Уильям Шекспир - Макбет Страница 17

Отныне душа его не будет знать покоя. Он сознает, что навсегда лишил себя его, «зарезал свой сон». Бесчестно убив другого, Макбет совершил моральное убийство. Но трагедия не только в этом. Уже в первом большом монологе Макбет говорит о яде, отраве, губящей не тело, а душу: «Возмездье рукой бесстрастной чашу с нашим ядом подносит нам же» (I, 7). Одно убийство влечет за собой и другие. Первое же злодейство Макбета оказывается не единственным: он убивает не только Дункана, но и слуг, охранявших короля. А дальше начинается вакханалия убийств, все более подлых и жестоких, — жертвами Макбета оказываются его друг Банко, жена и сын Макдуфа. Правда, их Макбет приканчивает не собственными руками, но от этого его вина не меньше. Кровь жертв пятнает его, и если те, кто выполняет волю Макбета, делают это с жестоким безразличием, то сам он ощущает моральное бремя злодеяний.

К чему же приходит Макбет? К самой страшной для него трагедии. Ее своеобразие определяется тем, что Макбет до конца остается героической личностью. Сила его характера не сломлена. Но душа его оказывается опустошенной. Он сохраняет все внешние атрибуты выдающейся личности — мужество, несгибаемую волю, энергию, ум, понимание вещей. Не остается только одного — цели и смысла существования. Главное, к чему стремился Макбет, он разрушил собственными руками: вместо полноты сознания своей человечности он ощущает зияющую пустоту. Макбет сознает, что обрек себя на самое страшное одиночество — одиночество человека, навсегда отторгнутого от остальных людей:

«Немало пожил я: уже усеян

Земной мой путь листвой сухой и желтой,

Но спутников, столь нужных нам под старость, —

Друзей, любви, почета и вниманья —

Не вижу я; зато вокруг проклятья,

Негромкие, но страшные, и лесть…» (V, 3).

И когда он спрашивает лекаря, может ли тот освободить леди Макбет от безумия, то выражает сознание неизлечимости недуга, поразившего его собственную душу (V, 3).

Он питал надежду, что настанет день, когда прекратится мука, порожденная его собственными действиями. Но бесчисленные «завтра», «завтра», «завтра» оказались лишь крестным путем страданий, ведущих к роковому мигу, когда наступает смерть, и уже больше ничего нельзя исправить. Он творил преступления, уверенный, что, завоевав престол, сделает свою жизнь прекрасной, а оказалось, что он сжигал себя и теперь остался лишь жалкий, истлевающий огарок. Поэтому вся его жизнь лишилась смысла, стала призрачным существованием, и он сравнивает себя с актером, который недолго кривляется на сцене, а потом исчезает и ничего не остается от человека, роль которого он играл. Свою жизнь Макбет незадолго до конца оценивает так:

«…это повесть,

Которую пересказал дурак:

В ней много слов и страсти, нет лишь смысла» (V, 5).

Его последнее прибежище — мужество. Это единственное, что осталось у него. И хотя все против него — земля и небо, природа и люди, — и хотя ему уже не за что бороться, он не сдается. В бой он бросается отнюдь не для того, чтобы найти смерть. Выстоять, победить, несмотря ни на что, — вот чего он хочет, даже тогда, когда сознает, что, собственно, отстаивать ему нечего, кроме своего опустошенного «я». Но и последнее, что осталось у Макбета, — его мужество — оказывается сломленным, когда он встречается в бою с Макдуфом и тот говорит, что не рожден женщиной. Теперь только ярость отчаяния владеет Макбетом, когда он сражается с Макдуфом и погибает.

Смерть Макбета — это гибель без нравственного очищения, какое озарило страдальческий путь Лира, и без просветляющего примирения, осенившего последнее дыхание Отелло. Это гибель полная и беспросветная. В этом смысле «Макбет» — самая мрачная из всех трагедий Шекспира, ибо здесь представлена полная моральная гибель человека.

3

Леди Макбет во многом подобна своему мужу. Она тоже не обычная «злодейка». Среди женщин она выделяется красотой, как Макбет возвышается над всеми своими мужественными достоинствами. Они стоят друг друга по своим внешним совершенствам, и в этом смысле образуют идеальную пару. Так же как Макбет хотел увенчать свои доблести властью, так мечтает она о том, чтобы ее красоту увенчала корона. Мы не поймем ничего в ее характере, если не увидим ее женской красоты. О своей женственности она настойчиво напоминает сама.

