скрываются.

Парк. Ограда. На скамейке — Рачковский. Неожиданно через ограду перемахнул человек и уселся рядом. Это Бурцев.

Бурцев. Не пугайтесь, ради Бога, не пугайтесь! Я не бомбист, ваша охрана никуда не годится. У меня в руках ничего, кроме портфеля. А он пуст. Взгляните — пуст. Кое-какие бумаги, они могут заинтересовать вас, и все.

Рачковский молчит.

Пожалуйста, верьте мне. Я ищу встречи с вами вторую неделю. У меня началось страшное сердцебиение. И вообще, мне кажется, после нашего разговора я умру. Нет, нет, я не сумасшедший, вы можете даже знать меня по своей картотеке, я — Бурцев, издатель «Былого».

Рачковский молчит.

Вот мои документы. Я — Бурцев, издатель «Былого», знаете? Хотя вы правы, сегодня документам верить глупо, я понимаю. Но я действительно Бурцев, наша редакция расположена в Лозанне, улица Дюпона, 5, моя комната тотчас же за поворотом во второй коридор. Она с умывальником, но об этом я тоже мог справиться где угодно, вы правы.

Рачковский молчит.

Выслушайте меня. Вам, может быть, будет интересно. Я опозорен. Мне не верят. Я буду говорить с вами об одном человеке, которого вы, возможно, знаете. Если вам не захочется отвечать — молчите. Только не уходите, пожалуйста. Если захочется, можете тоже не отвечать, но как-нибудь дайте знать, что вы понимаете, о ком идет речь, или согласны со мной.

Рачковский молчит.

Инженер Баскин, он же Иван Николаевич, он же Виноградов, вам это ничего не говорит? Только не торопитесь уйти, я ничем не скомпрометирую вас, возможно, этот разговор важен нам обоим. Я просто удаче своей не верю, что сижу вот так запросто, рядом с вами. Издатель «Былого» и начальник департамента полиции. И никакой угрозы для вас, только для меня, потому что, если я ошибся в своих расчетах — пути назад нет, здесь и умру. Этот человек — Баскин, Виноградов, Иван Николаевич предложил вам свои услуги еще в Германии, будучи студентом, когда сблизился с одним из эсеровских кружков, вы тогда не возглавляли департамент, но могли знать, он написал письмо, где перечислил всех, назвал сумму за услуги, но это были детские шалости, вы можете не отвечать. Вот это письмо.

Рачковский молчит.

Вам может показаться, что я хочу использовать вас, это неправда, мы оба жертвуем своей репутацией, сидя вот так рядом. Но вы не знаете того, что я скажу, а я — того, что могу услышать от вас. Хорошо, я сообщу, от кого получил эти сведения, это один ваш старый сотрудник, он был допущен к архиву, он добровольно пришел ко мне в редакцию после отставки, есть люди, сочувствующие нашему движению, вам обязательно знать его фамилию? Мне не хотелось бы. Хорошо, я назову, он сейчас в безопасности, я позаботился, его фамилия Бакай. Вспомнили?

Рачковский молчит.

Так вот, он произвел на меня самое лучшее впечатление. Вспомнили? Бакай. Очень худой старый человек, нос с горбинкой, в архиве служил, вспомнили? Хотя кому сегодня можно верить, вы правы. Возвращаюсь к Баскину. Его взяли к вам на работу, он был добросовестен, выдавал нелегалов, всех, кто отправлялся в Россию с заданием, вы платили, все обыкновенно, а потом он выдал вам Гершуни, самого Гершуни, ведь это по его наводке вы сняли Гершуни с поезда в Киеве, да?

Рачковский хочет уйти.

Не уходите, пожалуйста, я кажусь вам провокатором, вы решили, что я подослан и хочу с вашей помощью разоблачить человека, вы ошибаетесь, у меня безупречная репутация, я добровольно говорю с вами, я — журналист, моя фамилия Бурцев, даже если бы вы очень хотели, то не смогли бы меня завербовать.

Рачковский снова садится.

Спасибо. Я не хочу торопиться, иначе вы мне не поверите. Видите, я не спрашиваю у вас имени этого человека, видите? Затем он выдал вам типографию в Омске, сам помог ее устроить, он ведь хороший инженер, а потом выдал, не выпустили даже двух номеров. Вознаграждение было увеличено. А после того, как он сдал вам отряд Карла, его работа стала просто неоценима. Вы видите, я знаю и про это, я знаю многое. Почему вы молчите? Вы не слышали ни про какого Карла? Ну, конечно, они не назвали своих имен, это они убили Трепова, Клейнгельса, их казнили, всех семерых, а Карл погиб, взорвался, изготовляя бомбу в гостинице, вы не сумели его опознать. А это был Карл, отчаянный мальчик. Я выдаю вам ценную информацию?

Рачковский молчит.

А знаете, почему он все это делал, Баскин? Карл ему мешал, Карл действовал самостоятельно, он не мог его контролировать, а ему нужно было отчитываться перед вами, Карл действовал параллельно Баскину, потому что не кто иной, как Баскин, был уже к тому времени настоящим главой боевой дружины нашей партии.

Рачковский молчит.

