Дмитрий Ненадович - Про жизнь поломатую… (сборник) Страница 18

Принявший мучения «за други своя» помощник машиниста в спешном порядке покинул пропахший бунтом вагон, потирая уязвлённые места, злобно оглядываясь на обидчиков и очень тихим шёпотом произнося в их адрес какие-то укоризненные слова.

— Тьфу, доспать не дали, собаки… Зеленогорск уже через одну остановку…

— Это тебе-то, дядь Толь, поспать не дали?

— А что вы думаете… Я только в два часа лёг.

— В два? Чем же ты до этого занимался?

— Дык, это… Лекции слушал, вернее, проповеди о вреде обпивства и прелюбодеяния.

— Ну, с обпивством понятно, а когда же ты ещё попрелюбодействовать успел?

— Да в том-то и дело, что не успел, но для супруги моей это одно и то же. Мол, раз выпил, значит и на бабцов кидался… А на кого мне кидаться, когда у нас на кафедре две с половиной старые грымзы?

— Так уж и «с половиной»?

— Да, одна грымза на полставки у нас работает, а нервов портит на целых пять.

— И что, все они вызывают сильное отвращение, даже когда хорошо выпьешь?

— Что значит «хорошо выпьешь»? Я знаю одно: я физически не смогу выпить столько, чтобы хоть кто-то из них мне понравился… Ну хотя бы не до полового акта, а так, кокетства ради…

— А жена когда-нибудь видела твоих коллег-крокодилиц?

— Да я ей как-то показывал фотографии какого-то кафедрального праздника, а что толку?

— Ну тогда она должна сразу успокоиться…

— Ну да! У неё одно на уме. Свинья, говорит, (и, как я понимаю, речь всегда идёт обо мне) везде грязь найдёт!

— Да, случай почти клинический, но надо терпеть и тогда воздастся тебе, сын мой…

— Вот и ты туда же…

— Ну а как же, надо помучиться. Помнишь анекдот о том, как помер мужик, который жён, как перчатки менял? Помер он и попал на Небеса…

— Нет, анекдотов с таким весёлым началом ещё не слышал — продолжай.

— Так вот, попал, значит, мужик этот многожёнец в мир горний и видит: двое ворот с надписями «Рай» и «Ад», а меж ними Апостол Пётр стоит с ключами (мужик его сразу узнал, он уже один раз видел Первоверховного Апостола в церкви на иконе, когда заходил туда по пьяному делу на Пасху), и выстроилась к Апостолу длиннющая очередь. Мужик, хоть и не въехал до конца в происходящее, но в очередь, как и всякий уважающий себя советский человек, на всякий случай, тут же встал: вдруг какой-нибудь дефицит из ворот выкинут… Быстро движется очередь, и вскоре мужик начинает понимать, что идёт распределение душ между Раем и Адом. Вспомнив прочитанное когда-то описание Ада с его громадными, шипящими смолой сковородками и подумав о своей полной грехов жизни, сильно погрустнел мужик, но куда уже было ему деваться? И вот остаётся перед ним в очереди три человека. Мужик напряг как только мог слух и слышит: «Был ли ты женат, сын мой?» — вопрошает Апостол. «Да» — смиренным тихим голосом ответствует первая человеческая душа из очереди. «Добро пожаловать в рай, сын мой, удачи тебе!» — добродушно благословляет душу Апостол. Тоже происходит и со второй, и с третьей душой из очереди. «Во как, — сразу повеселел мужик, — один раз женаты были и в рай попали. Ну, а я-то уж со своими пятью женитьбами гарантированно прохожу!» Подходит его очередь. Апостол не меняет своего вопроса: «Был ли ты женат, сын мой?» «Да, был, Святой Отец, аж целых пять раз!» — радостно захлёбываясь, отвечает мужик. «В Ад, сын мой!» — грустно произносит Апостол и указывает перстом на соответствующие ворота. «Как?! — взвопил не своим голосом мужик. — Эти всего по разу были женаты и их в рай?! А я целых пять раз и!..» Скорбно посмотрел Апостол на ропщущего мужика и с вселенской грустью в голосе молвил: «Рай, сын мой, создан для истинных МУЧЕНИКОВ, а не для полных ДУРАКОВ!»

— Хо-хо-хо! Гы-гы-гы! Очень поучительно!

— Так вот и терпи теперь, коль поучительно.

— А может, не поедем далёко и в «Курорте» выйдем? А там пешочком минут пятнадцать и уже на льду! Это ведь не то, что в Пески переться — от Зеленогорска ещё столько автобусом пилить. Всю душу вытрясет…

— Да, Толь, мы понимаем, что твоей измученной нарзаном душе сейчас много не надо — чуть потрясти её в душном автобусе-скотовозе, и начнёт она трубно призывать из моря Ихтиандра. Но в «Курорте» ведь только осенью хорошо бывает и с плотвой. Есть у кого-нибудь удочки для плотвы? Вот, то-то же… Так что и здесь потерпеть придётся, брат Толя!

Вскоре электричка остановилась на станции города Зеленогорска. И пока друзья оперативно выгружали свой многочисленный скарб, Димон трусцой отправился к головному вагону:

— Кто тут Георгиевич будет? Срочная телеграмма из Москвы, только что из МПС передали! Сам министр на проводе ответа дожидается!