Но у этой царственной женщины сердце окаменело. Так же как Макбет, она живет только для себя, для своей красоты. Ее честолюбие равно честолюбию Макбета. Но не превосходит его. Это необходимо подчеркнуть со всей силой, ибо нередко неправильно представляют, будто она одна повинна в том, что Макбет вступил на кровавый путь. Нет, в этом они были едины и равны. Если верить ее словам, то первоначально именно Макбет зажег в ней огонь честолюбия.

Все ее чувства подчинены честолюбию. Даже любовь ее честолюбива. Она любит Макбета за то, что он превосходит всех других людей. Ей важна не та радость, которую любящая женщина получает от ответных чувств мужчины, а его способность возвысить себя и заодно ее. Она хочет быть женой первого человека в государстве. Такая любовь бывает, она по-своему может быть искренней и сильной, но, конечно, представляет собой извращение истинной любви.

Отличает ее от Макбета решительность. Ее честолюбие — действительно страсть, слепая, нетерпеливая и неукротимая. Она железная женщина, дьявол в прекрасном облике. Если честолюбие Макбета — это страсть, борющаяся с его нравственным сознанием, то в ней — это мания, уничтожившая все остальные чувства. Моральных понятий она начисто лишена. Все кажется ей простым. Макбет сознает преступность своих поступков, для нее же никаких моральных препон не существует: вода смоет с рук пятна преступно пролитой крови (II, 2). Нужно только сделать так, чтобы не оставалось видимых следов злодеяния, и тогда его как не было.

Но если леди Макбет ни сердцем, ни умом не в состоянии понять, что она преступила грань человечности, то сама природа в ней возмущается. Она нарушила ее законы и расплачивается за это безумием.

В великих трагедиях Шекспира не раз изображается безумие: в «Гамлете» — Офелия, в «Короле Лире» — сам Лир. Но как различны между собой шекспировские безумцы. Сумасшествие Офелии — это гибель прекрасного человека, не сумевшего противостоять бурям жизни. Она стала жертвой противоречивых чувств, которых не могла примирить: любви к отцу и к Гамлету, убившему отца и отвергнувшему ее любовь. В своем безумии она остается такой же покорной, как и тогда, когда была в здравом уме.

Безумие Лира тоже вызвано столкновением с противоречиями жизни. Но он остается гневным и своевольным в своем безумии, которое полно протеста против мира, оказавшегося не таким, каким его хотел видеть старый король. Как ни различны Офелия и Лир в своем безумии, есть нечто общее между ними: потрясение задело самые глубины их сознания.

Леди Макбет безумна по-иному. Ее сознание так и не пробуждается. Она бродит как сомнамбула. Раньше ее одержимость была такова, что леди Макбет не боялась пролить кровь, в безумии ее преследует одна мысль — стереть невидимые кровавые пятна с рук, но не только вода не в состоянии смыть их, их не смоют все ароматы Аравии. Она была убеждена, что можно уничтожить все следы преступления. Оказалось же, что они неистребимы. След остается в самом человеке, и от этого ему никуда не уйти. Душевная опустошенность наступила у нее задолго до того, как это произошло у Макбета. Все в леди Макбет бездушно — ее красота, женственность, любовь, честолюбие и ее безумие. Вот почему она ни на миг не вызывает симпатий. В этом отношении ее любопытно сравнить с Клеопатрой. У египетской царицы не было добродетели, честности, смелости, и красота и любовь ее были окрашены порочностью. Но при всех своих пороках она женщина и человек. У леди Макбет нет пороков, но нет и человечности. Она вся — порок.

Природа человека не в состоянии вынести этого. Вот почему леди Макбет сходит с ума и умирает.

Леди Макбет — самое концентрированное у Шекспира выражение зла, овладевшего человеческим существом. От Ричарда III, Таморы и мавра Арона («Тит Андроник») тянется нить к шотландской королеве. Не было у Шекспира ни одного злодея и злодейки, так предельно воплощающих зло в человеческой натуре. И нет у Шекспира образа, вызывающего равное возмущение своей бесчеловечностью. Даже Ричард III в какие-то моменты по-человечески интересен; в Яго тоже еще остается что-то, делающее возможным хотя бы понять его. Но леди Макбет вызывает холодную отчужденность. Она воспринимается как существо иной породы, чем человек. И это тем более так, ибо она женщина. Самое прекрасное, что мы связываем с женственностью, — любовь и материнство

— преданы ею во имя призрака власти и иллюзорного величия. Ее любовь направлена лишь на то, чтобы побудить Макбета к преступлению, и она сама признается, что разбила б голову собственному младенцу, лишь бы не нарушить преступной клятвы убить короля (I, 7).