Да, да, террором по поручению комитета после Гершуни руководил именно Баскин, ваш агент, вы не знали? Теперь, если я назову его настоящую фамилию, вы подтвердите мою догадку или нет?

Рачковский молчит.

Ну, хорошо. Простите, вы ничего не имеете против, если я достану бутерброд из портфеля и съем, это ровно минута, все равно вы меня уже давно слушаете, я его весь день ношу, у меня язва, я должен есть по часам. Хотя не все ли равно, от чего помереть — сердцебиения, язвы. (Достает сверток.) Вот двусмысленность, это действительно бутерброд, не пугайтесь. Вы не разделите, нет? Я быстренько проглочу. (Жует.) И невкусный, черт, совсем (жует), и запить нечем. (Прожевывает.) Простите, пожалуйста. Я разволновался и почувствовал безумный голод. Спасибо, что не ушли. Так вот, этот Баскин, он же Иван Николаевич, он же Виноградов, оказал вам еще одну услугу — выдал Брешковскую, выдал организацию в Одессе, Киеве, он делал все, чтобы вы были счастливы. Неоценимый агент, не правда ли? Он подвел вас только раз в деле Плеве, не так ли? Повел по ложному следу, сообщил, что никакого покушения на министра внутренних дел не готовится, а готовится взрыв здания вашего департамента, вы скажете, агент не Бог, он иногда ошибается. Иногда ошибается, это правда, но дело в том, что покушение на Плеве готовил он, тот самый, которого мы так мило называем Баскиным. Доказательства? Извольте. (Достает бумагу.) Это стенограмма съезда нашей партии, панегирик герою! Я совершаю преступление, чтобы раскрыть преступление, безумие, да?

Рачковский молчит.

Они подлинные. Поверьте, мне стоило много сил их достать, они не продаются, мне ничего от вас не надо, кроме одного — вы должны понять, в этом деле мы — союзники, мы заинтересованы в одном и том же. Вспомните, когда выдали Брешковскую, случилось покушение на московского губернатора Дубасова, одесскую организацию — на самого министра Столыпина, затем, простите, на вас самого, затем на контр-адмирала Чухнина. Взамен вам выдали всю группу Савинкова, но устроили побег его самого, не с вашей ли помощью, Боже упаси, потом еще несколько хорошо оплаченных одолжений агента по имени Баскин и, наконец, убийство великого князя…

Рачковский молчит.

Кажется, я вас очень расстроил. И не известно — кому из нас хуже приходится в эту минуту. Да, я хочу сказать, что убийство Сергея Александровича — дело рук все того же вашего агента, руководителя нашей боевой дружины по фамилии… Он, как пианист, сразу играет на двух роялях, роскошно, понимаете? Оплачивает свои услуги вам нашей кровью, нам — вашей. Это монстр, вы понимаете? А сейчас он готовится убить государя, и убьет, не без вашей помощи, разумеется.

Рачковский молчит.

Боюсь, что я причинил вам боль. Теперь вы лучше знаете, что я сам чувствую. Продолжайте молчать, пожалуйста. Но если в вас есть хоть что-то человеческое, ответьте мне хоть каким-нибудь движением. Глаза прикройте, все, что сочтете нужным, ведь все, что я сейчас сказал, сущая правда, я готов даже оставить вам бумаги, вот портфель, берите, берите. Я позволяю вам даже выдать меня. Я оставлю портфель рядом с вами, назову фамилию и сразу уйду. Это Азеф, да? (Рачковский молчит.) Евно Азеф, да? Неужели не он? Я ошибся? Инженер Евно Азеф, да?

Рачковский прикрывает глаза.

Спасибо.

Уходит. Рачковский остается сидеть неподвижно с закрытыми глазами.

На конспиративной квартире. Темно. Слышно, как в квартиру вошел кто-то, возится, стонет. Это Азеф.

Азеф. Они меня убить хотели, эти суки! В темной подворотне, как собаку! Меня! Азефа! Без суда и следствия! Я им душу продал, мерзавцам, а они меня… Стоп! Кто — они? Наши? Кто — наши? Люди Рачковского или комитет? Комитет — невозможно, меня бы предупредили, да и Савинков не даст. Пролить кровь Азефа! И это в те дни, когда я просто вышел на царя, мне пукнуть осталось, и царя нет! А они в подворотне, как собаку! Мне кажется, я слабею, и под лопаткой жжет. Изойду кровью и сдохну, будете знать! Где Азеф? Нет Азефа! Не дождетесь, это в мои планы не входило. Зарезать в подворотне! Руководителя боевой организации! Неужели Рачковский? Зачем? Мы же обо всем договорились! Может, просто грабители? Но кошелек при мне. Погромщики? Увидели еврея и… Возможно, очень возможно, это их почерк — в подворотне. Фу, до чего же под лопаткой жжет! Хорошо, что я тулуп надел. Ну, если они хоть каплю моей крови пролили! Если это Рачковский, я явлюсь и такого шума наделаю, мало не покажется, комитет разоблачу к чертовой матери, обвиню в страхе перед боевой организацией, надо свет зажечь, вряд ли они за мной пошли, взглянуть, что там, под лопаткой, а зеркала в этой проклятой комнате, кажется, нет.