— Ну я, только я не тот Георгиевич, который на рынке семечками торгует, а Константин Георгиевич, старший машинист электропоезда, — спесиво ответил важный дядя лет тридцати пяти, при усах и в строгой форме, выдававшей в нём чем-то особо отличившегося перед Родиной железнодорожника. Горделиво выпятив ребристую грудь, «дядя» стоял на платформе рядом с дверью машинистов и контролировал высадку и посадку всей душой ненавидимых лично им пассажиров. — И чё там меня министерство вздумало беспокоить, не даёт спокойно работать, ети его мать?

— А-а-а, опять чья-то мать тебе, ослу надутому, покоя не даёт? Ну тогда лови депешу, может научишься когда-нибудь людей уважать! — выпалил Димон, закатав в самом начале тирады свой коронный правый боковой в челюсть усатой морды лица, принадлежавшей сквернослову и спесивцу, — получите, как говорится, гражданин охальник, и распишитесь! В широко открытых перед забытием глазах железнодорожного хама мелькнуло неподдельное удивление, которое уже начало было переходить в возмущение, но в этот момент съехались шторки век. Вовремя. Не пришлось раздавать добавку. Димон внимательно пронаблюдал, как длинное, опрятное, но отчего-то имевшее неприятный внешний вид, тело Георгиевича сначала аккуратно, в три приёма, сложилось на мёрзлую платформу, а затем было комфортным волоком занесено в кабину машинистов. Последний гуманный акт был выполнен уязвлённым накануне помощником. «Вот за что я уважаю железнодорожников, так это за аккуратность» — подумал про себя Димон. Как только дверь кабины захлопнулась, электричка сразу же тревожно взвопила дурным голосом, как будто ужаленная исподтишка в толстую задницу последнего вагона гигантской осой. Электричка вздрогнула напрощанье от боли сразу всем своим зелёным и змеевидным телом и тут же ретировалась в далёкую ранневесеннюю даль. Только после этого удовлетворённый сатисфакцией Димон со спокойной душой неспешно прошествовал к своим сотоварищам: «Молодец этот помощник, правильно сориентировался в социальном конфликте, несмотря на перенесённую профилактическую обиду (а с другой стороны, чего обижаться, когда все учёные мужи вокруг твердят о пользе профилактических мероприятий?) Сориентировался, а это значит, есть хотя бы маленькая надежда на то, что не разучится уважать своих пассажиров помощник машиниста пригородного электропоезда даже тогда, когда займет в будущем высокий пост старшего машиниста электро-нано-поезда дальнего следования».

Ладно, пора двигаться дальше. От Зеленогорска вдоль побережья залива пролегает несколько автобусных маршрутов, но сами автобусы появляются на своих маршрутах с интервалом раз в два часа. Где они ездят всё остальное время никому не известно. Поэтому застать хотя бы один такой автобус на остановке Зеленогорского автовокзала — это большая удача для рыбака, но ещё не счастье. Полное счастье для рыбака — очутиться внутри автобуса любой ценой и в любом положении, но только со всем своим имуществом. Трудно представить счастливым обычного человека, упакованного в толстый бушлат и не менее тёплые ватные штаны, стоящего на одной ноге и плотно прижатого к другому такому же толстому человеку, ребристый ледобур которого, как штык, упирается в ту единственную коленку, которая не даёт сложиться воткнутой в пол автобуса ноге. Представить, конечно, очень трудно, учитывая тот прискорбный факт, что в таком положении придётся рыбаку провести более часа. А ведь это и есть полное счастье для рыбака. Теперь у него появилась некая уверенность, что до места рыбалки он сегодня точно доберётся. Да-а-а, воистину, как пелось в шлягере тех лет: «Трудное счастье — находка для нас, подвигом наша дорога…».

Вот так, с весёлыми шутками, сальными прибаутками и грубоватыми матюгами едва влезли друзья в накренившийся на одну сторону автобус, который вскоре пополз по ледяной от дневного таяния снега и ночных морозов дороге. Чрезвычайная скученность постепенно потеющих от неудобства принятых поз мужских тел настраивает пассажиров на ехидные шуточки, носящие явно выраженный гомосексуальный характер. Шуточки постепенно приводят к нездоровому, но всеобщему веселью терпящих неудобства пассажиров. Это нездоровое по своей сути веселье хорошо помогает пассажирам сохранить здоровье. Всем, кроме Толяна, непрерывно призывающего к берегу Ихтиандра из непонятно как открытого им заледеневшего окна. «Ихти-аааааааа-ндр, — поминутно зовёт он каким-то страшным внутриутробным, вырывающимся откуда-то из самой глубины души, голосом непослушного человека-амфибию. Но когда автобус останавливается у слегка обозначенных остановок, Толян тут же смачно сплёвывает на колесо и в наступившей тишине спокойным голосом вежливо интересуется у местных жителей: «Будьте так любезны, подскажите, пожалуйста, как называется ваша остановка? А-а-а, далеко ещё пилить, ндлять, сука грёбанная и т. д… Ихти — аааааааа-ндр!». С каждым десятком километров рыбаков становится всё меньше. Постепенно расползаются они по любимым клёвым местам и прикормленным ещё с зимы лункам. Для обозначения прикормленной лунки рыбаки, уходя, втыкают в неё стебли камыша в надежде вспомнить по их внешнему виду свою самую удачливую лунку месяц спустя. И, несмотря на то, что этого никогда не случается, в конце следующей рыбалки всё повторяется вновь. Это уже стало особой рыбацкой привычкой: хлебом не корми, но по завершению рыбалки дай испортить камыш.